Самое употребительное, распространенное, в общем, справедливое определение основоположника новой украинской литературы Тараса Шевченко - народный поэт; стоит, однако, подумать над тем, что в это подчас вкладывается.

Были люди, которые считали Шевченко только грамотным слагателем песен в народном духе, только известным по имени продолжателем безыменных народных певцов. Для этого взгляда были свои основания. Шевченко вырос в народной песенной стихии, хотя, заметим, и очень рано был оторван от нее. Не только из его стихотворного наследия, но и из его написанных по-русски повестей и дневника и из многочисленных свидетельств современников мы видим, что поэт превосходно знал и страстно любил родной фольклор.

В своей творческой практике Шевченко нередко прибегал к народной песенной форме, подчас полностью сберегая ее и даже вкрапливая в свои стихи целые строфы из песен. Шевченко иногда чувствовал себя действительно народным певцом-импровизатором. Стихотворение его «Ой не п’ються пива, меди» - о смерти чумака в степи - все выдержано в манере чумацких песен, больше того - может считаться даже вариантом одной из них.

Мы знаем шедевры «женской» лирики Шевченко, стихотворения-песни, написанные от женского или девичьего имени, свидетельствующие о необыкновенной чуткости и нежности как бы перевоплотившегося поэта. Такие вещи, как «Якби меш черевики», «I багата я», «Полюбилася я», «Породила мене мати», «У перетику ходила», конечно, очень похожи на народные песни своим строем, стилевым и языковым ладом, своей эпитетикой и т. п., но они резко отличаются от фольклора ритмическим и строфическим построением. «Дума» в поэме «Слепой» написана действительно в манере народных дум, однако отличается от них стремительностью сюжетного движения.

Вспомним далее такие поэмы Шевченко, как «Сон», «Кавказ», «Мария», «Неофиты», его лирику, и согласимся, что определение Шевченко как поэта народного только в смысле стиля, стихотворной техники и т. п. приходится отвергнуть. Шевченко - поэт народный в том смысле, в каком мы говорим это о Пушкине, о Мицкевиче, о Беранже, о Петефи. Здесь понятие «народный» сближается с понятиями «национальный» и «великий».

Первое дошедшее до нас стихотворное произведение Шевченко - баллада «Порченая» («Причинна») - начинается совершенно в духе романтических баллад начала XIX века - русских, украинских и польских, в духе западноевропейского романтизма:

Широкий Днепр ревет и стонет,

Сердитый ветер листья рвет,

К земле все ниже вербы клонит

И волны грозные несет.

А бледный месяц той порою

За темной тучею блуждал.

Как челн, настигнутый волною,

То выплывал, то пропадал.

Здесь - все от традиционного романтизма: и сердитый ветер, и бледный месяц, выглядывающий из-за туч и подобный челну среди моря, и волны, высокие, как горы, и вербы, гнущиеся до самой земли… Вся баллада построена на фантастическом народном мотиве, что тоже характерно для романтиков и прогрессивного и реакционного направления.

Но за только что приведенными строчками идут такие:

Еще в селе не просыпались,

Петух зари еще не пел,

Сычи в лесу перекликались,

Да ясень гнулся и скрипел.

«Сычи в лесу» - это тоже, конечно, от традиции, от романтической поэтики «страшного». Но ясень, время от времени скрипящий под напором ветра, - это уже живое наблюдение над живой природой. Это уже не народно-песенное и не книжное, а свое.

Вскоре за «Порченой» (предположительно 1837 г.) последовала знаменитая поэма «Катерина». По сюжету своему поэма эта имеет ряд предшественниц, с «Бедной Лизой» Карамзина во главе (не говоря уже о гетевском «Фаусте»). Но вчитайтесь в речь ее героев и сравните эту речь с речью карамзинской Лизы и ее обольстителя, приглядитесь к шевченковским описаниям природы, быта, характеров - и вы увидите, насколько Шевченко ближе, чем Карамзин, к земле, и при этом к родной земле. Черты сентиментализма в этой поэме может усматривать только человек, не желающий замечать суровой правдивости ее тона и всего повествования.

Вполне реалистично описание природы, которым открывается. четвертая часть поэмы:

И на горе и под горою,

Как старцы с гордой головою,

Дубы столетние стоят.

Внизу - плотина, вербы в ряд,

И пруд, завеянный пургою,

И прорубь в нем, чтоб воду брать…

Сквозь тучи солнце закраснело,

Как колобок, глядит с небес!

