История народов Африки уходит в глубокую древность. В 60-80-х гг. 20 в. на территории Южной и Восточной Африки ученые нашли останки предков человека - австралопитековых обезьян, что позволило им высказать предположение, что Африка могла быть прародиной человечества (см. Становление человечества). На севере континента около 4 тыс. лет назад возникла одна из древнейших цивилизаций - древнеегипетская, оставившая многочисленные археологические и письменные памятники (см. Древний Восток). Одним из наиболее населенных районов Древней Африки была Сахара с обильной растительностью и разнообразным животным миром.

Начиная с 3 в. до н. э. происходил активный процесс миграции негроидных племен на юг континента, связанный с наступлением пустыни на Сахару. В 8 в. до н. э. - 4 в. н. э. на северо-востоке Африки существовали государства Куш и Мероэ, связанные во многом с культурой Древнего Египта. Древнегреческие географы и историки называли Африку Ливией. Название «Африка» появилось в конце 4 в. до н. э. у римлян. После падения Карфагена римляне основали на территории, прилегавшей к Карфагену, провинцию Африка, затем это название распространилось на весь континент. Раннее средневековье Северная Африка встретила под властью варваров (берберов, готов, вандалов). В 533-534 гг. ее завоевали византийцы (см. Византия). В 7 в. их сменили арабы, что привело к арабизации населения, распространению ислама, формированию новых государственных и социальных отношений, созданию новых культурных ценностей.

Слева: голова «королевы-матери». Бенин. 1515-1550.

В древности и раннем средневековье в Западной Африке возникли, сменяя друг друга, три крупных государства. Их образование связано с расширением межгородской торговли в бассейне реки Нигера, пастушеским земледелием, широким применением железа.

Письменные источники о первом из них - государстве Гана - появляются в 8 в. с приходом арабов в Африку южнее Сахары, а устные предания относятся к 4 в. Ее расцвет относится к 8-11 вв. Арабские путешественники называли Гану страной золота: она была крупнейшим поставщиком золота в страны Магриба. Здесь, пересекая Сахару, проходили караванные пути на север и юг. По своему характеру это было раннеклассовое государство, правители которого контролировали транзитную торговлю золотом и солью, облагали ее высокой пошлиной. В 1076 г. столицу Ганы город Кумби-Сале захватили пришельцы из Марокко - альморавиды, положившие начало распространению ислама. В 1240 г. царь малинке из государства Мали Сундиата подчинил себе Гану.

В 14 в. (время наивысшего расцвета) огромное по территории государство Мали простиралось от Сахары до грани леса на юге Западного Судана и от Атлантического океана до города Гао; его этническую основу составлял народ малинке. Важными центрами мусульманской культуры стали города Томбукту, Дженне, Гао. Внутри малийского общества распространились раннефеодальные формы эксплуатации. Благополучие государства основывалось на доходах от караванной торговли, земледелия по берегам Нигера, скотоводства в полосе саванны. Мали неоднократно подвергалось нашествию кочевников, соседних народов; династические распри привели к его упадку.

Государство Сонгай (столица Гао), выдвинувшееся на первый план в этой части Африки после падения Мали, продолжило развитие цивилизации Западного Судана. Его основное население составлял народ сонгай, и поныне живущий вдоль берегов среднего течения реки Нигера. Ко 2-й половине 16 в. в Сонгае сложилось раннефеодальное общество; в конце 16 в. его захватили марокканцы.

В районе озера Чад в раннем средневековье существовали государства Канем и Ббрну (9-18 вв.). Нормальному развитию государств Западного Судана положила конец европейская работорговля (см. Рабство, Работорговля). Мероэ й Аксум - наиболее значительные государства Северо-Восточной Африки в период между 4 в. до н. э. и 6 в. н. э. Царства Куш (Напата) и Мероэ располагались на территории севера современного Судана, государство Аксум - на Эфиопском нагорье. Куш и Мероэ представляли собой позднюю фазу древневосточного общества.

До наших дней дошло немного археологических памятников. В храмах и на стелах вблизи Напаты сохранилось несколько надписей на египетском языке, которые позволяют судить о политической жизни государства. Гробницы правителей Напаты и Мероэ строились в форме пирамид, хотя по размерам были значительно меньше египетских (см. Семь чудес света). Перенос столицы из Напаты в Мероэ (Мероэ находился примерно в 160 км севернее современного Хартума) был, очевидно, связан с необходимостью уменьшить опасность от вторжений египтян и персов. Мероэ был важным центром торговли между Египтом, государствами побережья Красного моря и Эфиопией. Вблизи Мероэ возник центр по переработке железных руд, железо из Мероэ экспортировалось во многие страны Африки.

Период расцвета Мероэ охватывает Зв. дон.э. - 1в. н. э. Рабство здесь так же, как и в Египте, не было главным в системе эксплуатации, основные тяготы несли деревенские общинники - пахари и скотоводы. Община платила налоги и поставляла рабочую силу для строительства пирамид и оросительных систем. Цивилизация Мероэ остается все еще недостаточно исследованной - мы еще мало знаем о повседневной жизни государства, его связях с внешним миром.

Государственная религия следовала египетским образцам: Амон, Исида, Осирис - боги египтян - были и богами мероитов, но наряду с этим возникают и чисто мероитские культы. Мероиты имели собственную письменность, алфавит содержал 23 буквы, и хотя его изучение началось еще в 1910 г., до сих пор язык Мероэ остается труднодоступным, не позволяющим расшифровать сохранившиеся письменные памятники. В середине 4 в. царь Аксума Эзана нанес решительное поражение мероитскому государству.

Аксум - предтеча эфиопского государства, его история показывает начало той борьбы, которую вели народы Эфиопского нагорья за сохранение своей независимости, религии и культуры в условиях враждебного окружения. Возникновение Аксумского царства относится к концу I в. до н. э., а его расцвет - к 4-6 вв. В 4 в. государственной религией стало христианство; по всей стране возникали монастыри, оказывавшие большое экономическое и политическое влияние. Население Аксума вело оседлый образ жизни, занимаясь сельским хозяйством и скотоводством. Важнейшей культурой была пшеница. Успешно развивалось орошение, террасное земледелие. Аксум был важным торговым центром, связывавшим Африку с Аравийским полуостровом, где в 517-572 гг. ему принадлежал Южный Йемен, но могущественная персидская держава вытеснила Аксум с юга Аравии. В 4 в. Аксум установил связи с Византией, контролировал караванные пути от Адулиса по реке Атбаре до среднего течения Нила. Аксумская цивилизация донесла до наших дней памятники культуры - остатки дворцов, эпиграфические памятники, стелы, крупнейшая из которых достигала высоты 23 м.

В 7 в. н. э., с началом арабских завоеваний в Азии и Африке, Аксум утратил свое могущество. Период с 8 по 13 в. характеризуется глубокой изоляцией христианского государства, и лишь в 1270 г. начинается его новый подъем. В это время Аксум теряет свое значение политического центра страны, им становится город Гондэр (севернее озера Тана). Одновременно с укреплением центральной власти возросла и роль христианской церкви, монастыри сосредоточивают в своих руках крупные земельные владения. В хозяйстве страны стал широко применяться труд рабов; получают развитие барщина и натуральные поставки.