В оригинале у Шевченко солнце краснеет, как покотъоло, - по словарю Гринченко, это кружок, детская игрушка. Вот с чем сравнивал молодой романтик солнце! Употребленное М. Исаковским в его новой редакции перевода слово колобок кажется мне превосходной находкой.

Лирика Шевченко начиналась такими песнями-романсами, как «На что черные мне брови…», но она все более и более приобретала черты реалистического, беспредельно искреннего разговора о самом заветном, - достаточно вспомнить хотя бы «Мне, право, все равно…», «Огни горят», знаменитое «Как умру, похороните…» (традиционное название - «Завещание»).

Очень характерной чертой шевченковской поэтики являются контрастные словосочетания, которые в свое время подметил еще Франко: «недоля жартуе», «пекло смiеться», «лихо смiеться», «журба в шинку мед-горшку поставцем кружала» и т. п.

Его поздние поэмы - «Неофиты» (якобы из римской истории) и «Мария» (на евангельский сюжет) - изобилуют реалистическими бытовыми подробностями. Евангельская Мария у него «вовну бшую пряде» на праздничный бурнус для старика Иосифа.

Тарас Шевченко

Кобзарь: Стихотворения и поэмы

М. Рыльский Поэзия Тараса Шевченко

Самое употребительное, распространенное, в общем, справедливое определение основоположника новой украинской литературы Тараса Шевченко - народный поэт; стоит, однако, подумать над тем, что в это подчас вкладывается.

Были люди, которые считали Шевченко только грамотным слагателем песен в народном духе, только известным по имени продолжателем безыменных народных певцов. Для этого взгляда были свои основания. Шевченко вырос в народной песенной стихии, хотя, заметим, и очень рано был оторван от нее. Не только из его стихотворного наследия, но и из его написанных по-русски повестей и дневника и из многочисленных свидетельств современников мы видим, что поэт превосходно знал и страстно любил родной фольклор.

В своей творческой практике Шевченко нередко прибегал к народной песенной форме, подчас полностью сберегая ее и даже вкрапливая в свои стихи целые строфы из песен. Шевченко иногда чувствовал себя действительно народным певцом-импровизатором. Стихотворение его «Ой не п’ються пива, меди» - о смерти чумака в степи - все выдержано в манере чумацких песен, больше того - может считаться даже вариантом одной из них.

Мы знаем шедевры «женской» лирики Шевченко, стихотворения-песни, написанные от женского или девичьего имени, свидетельствующие о необыкновенной чуткости и нежности как бы перевоплотившегося поэта. Такие вещи, как «Якби менi черевики», «I багата я», «Полюбилася я», «Породила мене мати», «У перетику ходила», конечно, очень похожи на народные песни своим строем, стилевым и языковым ладом, своей эпитетикой и т. п., но они резко отличаются от фольклора ритмическим и строфическим построением. «Дума» в поэме «Слепой» написана действительно в манере народных дум, однако отличается от них стремительностью сюжетного движения.

Вспомним далее такие поэмы Шевченко, как «Сон», «Кавказ», «Мария», «Неофиты», его лирику, и согласимся, что определение Шевченко как поэта народного только в смысле стиля, стихотворной техники и т. п. приходится отвергнуть. Шевченко - поэт народный в том смысле, в каком мы говорим это о Пушкине, о Мицкевиче, о Беранже, о Петефи. Здесь понятие «народный» сближается с понятиями «национальный» и «великий».

Первое дошедшее до нас стихотворное произведение Шевченко - баллада «Порченая» («Причинна») - начинается совершенно в духе романтических баллад начала XIX века - русских, украинских и польских, в духе западноевропейского романтизма:

Широкий Днепр ревет и стонет,
Сердитый ветер листья рвет,
К земле все ниже вербы клонит
И волны грозные несет.
А бледный месяц той порою
За темной тучею блуждал.
Как челн, настигнутый волною,
То выплывал, то пропадал.

Здесь - все от традиционного романтизма: и сердитый ветер, и бледный месяц, выглядывающий из-за туч и подобный челну среди моря, и волны, высокие, как горы, и вербы, гнущиеся до самой земли… Вся баллада построена на фантастическом народном мотиве, что тоже характерно для романтиков и прогрессивного и реакционного направления.

Но за только что приведенными строчками идут такие:

Еще в селе не просыпались,
Петух зари еще не пел,
Сычи в лесу перекликались,
Да ясень гнулся и скрипел.