Статуя вождя. Культура Ифе. 12-15

Подъем коснулся и культурной жизни страны. Создаются такие памятники, как летописи жизни царей, церковной истории; переводятся труды коптов (египтян, исповедующих христианство) по истории христианства, всемирной истории. Один из выдающихся эфиопских императоров - Зэра-Яыкоб (1434 - 1468) известен как автор работ по теологии и этике. Он выступил за укрепление связей с папой римским, и в 1439 г. эфиопская делегация приняла участие во Флорентийском соборе. В 15 в. в Эфиопии побывало посольство короля Португалии. Португальцы в начале 16 в. оказали помощь эфиопам в борьбе против мусульманского султана Адаля, надеясь затем проникнуть в страну и захватить ее, но потерпели неудачу.

В 16 в. начался упадок средневекового эфиопского государства, раздираемого феодальными противоречиями, подвергавшегося набегам кочевников. Серьезным препятствием успешному развитию Эфиопии была ее изоляция от центров торговых связей на Красном море. Процесс централизации эфиопского государства начался лишь в 19 в. На восточном побережье Африки в средние века выросли торговые города-государства Килва, Момбаса, Могадишо. Они имели широкие связи с государствами Аравийского полуострова, Передней Азией и Индией.

Здесь возникла цивилизация суахили, впитавшая в себя африканскую и арабскую культуру. Начиная с 10 в. арабы играли все большую роль в связях восточного побережья Африки с большим числом мусульманских государств Ближнего Востока и Южной Азии. Появление португальцев в конце 15 в. нарушило традиционные связи восточного побережья Африки: начался период длительной борьбы африканских народов против европейских завоевателей. История внутренних областей этого района Африки известна недостаточно из-за отсутствия исторических источников. Арабские источники 10 в. сообщали, что в междуречье Замбези и Лимпопо находилось крупное государство, обладавшее большим количеством золотоносных рудников. Цивилизация Зимбабве (ее расцвет относится к началу 15 в.) наиболее известна в период государства Мономотапа; до наших дней сохранились многочисленные общественные и культовые сооружения, свидетельствующие о высоком уровне строительной культуры. Крах империи Мономо- тапы наступил в конце 17 в. в связи с расширением португальской работорговли.

В средние века (12-17 вв.) на юге Западной Африки существовала развитая культура городов-государств йоруба - Ифе, Ойо, Бенин и др. В них достигли высокого уровня развития ремесло, земледелие, торговля. В 16-18 вв. эти государства принимали участие в европейской работорговле, что и привело их к упадку в конце 18 в.

Крупным государством Золотого Берега была конфедерация государств Аманти. Это наиболее развитое феодальное образование Западной Африки в 17-18 вв. В бассейне реки Конго в 13-16 вв. существовали раннеклассовые государства Конго, Лунда, Луба, Бушонго и др. Однако с приходом в 16 в. португальцев их развитие было также прервано. Исторических документов о раннем периоде развития этих государств практически нет.

Африка в древности и в средние века Воины в национальной одежде. Бурунди. Современный снимок.

Мадагаскар в 1-10 вв. развивался в изоляции от материка. Населявшие его малагасийцы образовались в результате смешения пришельцев из Юго-Восточной Азии и негроидных народов; население острова состояло из нескольких этнических групп - мерина, сокалава, бецимисарака. В средние века в горах Мадагаскара возникло королевство Имерина. Развитие средневековой Тропической Африки в силу природных и демографических условий, а также из-за ее относительной изоляции отставало от Северной Африки.

Проникновение европейцев в конце 15 в. стало началом трансатлантической работорговли, которая, как и арабская работорговля на восточном побережье, задержала развитие народов Тропической Африки, нанесла им невосполнимый моральный и материальный ущерб. На пороге нового времени Тропическая Африка оказалась беззащитной перед колониальными захватами европейцев.

- Я не намерен извиняться за своих, как ты выразился, «корешей», - спокойно ответил чародей. - Я их понимаю, потому что мне, как и им, пришлось крепко потрудиться, чтобы овладеть искусством чернокнижника. Ещё совсем мальчишкой, когда мои сверстники бегали по полям с луками, ловили рыбу или играли в чёт-нечёт, я корпел над манускриптами.
Анджей Сапковский «Ведьмак»

В мирах фэнтези мы встречаем жрецов, несравненная мудрость которых выражается в том, что перед боем они надевают доспехи. И магов, которым высокий интеллект подсказывает, что убегать от монстров проще будет налегке. И те, и другие наделены великими силами, но почему-то не занимают в обществе главенствующего положения. Тогда как их реальные прототипы, даже не умея читать заклинания, пользуются огромным влиянием. Наверное, потому, что работа их приносит куда больше пользы, чем принято считать.

Говорящие с духами

Если сила жреца не в покровительстве божеств, то в чём же? Главным образом - в знаниях и умении ими распорядиться. Образованность же - явление не столь тривиальное, как кажется. В старину обычный человек, как правило, не только ничему не учился, но и не понимал, как можно учиться и зачем это требуется. Ведь он и так всё знал и всё умел.

Если мужчина мог ездить верхом, пахать или охотиться с луком, то он приобретал эти навыки в детстве, играя и наблюдая за старшими. Обучение происходило без приложения осознанных усилий и воспринималось как неизбежное следствие взросления. Перечень умений был одинаков для всех и допускал вариации только по половому признаку. В частности, женщины на определённых этапах развития приобретали способность рожать детей, а мужчины - нет.

Единственными, на ком этот принцип давал видимый сбой, были шаманы. Расшибать врагам головы умел почти каждый мужчина. А вот стучать в бубен и симулировать припадок эпилепсии... Тут явно не обошлось без вмешательства духов.

Все «естественные» человеческие навыки шаман, разумеется, тоже имел. Ведь он не получал платы за «концерты» и заботиться о пропитании семьи должен был на общих основаниях. С духами шаман общался в свободное от работы время, но эта дополнительная нагрузка давала ему реальную и почти беспредельную власть.

Человек в первобытном обществе не пользовался полной свободой, как иногда полагают. Практически любое его действие подвергалось мелочной регламентации бесчисленными правилами и обычаями - иногда мудрыми, основанными на опыте поколений, иногда абсурдными. Знатоками этих «принципов существования» являлись старейшины. Они же следили за их неукоснительным соблюдением. Но поскольку сами табу якобы отражали волю духов, последнее слово оставалось за тем, кто лично мог переговорить с представителями «верхнего мира», - шаманом.

Жизнь племени плавно катилась по рельсам предвечных и нерушимых обычаев. И чтобы не укатилась совсем далеко, шаман придавал системе необходимую гибкость. Ведь изменить данные свыше порядки было возможно, лишь опираясь на авторитет высших сил.

Задачи шамана были довольно многообразны. Помимо битья в бубен, он занимался литературным творчеством, то есть сочинял древние мифы и предания. Приносил жертвы теням предков и духам природы, обеспечивая соплеменникам удачу на охоте. Лечил раненых после неудачной охоты. Объяснял, почему, несмотря на приложенные им усилия, охота оказалась неудачной, а лечение нисколько не помогло. Убегал. Лечился сам.

Мудрецы и варвары

Общество развивалось и расслаивалось, а жречество и военное дело постепенно превращались в профессии. Но общее отношение к знанию оставалось прежним. Некий набор навыков почитался «естественным», автоматически присущим каждому настоящему человеку. Соответственно, отклонения от нормы рассматривались либо как нечто противоестественное, либо как сверхъестественное.