«Сычи в лесу» - это тоже, конечно, от традиции, от романтической поэтики «страшного». Но ясень, время от времени скрипящий под напором ветра, - это уже живое наблюдение над живой природой. Это уже не народно-песенное и не книжное, а свое.

Вскоре за «Порченой» (предположительно 1837 г.) последовала знаменитая поэма «Катерина». По сюжету своему поэма эта имеет ряд предшественниц, с «Бедной Лизой» Карамзина во главе (не говоря уже о гетевском «Фаусте»). Но вчитайтесь в речь ее героев и сравните эту речь с речью карамзинской Лизы и ее обольстителя, приглядитесь к шевченковским описаниям природы, быта, характеров - и вы увидите, насколько Шевченко ближе, чем Карамзин, к земле, и при этом к родной земле. Черты сентиментализма в этой поэме может усматривать только человек, не желающий замечать суровой правдивости ее тона и всего повествования.

Вполне реалистично описание природы, которым открывается четвертая часть поэмы:

И на горе и под горою,
Как старцы с гордой головою,
Дубы столетние стоят.
Внизу - плотина, вербы в ряд,
И пруд, завеянный пургою,
И прорубь в нем, чтоб воду брать…
Сквозь тучи солнце закраснело,
Как колобок, глядит с небес!

В оригинале у Шевченко солнце краснеет, как покотьоло, - по словарю Гринченко, это кружок, детская игрушка. Вот с чем сравнивал молодой романтик солнце! Употребленное М. Исаковским в его новой редакции перевода слово колобок кажется мне превосходной находкой.

Лирика Шевченко начиналась такими песнями-романсами, как «На что черные мне брови…», но она все более и более приобретала черты реалистического, беспредельно искреннего разговора о самом заветном, - достаточно вспомнить хотя бы «Мне, право, все равно…», «Огни горят», знаменитое «Как умру, похороните…» (традиционное название - «Завещание»).

Очень характерной чертой шевченковской поэтики являются контрастные словосочетания, которые в свое время подметил еще Франко: «недоля жартує», «пекло смiється», «лихо смiється», «журба в шинку мед-горшку поставцем кружала» и т. п.

Его поздние поэмы - «Неофиты» (якобы из римской истории) и «Мария» (на евангельский сюжет) - изобилуют реалистическими бытовыми подробностями. Евангельская Мария у него «вовну бiлую пряде» на праздничный бурнус для старика Иосифа.

Или на берег поведет
Козу с козленочком болезным
И попасти и напоить.

Постиг уже он мастерство.

У Шевченко - проще и теплее:

Малий вже добре майстрував, -

то есть «малыш уже хорошо плотничал».

Кое-где мы видим уже не древнюю Иудею, а современную поэту Украину, украинское село.

И все же это «приземление» высоких предметов уживалось у поэта с торжественным, необыденным, патетическим строем речи, о чем свидетельствует хотя бы начало той же «Марии»:

Все упование мое,
Пресветлая царица рая,
На милосердие твое,
Все упование мое,
Мать, на тебя я возлагаю.

Шевченко - лирик по преимуществу, лирик даже в таких эпических своих произведениях, как поэма «Гайдамаки», персонажи которой наполняют петербургскую комнату поэта, и он ведет с ними задушевный разговор о судьбах родного края, о путях молодой украинской литературы, о праве ее на самостоятельное развитие. И «Катерина», и «Наймичка», и «Марина», и «Мария» - все поэмы Шевченко пронизаны лирической струей. Чисто лирические вещи его предельно искренни и просты. Именно простотой небольшого стихотворения «Садок вишневий коло хати…» восхищался когда-то Тургенев. Простота эта, однако, очень далека от примитивности. Читаем:

Вишневый садик возле хаты,
Хрущи над вишнями снуют,
С плугами пахари идут,
Идут домой, поют дивчата,
А матери их дома ждут.
Все ужинают возле хаты,
Звезда вечерняя встает,
И дочка ужин подает.
Ворчала б мать, да вот беда-то:
Ей соловейко не дает.
Мать уложила возле хаты
Ребяток маленьких своих,
Сама заснула возле них.
Затихло все… Одни дивчата
Да соловейко не затих.

И своеобразное построение строфы, и несомненно сознательное повторение слова «хати» в конце первого стиха каждой строфы, и возникающая из этого рифмовка, и последовательное развитие картины украинского вечера от его начала до той поры, когда все, кроме девушек да соловья, засыпает, - все эти черты свидетельствуют о большом мастерстве поэта, о тонкости и сложности его внешне простого письма.