Между первой и второй трактовками имелась разница. Варвары брутального типа, подобные дорийцам или германцам, - могучие, едва прикрытые не там, где надо, куцыми шкурами, уважающие только силу и храбрость, - предпочитали первый вариант. То есть за слово «трактовка» убивали сразу. Как и за прочие претенциозные выражения. Потому что противоестественное достойно лишь презрения и отвращения. В некоторых, хотя и редких случаях подобная точка зрения даже подталкивала варваров к уничтожению предметов, назначение и технология изготовления которых были им неизвестны. Всё непонятое по определению являлось волшебным, а значит - отвратительным.

Преданья старины глубокой

В прошлом (причём в относительно недавнем, ситуация начала меняться лишь в XVII веке) люди почитали возможным узнать нечто новое лишь из уст убелённых сединами старожилов, а ещё лучше - из ветхих манускриптов. Знанию приписывалось древнее, божественное происхождение. Некогда оно было в готовом виде дано мифическим первопредкам либо на великих философов снизошла мистическая интуиция. Но потом знание только утрачивалось. Информация накапливалась, технологии постепенно совершенствовались даже в самые «тёмные» и «каменные» века, но происходило это очень медленно и потому незаметно. Зато личный опыт каждого человека свидетельствовал о непрерывном упадке и регрессе. Если он был гончаром, то лепить горшки учился у своего отца. Причём у старика, пока тот был в силе, всегда получалось лучше. Сын же, оболтус, вообще больше думает о юбках, чем о горшках... Уверенность в принципиальной невозможности получения новых знаний была так крепка, что даже сами изобретатели долго полагали свои достижения лишь «переоткрытием» древних секретов.

Естественно, в такой компании шаманам приходилось тяжко. Вожди быстро прибирали власть к рукам, сводя роль интеллигенции к минимуму. Жрецов часто не имелось вообще. Простые ритуалы, призванные задобрить духов, совершали старейшины. У колдунов «изымалась» даже придающая им опасный общественный вес функция лечения. Фактически они превращались лишь в хранителей преданий. Певцов - скальдов.

Тем не менее и скальды оставались посредниками между людьми и богами. Ведь боги существовали только в их песнях. Впрочем, и сами небожители в глазах суровых варваров были не повелителями, а лишь образцами для подражания.

Правила скальдической поэзии не только предполагали широчайшее применение метафор, но и позволяли для сохранения размера и рифмы произвольно переставлять слова в предложении. Всё это превращало стихотворение в загадочный ребус. Выслушав вису, викинг впадал в ступор, не в силах понять, восславил его скальд или ославил, и, соответственно, должен он одарить его или, так сказать, отоварить. Решение жертва искусства принимала, основываясь главным образом на физических данных сочинителя, поэтому в скальды шёл народ не робкий и не мелкий. Величайшему из скандинавских поэтов - Эгилю сыну Лысого Грима - деньги сразу отдавали даже берсерки.

Варвары утончённые, подобные кельтам, напротив, видели во всякой премудрости восхитительное и повергающее в почтительный трепет проявление сверхъестественного. В их среде жречество процветало, набирало вес, оттесняя на задний план военное сословие, и приобретало новые специализации. От друидов, сосредоточившихся на священнодействиях, пророчествах и лечении, а также регулярно выступавших в качестве советников и наставников королей, отделились боевики-фении и барды, по своим функциям близкие к скальдам. Часть бардов, в свою очередь, превратилась в филидов - знатоков уже не столько преданий и баллад, сколько истории, законов, родословных и топографии. Отсутствие письменности у кельтов приводило к тому, что вся информация о наследственных правах знати и границах «королевств» хранилась исключительно в памяти филидов. Легко представить, какую это давало им власть.

Цари и храмы

Переход к интенсивному ирригационному земледелию и появление государств вынудили жрецов взять на себя функции неожиданные и ранее им не свойственные. Служителям культа пришлось освоить специальности инженеров и экономистов. Царь мог согнать чернь на строительство канала, но где копать, он не знал, - для руководства работами требовался кто-то поумнее

Государства эпохи неолита были по преимуществу жреческими. Формально фараон возглавлял и храмовую, и военную иерархии. Но значимость духовного сословия была куда выше: храмовники полностью контролировали не только духовную сферу, но и экономику страны. Они составляли царскую канцелярию, вели учёт расходов, податей и запасов. Строительство каналов и плотин, эксплуатация растянутой на сотни километров ирригационной системы требовали познаний в геометрии, физике, инженерном деле, которыми обладали только жрецы. В средние века, когда их не стало, площадь орошаемых земель в Египте снизилась в несколько раз. Численность населения страны вернулась к прежнему уровню только к концу XVIII века.

Сильная руна

Благодаря широкому распространению грамотности в античном Средиземноморье письменность на время утратила сакральный статус. Но в варварском, а позже в «варваризированном» обществе она его имела. Руны рассматривались викингами как магические знаки, обладающие пугающей силой. Такие же чувства вызывала в невежественных массах и невинная латиница, не говоря уж о невразумительной арабской вязи. И это вполне естественно. Люди не понимали того, каким образом несколько похожих на давленых мух закорючек могут означать, например, «корову». В этом крылось какое-то волшебство! «Книжная мудрость» приравнивалась к мистической, а человек, читающий пергаменты, в глазах современников был подобен общающемуся с духами шаману. В магическую силу записей верили даже те, кто читать умел. Поэтому чернокнижник не мог колдовать без книги, заклинание, зачитанное наизусть, не имело бы силы. Обрядами и возглашениями он лишь «активировал» колдовство, заключённое в тексте.

В храмах учили не только строить и считать. Здесь же находились школы, в которых готовили скульпторов и живописцев. В дворцах и храмах нередко концентрировались и многие производства. В первую очередь - металлургия. Обычно были гончарный и ткацкий цеха. Централизация позволяла использовать сложное оборудование, разделение труда и практически даровую неквалифицированную рабочую силу.

Немудрено, что при такой загрузке жрецам становилось не до богов. Даже тем из них, кто в богов верил, а, насколько можно судить, именно для жрецов в старину это было нехарактерно. Священнослужители окончательно превращались в придворных, чиновников, клерков, художников, врачей, инженеров. Иногда связь с религией исчезала полностью. Такая картина наблюдалась в Китае, где в течение почти тысячи лет фактически правила академия Ханьлинь, совмещающая функции университета, школы живописи и каллиграфии, библиотеки и государственного аппарата.

Религия сменилась идеологией. На должность мог претендовать только учёный, сдавший экзамен на знание классических конфуцианских трактатов. Чем лучшим оказывался результат, тем более высоким мог быть и пост. Почти ЕГЭ, не находите?

За парту, как правило, усаживали людей знатных либо уже зарекомендовавших себя как способных администраторов. Учение Конфуция поясняло: благородный муж знает всё от рождения, и книга лишь помогает ему вспомнить данную небом мудрость; чернь же не знает ничего, потому учить её бесполезно.

Эпоха философов

Наступление «греческого этапа» развития мировой цивилизации ознаменовалось выходом образованности за пределы стен культовых сооружений. Жрецы пытались удержать знание, но оно буквально протекло у них между пальцев. В частности, потому, что приобщение страны к цивилизации произошло стремительно и под воздействием извне. Финикийские торговцы, только что считавшиеся существами презренными уже за то, что обменивали товар, а не отнимали его силой, как это подобает героям и атлетам, вдруг стали образцами для подражания. Их письменность, ранее почитавшаяся родом самой чёрной магии, была усовершенствована и приобрела широкое распространение в быту.

Служители греческих богов сохранили богатство (приношения по-прежнему наполняли закрома храмов), но утратили власть и влияние на умы. В политику полисов не стал бы соваться даже сам Зевс. Там и не таких на корню съедали.

Пробил час философов. Нужно заметить, что философия по-гречески значит «любовь к мудрости». А демагогия - «руководство народом». А словом «демократия» греки в те времена именовали примерно то же, что и мы сейчас. Соответственно, для того чтобы водить демос за нос, демагогу нужно было уметь красиво и убедительно говорить. Политикам потребовались учителя ораторского искусства, говорить умеющие и любящие.

Сначала ораторы лишь соревновались в выносливости (побеждал тот, кто ругался дольше и громче). Затем однообразие выражений наскучило народу, и спросом начали пользоваться обширный лексикон, эрудиция и остроумие. Наконец, стало ясно, что в полемическом поединке нельзя пренебрегать даже таким незначительным вроде бы преимуществом, как способность разобраться в существе обсуждаемого вопроса.

Состязательность побудила философов отказаться от готовых объяснений, даваемых мифологией, и постигать суть вещей самостоятельно. Мудрость в Греции стала считаться не даром богов, а личным достижением. Выдающиеся мыслители собирали вокруг себя толпы учеников, в основном из числа молодых людей, связывающих своё будущее с публичной политикой.

Странствия мудрецов

В Греции большинство специалистов - художников, архитекторов, врачей, инженеров - уже не принадлежало к жреческой касте. Соответственно, и обучались они не в храмах, а друг у друга. Так же, как и ремесленники, - путём поступления в ученичество. Получить «высшее образование» было непросто. В отличие от подмастерьев, студентам приходилось платить за обучение. Ведь строящий мост архитектор нуждался в квалифицированных помощниках. Только после получения начальной подготовки «молодой специалист» мог претендовать на роль помощника, выполняющего простые поручения. Образование считалось тем лучшим, чем больше было учителей. Изучая тонкости ремесла и обмениваясь опытом, ученик, бывало, объезжал полмира. Под конец его странствий случалось, что он уже оказывался и старше, и известнее, и богаче своего очередного учителя.

Школы

В мире, где уклад жизни остаётся из поколения в поколение постоянным и достаточно примитивным (а к этой категории относится большинство фэнтези-миров), «книжное» образование может восприниматься большинством населения как угроза. Крестьяне не всегда охотно отдавали своих детей в школы, полагая, что их отпрыскам пристало работать, а не просиживать штаны в классах. И не потому, что детские руки были действительно необходимы, просто таким образом юное поколение приучалось к труду, ответственности и овладевало жизненно необходимыми навыками ведения хозяйства. Другой проблемой справедливо считалось то, что авторитет неграмотных родителей в глазах школьников будет подорван. А тогда, не восхищаясь старшими и не пытаясь им подражать, дети опять-таки не смогут приобрести полезные навыки.

Средние века

Начиная с V века грамота в Европе снова стала уделом жрецов. Но теперь уже далеко не всех. Поначалу большинству священников уметь читать было без надобности: книги стали такой великой редкостью, что не в каждом приходе имелся свой экземпляр Писания. В лучшем случае - отрывки. Часто клирик должен был полагаться только на свою память.

Но и жалкие остатки знаний попрежнему давали власть. Место друида при короле занял исповедник, а место филида - нотариус («писарь»). Духовник мягко указывал, где неграмотный король должен поставить крестик, а писарь, если государь настаивал, мог зачитать, что Его Величество подписать изволили. На сей маловероятный случай запись велась на латыни, которую самодержец не понимал.

Естественно, писарь также учился в церковной школе. Обычно он принадлежал к низшему духовенству (дьякам) и, таким образом, служил двум господам - королю и церкви. Такое положение дел долго считалось вполне нормальным. Лишь в XIII веке правители сами стали учиться читать и обзаводиться независимыми от Рима советниками.

Церковь не пришла от этого в восторг, но сказать, что она боролась против знания, конечно, будет в корне неверно. Скорее уж она боролась за знание. В смысле: за монопольное обладание им. Интеллектуалы в сутанах следовали путём, проторенным египтянами. Ведь свирепый лозунг «Ворожеи не оставляй в живых!» (как и многие другие) евреи вынесли из Египта, где жречество безжалостно преследовало конкурентов: «мирских» гадателей и лекарей.

Случалось, что античные рукописи сжигались фанатиками, древние пергаменты заново зашлифовывались и покрывались строками Библии, но в итоге наследие просвещённых язычников собиралось и сохранялось именно в монастырских библиотеках. Особо же опасная, идеологически вредная литература, подлежащая немедленному уничтожению, оседала (и изучалась) в закрытых хранилищах Святой инквизиции. Случалось, церковные иерархи сами писали магические трактаты.

Но знание всё-таки уходило в «мир», и власть ускользала. С самого начала церковь допустила несколько стратегических просчётов, отказавшись от выполнения целого ряда важных общественных функций, и потом уже не смогла принять их на себя. Так, храмы всегда играли роль банков, принимая на хранение ценности и ссужая в долг (в Египте срочную встречу неплательщика с обманутыми богами обеспечивали сау - жрецы-рукопашники). Но в период христианизации в Европе денежное обращение почти прекратилось, и Рим объявил ростовщичество занятием греховным.

Египетские жрецы, преследуя знахарей, одновременно сами делали операции, лечили травами, составляли гороскопы. Да, намного дороже. Но и качественнее. Хотя больной, конечно, всё равно умирал. Церковники же, осуждая «проливающих кровь» хирургов, в болезни, однако, прибегали к их услугам.

Возрождающейся Европе (и самому Риму, в том числе) требовались специалисты: инженеры, юристы, врачи. Духовенство не собиралось брать на себя эти обязанности, но именно ему пришлось заняться обучением студентов. В том числе и затем, чтобы «отбить клиентуру» у арабских профессоров. Первые университеты возникали при крупнейших соборах, и лишь в XIV веке начали распространяться «королевские» университеты.

Мысль, что для удобства обучающихся следует собрать преподавателей и манускрипты в одном здании, как ни странно, в древнем мире никому не пришла. Впервые университет был создан в V веке в Византии. Отчасти, может быть, потому, что в сложные времена перехода от язычества к единобожию такое сосредоточение учёности позволяло при необходимости разом всю её и спалить.

После того как образованность перестала быть исключительной прерогативой клириков, при дворах королей появились новые колоритные персонажи: врач и астролог. Чаще, впрочем, это было одно и то же лицо. Обычно врач также занимался магией и алхимией - в глубокой тайне (инквизиция не дремлет!), но так, чтобы все об этом знали. Учёные, не практикующие чернокнижничество, всерьёз не воспринимались.

Шли века, сменялись эпохи. Высоколобые теоретики спорили о том, допустимо ли подсчитывать ноги у мухи, принимая во внимание, что едва ли их получится восемь, как насчитал подслеповатый Аристотель.

Инквизиторы убеждали Галилея в том, что Земля не вращается вокруг Солнца. Ну, а если уж иначе нельзя, то пусть она это делает тихо и чтобы никто не знал. А аббат Мариотт в это время уже исследовал свойства идеального газа. Наследственный колдун и астролог Иоганн Кеплер искал и находил не мистическое, а физическое объяснение движения светил. Несмотря на все принятые меры, к концу XVII столетия количество ног у мухи всё-таки сократилось до шести.