Ведущая черта поэзии Шевченко - музыка, мелос, ритмическая мощь и метрическое разнообразие. Будучи художником-акварелистом, графиком, живописцем, он уделял в своих стихотворениях немалое место краскам видимого мира, хотя и меньшее, чем этого можно было бы ожидать. Колористическое богатство в большей степени свойственно его прозе - русским повестям. Достойна, однако, внимания образная система поэта, все углублявшаяся, приобретавшая на протяжении его поэтической деятельности все больше и больше живых, земных, своих черт.

К 200-летию Тараса Шевченко его творчество стало актуально как никогда. Кажется, что он действительно предвидел все, что сейчас происходит в нашей стране - и борьбу на Майдане, и противостояние с Царем-Самодержцем. Прошу вас уделить несколько минут и прочесть. Я выбрал самое важное. Если не указано иначе - перевод мой – Панченко Александра.

«Мені тринадцятий минало», ок. 1847 г., фрагмент
Мне лет тринадцать убывало
Я пас ягняток за селом
И то ли солнышко сияло
Иль просто ветром принесло
И мне так любо, любо стало
Как бы у Бога…
Но недолго солнце грело
Недолго молилось
Запекло, зажгло по сердцу
И рай запалило
И как проснулся. И смотрю:
Село почернело
Божье небо голубое
Ликом побледнело
Посмотрел, а вот ягнята
Не мои ягнята
Посмотрел еще на хаты
Да нет моей хаты
Не дал же мне Бог ничего!
И рыдал, и плакал
Тяжела слеза! Текла
Каплею за каплей…

Фрагмент поэмы «Гайдамаки», 1838 год. «Гомоніла Україна»
Рокотала Украина
Долго рокотала
Долго-долго кровь степями
Текла да хлестала
Текла, текла да усохла
Степы зеленеют
Деды лежат, а над ними
Могилы синеют
Что с того, что шпиль высокий
Никто их не знает
Никто в чувствах не заплачет
И не упомянет
Только ветер в небесах
Веет над травою
Только ранняя роса
Плиты те покроет
Моет их. И лишь восход
Высушит, согреет
Что же внукам? Все равно!
Панам жито сеют
Рокотала Украина
Долго рокотала
Долго-долго кровь степями
Текла да хлестала
И днем и ночью бой, гранаты
Земля стонет, гнется
Грустно, страшно, ну а вспомнишь
Сердце улыбнется.

Фрагмент поемы "Гайдамаки", пер. Юрій Шеляженко
Взошло солнце. Украина
Вся сгорела, тлела.
Знать тихонько взаперти
По домам сидела.
Всюду виселицы в селах
И тела замученные -
Трупы чужаков богатых
Кучею на куче.
По дорогам, на распутьях
Злые псы, вороны
Кости гложут, клюют очи;
Шляхту не хоронят.
Да и некому! Остались
Дети и собаки...
Даже девки с рогачами
Ушли в гайдамаки.

Вот такое было горе
Всюду в Украине.
Горше пекла... А зачем же,
За что люди гибнут?
Одного мы края дети,
Жить бы и брататься...
Не умеют, не желают
Уживаться братцы!
Жаждут крови, крови брата;
Люто им неймется,
Что тому в богатой хате
Весело живется.
«Кончим брата! Спалим хату!» -
Кликнули, и сталось.
Все, конец... Да нет, на горе
Сироты остались.
В слезах росли и выросли.
Обделенных руки
Развязались - и кровь за кровь,
И муки за муки!

«Минають дні, минають ночі», 1845 , фрагмент
Проходят дни… проходят ночи;
Прошло и лето; шелестит
Лист пожелтевший; гаснут очи;
Заснули думы; сердце спит.
И все прошло, и уж не знаю
Живу ли я, иль доживаю,
Иль так, по миру волочусь
Ведь уж не плачу, не смеюсь
Судьба моя, где ты? Где ты?
Стала никакою
Коли ты доброй, Бог не дал
Пусть же будет злою!
Страшно в кандалы попасть,
Умереть в неволе
Но страшней – уснуть и спать
Спать на вольной воле
И уснуть навек, в века
Не оставить следа
Ничего… И всё равно
Был ты или не был!
Судьба моя, где ты? Где ты?
Стала никакою
Коли ты доброй, Бог не дал
Пусть же будет злою!