На Севере далеком жил когда-то Великий род – и в мире, и в войне. В нем не было рабов, господ суровых, Но каждый был хозяин сам себе. Свободный бонд владел мечом и плугом, Жил в мире с Богом и людьми вокруг. Себе защита, мог помочь другому, И дети конунгов росли под этим кровом.

Так начинается стихотворение Эрика Густава Гейера «Отчий дом» (1811), это классическое изображение древнего скандинавского общества в шведской поэзии. Идеализированная картина великодушных ётов, – бондов и викингов, – долгое время определяла наши представления о собственной древней истории. Древность выступала перед нами в таинственном свете, словно утраченный золотой век, а ее малочисленные письменные источники – рунические надписи на камнях, саги, Эдда, – словно Священное писание.

Напротив, период, следующий за древностью, – средние века, – часто воспринимался в нашем национальном сознании как мрачная эпоха, когда исконная свобода шведов оказалась под угрозой со стороны властолюбивых католических священников, датских королей, немецких купцов и целой своры жестоких фогтов и наемников. Литературные памятники средневековья – легенды, жития святых, рифмованные хроники, рыцарская поэзия и пр. – которые писались в монастырях и княжеских канцеляриях, в общем и целом ценились не слишком высоко, особенно в сравнении с соответствующей литературой Европы. Большинство произведений объявлялось рабским подражанием чужеземным образцам, которое обычно диктовалось религиозными и политическими соображениями. Единственным светлым исключением в этой мрачной картине называли баллады, или народные песни, и некоторые другие тексты, – например, «Песнь о свободе» епископа Томаса, – видя в них выражение истинно шведского духа, народного и свободолюбивого, в противоположность иностранному давлению. С этой исторической точки зрения, только начиная с эпохи Густава Васы и реформации XVI века в стране возродилась собственно шведская культура, а также и шведская литературная традиция.

Подобное представление о древности и средневековье выступает в своей упрощенно-наивной форме в школьных учебниках, которые ныне отвергаются. Просвещенный и более нюансированный вариант того же представления все еще содержится в большом труде Шюка и Варбурга начала нашего века – «Иллюстрированной истории шведской литературы». И только позднее в нашем столетии национальные мифы об этих ранних периодах были всерьез пересмотрены как историками, так и литературоведами. Сегодня вряд ли отыщется хоть один шведский ученый, который возьмется утверждать, что древность была золотым веком, а средневековье – эпохой тьмы. Историки свели нашу героическую эпоху викингов к периоду, когда скандинавские хёвдинги копили богатства, торгуя рабами, шкурами и прочим товаром. А эпическое творчество, которое в старых изданиях именовалось «древнескандинавским» или «ётским», позднее стало восприниматься как исключительно исландское или, в некоторых случаях, норвежское, и к тому же часто испытывавшее на себе влияние христианского творчества средних веков. Это касается, к примеру, знаменитых исландских саг. Если же говорить о подлинно шведском творчестве древних времен, то, похоже, от него не осталось почти ничего, заслуживающего внимания. Вслед за Эсайасом Тегнером мы вынуждены признать, что в нашей истории имелись периоды, когда отечественным было лишь варварство.

Что же касается средних веков, то культура этой эпохи в последите годы подверглась переоценке, так что древность и реформация отошли на задний план. К примеру, удалось продемонстрировать, как классическая традиция, идущая от древнеримской литературы, продолжалась в церковном искусстве средних веков, а иногда порождала блестящие образцы, в том числе и в шведской культуре. Отдельные произведения, которые в средние века писались на латыни или на шведском, – например, «Откровения» святой Биргитты, Зрикова хроника, песнопения Бриньольва Альготссона, – относятся к лучшим в своем жанре в Европе, и ценность их нисколько не умаляется тем, что сам жанр как таковой – иностранного происхождения. Это же касается и баллад, которые чаще всего оказываются вовсе не «народными» и которые в большей степени зависели от влияния общеевропейских литературных течений, нежели могли предположить в XIX веке. И если мы сравним нашу средневековую литературу, отмеченную печатью католицизма, с той, что создавалась в первое столетие протестантизма, то заметим, что доктринерской и пропагандистской выглядит скорее последняя.

И все же можно задаться вопросом, не слишком ли далеко заходит в последние годы пренебрежение исследователей средневековья старым, национально-романтическим взглядом на историю? Не рискуют ли при этом совсем позабыть о народном, устном творчестве, которое, несмотря ни на что, все же существовало в Швеции – и во всей Скандинавии, – как в древности, так и в средние века. Не слишком ли усердно отвергают ётский идеал отчего дома, так что уже не способны понять поэзию рун, высеченных на камне, или признать, что исландские саги – наше общее скандинавское культурное наследство, даже если оно в большинстве своем создавалось в Исландии? И не ведет ли наше углубленное изучение средневековой католической культуры к переоценке некоторых скучных педантов от Литературы, только потому, что они стояли на вершине латинского образования своего времени? Вопросы подобного рода важны не только для литературного критика, но и для историка литературы, который стремится понять смысл периодизации в своем предмете. Что такое «древнее» и «средневековое»?

Граница между древностью и средневековьем обычно определяется введением христианства, означавшим не только смену веры, но и изменение всей общественной системы. В Швеции, как принято считать, основные перемены начались в XI веке, то есть почти на столетие позже, чем в Норвегии и Дании. Однако сам вопрос заключается в постепенном, затяжном процессе, который развивался на протяжении всего средневековья. В переходный период XI–XIV веков «древние» и «средневековые» культурные институты сосуществовали вместе, а литература в целом была окрашена обеими традициями. Это означает, что невозможно определить четкую границу между эпохами. Та литература, которая в дальнейшем будет считаться древней, имела своим истоком мир представлений и систему жанров дохристианского скандинавского общества. И большей частью она относилась к IX–XIV векам. Средневековая же литература, напротив, была порождена христианским, европейским обществом и его представлениями и относилась к 1200–1530 годам.

Дохристианское скандинавское общество лишь отчасти напоминало тот идеал, который нарисовал Гейер в «Отчем доме». Конечно же, основной его костяк составляли свободные крестьяне-бонды, но были также рабы и господа. Рабы, или трелли, выполняли тяжелую работу в усадьбе. Они не имели собственности и сами расценивались как собственность своих хозяев. К господам же относились хёвдинг, лагман (законоговоритель, судья), ярл (наместник) и король. В сравнении с простыми бондами они были крупными собственниками, а также имели больше власти на местных собраниях – тингах, где решались споры, тяжбы и политические конфликты. С другой стороны, социальное расслоение между бондами и знатью было значительно меньше, чем впоследствии в средние века. И те, и другие, в противоположность рабам, считались свободными людьми; их свобода и право собственности уважались, и они обладали правом голоса на тинге. В то время еще не было сильной королевской власти, а потому не было и государства как такового. Король осуществлял свою весьма ограниченную власть в том, что он объезжал свои земли вместе с дружиной, или хирдом. И в каждой земле, или провинции, были собственные законы и обычаи, с которыми короли были вынуждены считаться. Законы, как и религия (вера в асов) и поэтическое творчество, – принадлежали к устной традиции, с ее немногочисленными и своеобразными жанрами, лучше известными в Исландии, но в определенной мере и в Швеции тоже. Это песни Эдды, скальдическая поэзия, саги, загадки, поговорки и пр. Во всех этих жанрах мы встречаем особый язык и специфические представления, которые в целом могут трактоваться как древние, дохристианские, даже если они чаще всего смешаны с христианскими, средневековыми элементами.

Средневековое христианское общество, в сравнении с древностью, значительно более иерархично. В нем доминируют два полюса власти: король и церковь, и власти эти формируются по континентальному образцу. Король, как считалось в этом новом обществе, получал свою власть от Бога и делегировал полномочия вниз по иерархической лестнице, через посредство нового класса знати – рыцарства, или дворянства, который принимал от короля пожалованные в лен состояния, а взамен приносил клятву о верности короне. Сходным образом и епископы делегировали свои полномочия священству. Как мирская, так и духовная власть опиралась теперь на крестьян, которые все больше попадали в подчинение знати, с тех пор как был уничтожен старый институт рабства. Местные законы сводились воедино, а европейские обычаи проникали в страну через королевский двор и церковь, а затем также через города, которые частично были населены немецкими бюргерами. Из городов средневековая культура распространялась в среде крестьянства. Устная традиция уступила место письменной, которая стала играть роль посланника знати и высшего сословия. Наряду со старыми устными жанрами появились новые, относящиеся к письменности и обслуживающие интересы церкви и рыцарства: легенды о святых, проповеди, гимны, поучительные слова, рыцарский роман, рифмованная хроника. Образный язык и мир представлений в этих текстах обнаруживают латинское континентальное влияние – чаще немецкое или французское, – и они существенно отличаются от древнескандинавских поэтических средств, даже если сам мотив и отдельные фразы остаются прежними, отечественными. Так что в теории достаточно легко различить «средневековое» и «древнее» в литературе и обществе.

Но то, что легко в теории, часто бывает сложно на практике. Ни одна из двух моделей общества, представленных выше, – как древняя, так и средневековая, – не существовала в чистом виде в те периоды истории, которые мы здесь рассматриваем. Также и литературные жанры отличались взаимопроникновением, и, например, при чтении наших местных законов не всегда удается выделить, что в них происходит от древней устной традиции, а что – от средневекового римского права. Даже рунические надписи на камне не свободны от смешанных форм: древнескандинавские языческие кольца дракона и строфы из Эдды соседствуют с христианскими крестами и молитвами латинского происхождения. Древняя литературная среда

Со строго научной точки зрения, в Швеции нет никаких данных о литературной среде в эпоху древности, за исключением немногих смутных намеков в рунических надписях. И если мы хотим понять эти намеки, нам придется обратиться к датским, норвежским и прежде всего исландским источникам, где рассказывается об искусстве скальдов, о слушании саг и о нанесении рунических надписей на гкамни у древних скандинавов. Вправе ли мы использовать посторонние источники? Что касается языка, обычаев, веры и структуры общества, то Скандинавия в древности представляла собой единое целое. Отличие лишь в том, что литературная культура – как устная, так и письменная – похоже, была выше в западной части Скандинавии, а не в Швеции. В исландских сагах земли свеев выступают почти как языческие и отсталые окраины, лишенные собственной литературной традиции. А те древние скальды, которые, как считается, находились при дворе шведских королей, все были норвежцами или исландцами.

Однако если говорить об основных условиях для литературной деятельности, то нет причин воспринимать Швецию как нечто, существенно отличающееся от остальной Скандинавии. Многочисленные устные поэтические произведения, процветавшие в Исландии и Иррвегии, фрагментарно сохранились также и в шведских рунических надписях, хотя они и редко достигают высокого уровня исландцев. Те же мифы, которые рассказываются в исландской Эдде, были скорее всего известны и в Швеции, судя по изображениям, высеченным на камнях, а также части языковых оборотов в рунических надписях. Прежде всего, мы можем утверждать, что искусство рунического письма было хорошо известно в Швеции. И что касается количества рунических надписей, то Швеция по праву занимает первое место среди других скандинавских стран.

Но литературное применение рун, несмотря ни на что, было весьма ограниченным. Само слово «руна» означало сперва «тайну»; руническое письмо было известно лишь узкому кругу посвященных и использовалось для нанесения очень коротких надписей на дереве, металле или камне; надписи эти часто имели магическое значение. В одной из песен Эдды, «Песни о Риге», написанной в XIII веке, бог Риг научил руническому письму сына хёвдинга, и тот затем стал предком первого конунга. Далее мы узнаем, что речь шла о «рунах спасения жизни» и «рунах долголетия», т.е о магических письменах, с помощью которых род конунга обрел особую жизненную силу. В другой песне Эдды, «Изречениях Высокого», сам бог Один, обучаясь искусству рун, висит на мировом ясене Иггдрасиль. Также и эти руны использовались в магических целях и были привилегией меньшинства.

Судя по исландским сагам, знание рун передавалось по наследству от отца к сыну, в определенных родах хёвдингов, которые к тому же хранили традиции отправления языческого культа и скальдического искусства. Это утверждение согласуется с самим языком древних шведских рунических надписей, который часто был намеренно темным, неясным, высокопарным, насыщенным загадками, понятными только посвященным.

После введения в Швеции христианства в XI веке рунические надписи приобретают несколько иной характер, отчасти под влиянием христианских надгробий. Они становятся типично памятными надписями, эпитафиями хевдингам и знатным бондам. Подобные камни воздвигались их ближайшими родственниками, с помощью более или менее искусного знатока рун. Подавляющее большинство шведских рунических надписей относится именно к этому периоду, а их содержание, как правило, строится по одному и тому же образцу: «Икс воздвиг этот камень в память об Игреке», – и далее сообщается о том, как умер последний и какие подвиги он успел совершить при жизни, а в конце цитируется какая-нибудь христианская формула, вроде: «Да поможет ему Бог». Некоторые из таких надписей имеют стихотворную форму, чаще всего – в виде краткого и условного памятного стиха в традиционном стиле Эдды. Прежде всего именно такие надгробные стихи позволяют нам сделать некоторые выводы о наличии поэтических жанров в устной традиции.

Руническое письмо в нашей стране продолжало существовать на протяжении многих столетий после введения христианства, хотя монументальные рунические тексты и уступили место более скромным, обычно вырезанным на дереве или различного рода утвари. В торговом местечке Лёдёсе на берегу реки Ёта-эльв, к примеру, были найдены деловые послания, написанные рунами; а в крестьянской среде еще в XIX веке использовались так называемые рунические календари. Однако все это вряд ли можно назвать «литературой».

Очевидно, что подавляющее большинство произведений древнешведского литературного творчества принадлежало к устной традиции и ныне утеряно безвозвратно. В противоположность Исландии, Швеция, похоже, после введения христианства не имела образованного слоя знати, хранящего литературные традиции и обладающего желанием и способностью закрепить древнее поэтическое творчество на письме. В письменном виде до нас дошли лишь старые законы провинций и отрывочные сведения хроникального типа о королях и исторических событиях. Объяснение этой сдержанности – вовсе не в том, что в Швеции литературный уровень был ниже, чем в Исландии, даже если так представляется на самом деле. Не менее важной причиной могло быть и то, что шведская церковь в средние века проявляла гораздо большую нетерпимость к языческой культуре, нежели исландская: в Швеции христианство утверждалось более длительное время, и шведские миссионеры выказывали больше рвения и воинственности, чем их исландские братья. Сам культурный климат в Швеции раннего средневековья не допускал поэтому мирного сосуществования между язычеством и христианством, как это было в Исландии.