«І виріс я на чужині», 1848г., фрагмент
И вырос я в чужом краю
В нем седина виски снедает
Хоть одинок, но в том стою,
Что лучше нет и не бывает
Под взором Бога, чем Днипро
Да наша славная краина
Но вижу я, что там добро
Лишь где нас нет. И в час руины
мне как то снова довелось
опять приехать в Украину,
Да в то чудесное село
Где родился, где мать меня
Ребенком в койке пеленала
Где на лампаду да свечу
Последний грош она отдала
Просила Бога, чтоб судьба
любила бы ее ребенка
Как хорошо, что ты ушла
А то бы мама прокляла
Ты Бога за судьбу потомка,
За мой талант.
Уж хуже некуда. Беда
в том замечательном селе
Чернее люди, чем в смоле
Влачатся, ссохлись, изнурились
Садов тех зелень изгнила
Дома с побелкой обвалились
В трясине пруд, что у села.
В селе пожар как бы случился
А люд наш разума лишился
Безмолвно в панщину идут
Да и детей с собой ведут!
И зарыдал я…

Но ведь не только в том селе
А вот – кругом по Украине
Людей всех в ярма запрягли
Паны лукаво... Гибнут! В гирях!
В ярме козацкие сыны
А те недобрые паны
Жиду, как брату по дешевке
Сбывают душу за штаны

Ох, тяжко, плохо, я в пустыне
Я обречен здесь угасать.
Но еще хуже в Украине
Терпеть, и плакать, и – МОЛЧАТЬ!

«І Архімед, і Галілей», 1860р., полностью:
И Архимед, и Галилей
Вина не видели. Елей
Бежал в монашеское чрево
А вы, о слуги Вечной Девы
По миру всюду побрели
И крохи хлеба унесли
Царям убогим. Будет бито
Царями сеяное жито!
А люди возрастут. Умрут
Все не рожденные царята
И на очищенной земле
Врага не будет, супостата
А будет сын, и мать, и хата
И будут люди на земле!

КАВКАЗ, поема, фрагмент, пер. с украинского Павла Антокольского.

За горами горы, тучами повиты,
Засеяны горем, кровию политы.
Спокон веку Прометея
Там орел карает,
Что ни день долбит он ребра,
Сердце разбивает.
Разбивает, да не выпьет
Крови животворной -
Вновь и вновь смеется сердце
И живет упорно.
И душа не гибнет наша,
Не слабеет воля,
Ненасытный не распашет
На дне моря поля.
Не скует души бессмертной,
Не осилит слова,
Не охает славы Бога,
Вечного, живого.

Не нам с тобой затеять распрю!
Не нам дела твои судить!
Нам только плакать, плакать, плакать
И хлеб насущный замесить
Кровавым потом и слезами.
Кат издевается над нами,
А правде - спать и пьяной быть.
Так когда ж она проснется?
И когда ты ляжешь
Опочить, усталый Боже,
Жить нам дашь когда же?
Верим мы творящей силе
Господа-владыки.
Встанет правда, встанет воля,
И Тебя, великий,
Будут славить все народы
Вовеки и веки,
А пока - струятся реки...
Кровавые реки!

КАВКАЗ, фрагмент перевод мой:
Слава вам, синим горам
Что льдами укрыты
И вам, гордым рыцарям
Богом не забытым
Боритесь – и поборете
Бог вам пособляет!
С вами правда, с вами слава
И воля святая!

Тара́с Григо́рьевич Шевче́нко

Как гворит Википедия: - Украинский поэт, прозаик, художник, этнограф.
Академик Императорской Академии художеств (1860).

Литературное наследие Шевченко, центральную роль в котором играет поэзия, в частности сборник «Кобзарь», считается основой современной украинской литературы и во многом литературного украинского языка.

Бо́льшая часть прозы Шевченко (повести, дневник, многие письма), а также некоторые стихотворения написаны на русском языке, в связи с чем часть исследователей относят творчество Шевченко, помимо украинской, также и к русской литературе.

«Дума»

Проходят дни… проходят ночи;
Прошло и лето; шелестит
Лист пожелтевший; гаснут очи;
Заснули думы; сердце спит.
Заснуло всё… Не знаю я —
Живёшь ли ты, душа моя?
Бесстрастно я гляжу на свет,
И нету слёз, и смеха нет!