Если мы хотим знать, какими качествами могла обладать среда, в которой создавалась устная литературная традиция в эпоху древности, – в том числе и в Швеции, – то об этом имеются необычайно красноречивые свидетельства, и они доступны для того, кто, несмотря ни на что, принимает в расчет исландские источники. В таких рассказах говорится, например, о скальдах, которые посещают дружину викингов-конунгов и слагают эпические песни в их честь, за что поучают в дар золотое кольцо, меч или щит. Здесь же рассказывается о сыновьях исландских бондов, которые услаждают слух знатных особ сагами и песнями о героях, пока в пиршественном зале между гостями гуляет рог с медом. Говорится здесь и о поэтах, которые владеют даром импровизации и могут сложить песнь с замысловатым стихотворным размером, чтобы только спасти свою голову от королевского гнева или заслужить особую, дорогую награду за свое скальдическое искусство.

Разумеется, большее из того, что говорится о таких скальдах и сказителях древних car, – недостоверно, а иногда это чистой воды небылицы. И тем не менее это позволяет нам сделать определенные выводы о том, как развивалась устная традиция в Норвегии и Исландии в XIII веке. Так, мы знаем, что некоторые исландские роды были хранителями скальдического искусства и что отдельные их члены путешествовали от одного королевского двора к другому по всей Скандинавии, развлекая королей и их свиту поэтической декламацией и пересказыванием прозаических саг. Мы знаем также, что эти же роды отвечали за письменную литературу того периода, – и в Исландии, и в Норвегии.

Исходя из имеющихся данных, мы в состоянии интерпретировать сохранившиеся со времен древности шведские фрагменты. Средневековая церковь и латинская письменность

Первые книги появились в Швеции вместе с миссионерами. Еще Ансгарий, «апостол Скандинавии», согласно легенде, имел с собой множество богослужебных книг, когда он около 830 года переплыл Балтийское море, чтобы обратить в истинную веру свеев-язычников. Но к сожалению, в пути на него напали викинги, и он лишился своего ценного груза. Потребовалось не одно столетие, чтобы церковь укрепила свои позиции в нашей стране и смогла заменить руническое письмо новым, основанным на латинском алфавите, с тем чтобы переписывать рукописи или ввозить их в Швецию.

Вначале появились именно ввезенные, чужеземные богослужебные книги на латинском языке, и подобными им были старинные рукописные фрагменты, созданные в Швеции, скорее всего в конце XII века. Только с середины XIII века появляются отдельные труды на шведском языке, и уже в XIV веке возникает то, что с полным правом может быть названо шведским средневековым письменным творчеством, созданным по преимуществу на основе чужеземных образцов. Таким образом, между прибытием в Швецию первых миссионеров и появлением первых письменных памятников шведского средневековья прошло около пятисот лет!

Почему это заняло столько времени? Сопротивление язычников – лишь одна из причин, даже если языческий храм в Упсале, к праведному гневу миссионеров, и сохранял свою власть над умами еще в конце XI века. Более важной причиной явилось то, что письменные источники католической церкви существовали на латинском языке, а переписывание манускриптов было слишком дорогостоящим и книги долгое время были недоступны даже для богачей.

Точно так же и богослужение совершалось на латинском, – на этом же языке обучались книжной премудрости будущие священники: это было единственное образование, которое можно было получить, и такое положение вещей сохранялось еще и в позднее средневековье. Для жаждущего знаний клирика шведский язык был варварским, и его надо было как можно скорее забыть, чтобы выучить латынь, язык церкви и ученых людей. Кроме того, книга оставалась невероятной роскошью, ибо многие годы приходилось трудиться над ней монаху, прилежно водя гусиным пером по пергаменту, сделанному из телячьей кожи. На один экземпляр такой книги могло пойти несколько сотен телят. Переписчики прежде всего удовлетворяли потребность средневековой церкви в богослужебных книгах, псалтирях, молитвенниках, книгах для церковного пения и пр., так, чтобы служба совершалась в согласии с установленными канонами. Во вторую очередь, необходимо было снабдить священников учебниками, чтобы они научились исполнять свое служение.

Поэтому нет ничего странного в том, что письменность долгое время была уделом и привилегией маленькой группы священников и монахов, и существовала изолированно от шведской народной культуры. Разумеется, народ и церковники встречались на службе в храме, и таким образом происходило определенное взаимовлияние. Иногда в латинских текстах, написанных священниками, возникали мотивы из устной народной традиции. Еще чаще случалось обратное, когда латинские жития святых и легенды, а также евангельские притчи влияли на народную культуру средних веков и делались тем самым неотъемлемой частью устной традиции. Но в общем и целом церкви и монастыри оставались островками письменной культуры в море массовой неграмотности.

Причиной изоляции клерикальной литературы послужило еще и то, что первый монашеский орден, утвердившийся в Швеции, – цистерцианский, – относился к орденам строгого соблюдения устава и не допускал никакого мирского тщеславия, вроде занятий светской литературой. В этом отношении наши скандинавские соседи имели более благоприятные условия, чем те, которые царили в Швеции. И в Норвегии, и в Исландии, к примеру, в XII веке имелись монахи, которые пересказывали сочинения древних скальдов как на латинском, так и на скандинавском языках. А в Дании жил знаменитый историк Саксон Грамматик (умер около 1220 года), который на прекрасном латинском, заимствованном у Вергилия и других древнеримских поэтов, пересказал песни Эдды и древнескандинавские мифы. Тогда как в шведских монастырях, основанных в XII веке в Альвастре, Нюдале, Варнхеме и других местах, не предавались столь явным мирским занятиям. И пропасть между двумя культурами осгавалась непреодолимой.

Позже, в XIII веке, при крупных соборах стали открываться капитулы и кафедральные школы, и тем самым была заложена основа для высшего церковного образования. Многие из наших известных церковных деятелей этого периода учились в Париже, знакомясь там со схоластической философией и другими передовыми учениями. Новые монашеские ордена, прежде всего доминиканский, также способствовали проникновению новых веяний из Европы в Швецию и тем самым влияли на рост интеллектуальной активности среди шведских клириков. Некоторые из последних стали известны за пределами своей страны и прославились как ученые писатели для круга, читающего по латыни. Однако расстояние между народной и письменной культурой в Швеции по-прежнему оставалось большим.

Возможно, было бы целесообразно говорить о различных кругах адресатов, – так же, как делают социологи литературы в наши дни, объясняя разницу между высокой и массовой культурой в современном обществе. Высокой культуре в средние века соответствовала латинская, которую понимали в церковных кругах, в монастырях, кафедральных школах и университетах, т.е. в клерикальном кругу. К массовой в то время относилась народная культура, которая существовала в устной традиции и циркулировала в народной среде – на торжищах, на тинге и в усадьбах бондов. Литература шведской знати

В Европе образовался мост между народной и клерикальной культурой, когда светская аристократия в XII веке начала приобщаться к книжному образованию. С этого времени сперва во Франции, а затем и в других странах расцвела куртуазная литература на национальных языках. Мотивы народных сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола смешивались в ней с клерикальной ученостью и стилистическими приемами латинской письменности. Соответственно в Исландии XIII века литературно образованные знатные роды занимались написанием саг, в которых древняя устная традиция сливалась с христианской средневековой литературой, порождая смешанные формы исключительной силы и образности. Здесь, как и в других странах Европы, литературная продукция порождалась взаимодействием аристократов-меценатов, переписчиков с клерикальным образованием и носителей устной традиции.