И доля где моя? Судьбою
Знать не дано мне никакой…
Но если я благой не стою,
Зачем не выпало хоть злой?
Не дай о Боже! — как во сне
Блуждать… остынуть сердцем мне.
Гнилой колодой на пути
Лежать меня не попусти.

Но жить мне дай, Творец небесный —
О дай мне сердцем, сердцем жить!
Чтоб я хвалил твой мир чудесный
Чтоб могь я ближнего любить!
Страшна неволя! Тяжко в ней.
На воле жить — и спать, — страшней.
Прожить ужасно без следа,
И смерть и жизнь — одно тогда.

«О, Боже мой милый! Как тяжко на свете»

О, Боже мой милый! Как тяжко на свете,
Как жизнь горемычна - а хочется жить,
И хочется видеть, как солнце сияет,
И хочется слушать, как море играет,
Как пташка щебечет, как роща шумит,
Как девушка песню свою запевает…
О, Боже мой милый, как весело жить!

«Не женись ты на богатой»

Не женись ты на богатой -
Выгонит из хаты,
Не женись и на убогой -
Проживешь недолго,
А женись на вольной воле -
На казачьей доле:
Как была она - такою
Будет ввек с тобою.

«Полякам»

Ще як були ми козаками,
А унії не чуть було,
Отам-то весело жилось!
Братались з вольними ляхами,
Пишались вольними степами,
В садах кохалися, цвіли,
Неначе лілії, дівчата.
Пишалася синами мати,
Синами вольними... Росли,
Росли сини і веселили
Старії скорбнії літа...
Аж поки іменем Христа
Прийшли ксьондзи і запалили
Наш тихий рай. І розлили
Широке море сльоз і крові,
А сирот іменем Христовим
Замордували, розп"яли.
Поникли голови козачі,
Неначе стоптана трава.
Украйна плаче, стогне-плаче!
За головою голова
Додолу пада. Кат лютує,
А ксьондз скаженим язиком
Кричить: “Te Deum! алілуя!..”

Отак-то, ляше, друже, брате!
Неситії ксьондзи, магнати
Нас порізнили, розвели,
А ми б і досі так жили.
Подай же руку козакові
І серце чистеє подай!
І знову іменем Христовим
Ми оновим наш тихий рай.

«В неволе тяжко… хоть и воли»

В неволе тяжко… хоть и воли
Узнать, пожалуй, не пришлось;
Но всё-таки кой-как жилось, —
Хоть на чужом, да всё ж на поле…
Теперь же тяжкой этой доли,
Как бога, ждать мне довелось.
И жду её и поджидаю,
Свой глупый разум проклинаю,
Что дал себя он затемнить
И в луже волю утопить.
И стынет сердце, если вспомнит,
Что не в Украйне похоронят,
Что не в Украйне буду жить,
Людей и господа любить.

«И серое небо, и сонные воды…»

И серое небо, и сонные воды…
Вдали над берегом поник
Без ветра гнущийся тростник,
Как пьяный… боже, гибнут годы!
Что ж, долго ли придётся мне
В моей незамкнутой тюрьме,
Над этим бесполезным морем,
Томиться тяжкой жизни горем?
Молчит иссохшая трава
И гнётся, словно и жива;
Не хочет правды говорить.
А больше некого спросить.

«Не вернулся из походу»

Не вернулся из походу
Молодой гусар в село:
Что же я по нём горюю
Что мне больно жаль его?
За кафтан короткий что ли —
Иль за чёрный ус — так жаль?
Иль за то, что — не Марусей —
Машей звал меня Москаль?
Нет, мне жаль что пропадает
Даром молодость моя.
Не хотят меня и замуж
Брать уж люди за себя.
Да к тому ещё и девки
Мне проходу не дают:
Не дают они проходу
Всё гусарихой зовут!

«Украйна»

Было время, на Украйне
Пушки грохотали,
Было время, запорожцы
Жили-пировали.

Пировали, добывали
Славы, вольной воли,
Всё-то минуло, остались
Лишь курганы в поле.

Те высокие курганы,
Где лежит, зарыто,
Тело белое казачье
С головой разбитой.

И темнеют те курганы,
Словно скирды в поле,
И лишь с ветром перелетным
Шепчутся про волю.

Славу дедовскую ветер
По полю разносит.
Внук услышит, песню сложит
И поет, и косит.

Было время, на Украйне
Шло вприглядку горе;
И вина, и меду вдоволь,
По колено море!

Да, жилось когда-то славно,
А теперь вспомянешь:
Станет как-то легче сердцу,
Веселее взглянешь.