Это взаимодействие осуществлялось различными способами. Иногда инициатива исходила от аристократа, – например, он заказывал написать к какому-нибудь пышному празднеству литературное произведение. В других случаях это были бродячий певец или же клирик, которые предлагали свои услуги аристократии. В Исландии бывало так, что сами знатные люди, – как Снорри Стурлусон, состоящий в дружине норвежского короля, – писали или диктовали писцу саги из устной традиции, переправляя затем тексты другим знатным родичам.

Предпосылкой подобных процессов стало то, что в обществе имелся класс светской знати, со своими литературными интересами и достаточными ресурсами для оплаты дорогостоящего изготовления пергамента и переписывания манускриптов. Такой класс появился в Швеции лишь в XIV веке, и именно к этому периоду относится зарождение в нашей стране светской литературы.

Начиная с XIII века можно уже проследить, как старые роды лагманов, или судей, – аристократия древнего крестьянского общества, – постепенно начинают заниматься записыванием законов шведских провинций, которые до того времени существовали лишь в устной форме. В связи с этим записыванием происходила и их литературная обработка, а также приспосабливание к европейским правовым нормам, что означало на деле победу церкви и короля над раздробленным по провинциям крестьянским обществом. Законы провинций в XIV веке были заменены основным законом Магнуса Эрикссона, объединившим все королевство под единовластным правителем.

Одновременно с централизацией государства, в XIII веке возникла система ленов, породив новый тип аристократии, обязанностью которой стала защита королевской власти и сбор налогов с бондов в пользу строительства нового королевского дворца. Новая знать частично формировалась из старой аристократии бондов, частично – из немецкого и датского дворянства. К концу века при королевском дворе утвердились феодальные обычаи и расцвела куртуазная культура. Вероятно, главные изменения произошли при Вальдемаре сыне Биргера и Магнусе Амбарный Замок (время правления – 1250–1290 гг.). А обязанности и права аристократии были Сформулированы в уставе Альснё (1279 г.)

Идеалы нового класса знати можно изучить по Эриковой хронике, в которой рассказывается о рыцарских турнирах и роскошных пирах, о гостях, одетых в дорогие шелковые ткани, о развевающихся знаменах, о музыке флейт, барабанов и труб. Шведские рыцари сравниваются с благородными героями французского рыцарского романа, – с Гавьоном или Парцифалем, – и они невольно должны были следовать этим высоким образцам, давно уже принятым в среде французского и немецкого дворянства.

Именно для этого круга и писались первые шведские рыцарские поэмы, или Евфимиевы песни, – по желанию норвежской королевы Евфимии, что весьма характерно, ибо в самой Норвегии такие рыцарские песни существовали уже целое столетие. Почти вся дошедшая до нас светская литература на национальном языке, – хроники, баллады, аллегорическая поэзия, – с самого начала циркулировала в аристократической среде, даже если она в позднее средневековье и достигала горожан и крестьян. Разумеется, это не означает, что у последних не было своего творчества, но оно оставалось устным и записывалось в исключительных случаях.

Так что лишь очень маленькой группе людей были доступны письменные источники: немногие имели возможность послушать эти сочинения, а еще меньше – прочитать их. И все же именно эти люди – обитатели королевского дворца и крупных городов, а также церковная иерархия, – составляли «общественный сектор» того времени. Вместе с тем происходило формирование шведского письменного языка. Три культуры и осень средневековья

Таким образом, нашу древнюю литературу можно разделить на три основные группы: собственно древняя, клерикальная и куртуазная. И каждая из них соответствует своей социальной среде, с различными языками, стилистикой и мировосприятием.

Однако границы между ними быстро становятся подвижными. К концу средних веков все три культуры сливаются в общую, единую культуру шведского государства с центром в столице. С завершением процесса централизации подошла к концу и эпоха средних веков: наступило новое время – Реформация.

Можно изобразить этот процесс наглядно, нанеся на карту Швеции места появления тех или иных текстов. Рунические надписи на камнях встречаются в общем-то по всей стране, хотя надо отметить, что наибольшая их концентрация обнаруживается в богатых поселениях бондов в районе озера Меларен, на Готланде и на берегах озера Вэттерн. В особенности ранние рунические надписи в большом количестве встречаются вокруг озера Меларен, т.е в центре исконных земель королей свеев.

Клерикальная литература создавалась прежде всего в церковных епархиях – Упсале, Стренгнесе, Линчепинге и Скаре, – а также в немногочисленных монастырях, из которых наиболее влиятельным к концу средневековья оказывается Вадстена. Все эти центры церковной книжной премудрости расположены вблизи от старых мест, где находились камни с руническими письменами, однако воздействие монастырей на крестьянскую культуру было весьма ограниченным. И напротив, устанавливались связи с иноземными монастырями и центрами науки – к примеру, с датским епископским городом Лундом.

Неясно, где создавалась куртуазная поэзия на национальном языке, но читатели ее находились, конечно же, во дворцах королевства, т.е. вблизи от так называемой «эриксгаты», – главного маршрута короля, когда тот отправлялся в поездку по стране. Культурное влияние шло из Норвегии, Дании и Германии, и вероятно, иногда посредниками в этом взаимодействии оказывались королевские дворцы в приграничных землях – к примеру, норвежский Бохус или датский Варберг.

В период Унии XV века, когда Швеция, Норвегия и Дания объединились под властью датской короны, – шведская литературная продукция сосредоточилась в двух главных местах – Вадстене и Стокгольме. Отсюда велась шведская пропаганда против датчан, и адресатом ее были не только дворянство и церковники, но также и горожане и крестьяне на протяжении того времени, пока по всей стране кипели страсти вокруг Унии. Это означало, что литература – как клерикальная, так и куртуазная, – была подчинена политическим интересам. Язык и стиль нарочно упрощались, чтобы можно было достичь желаемого результата в той среде, к которой эта литература обращалась. Произведения стали народными, но уровень их понизился.

В XVI веке при Густаве Васе развитие в этом направлении завершилось. Вся литературная продукция сосредоточилась теперь в Стокгольме, под властью короля, а старая клерикальная и куртуазная литература иссякает. Осень средневековья постепенно сменяется зимой, которая менее всего благоприятна для процветания поэзии.

Конец средневековья означал, что в Швеции возникла единая для всего государства литература, вместо двух или трех прежних. Централизация государственной власти послужила основой для литературного расцвета в период шведского великодержавия в XVII веке. Но она же породила и националистическую концепцию истории, согласно которой средние века представлялись мрачными, а древность – светлой. Миф об отчем доме мешал нам увидеть истинное значение древних текстов. А стремление нашего времени развенчивать старые мифы усложнило ситуацию еще больше.

Постичь средневековое художественное творчество – все равно что изучать так называемый палимпсест, рукопись на пергаменте, где поверх старого текста писался новый. Взгляд иногда тщетно скользит по нему в поисках соскобленного фрагмента. Но подчас внезапно, из темноты проступает местами старый текст. Словно в ночном небе зажигаются звезды.

Литература (3. Ростки археологии в древнем мире).

Клейн Л. С. 1991. Рассечь кентавра. О соотношении археологии с историей в советской традиции. – Вопросы истории естествознания и техники (Москва), 4: 3 – 12.

Клейн Л. С. 1992. Методологическая природа археологии. – Российская Археология (Москва), 4: 86 – 96.

Клейн Л. С. 1977. "Человек дождя": коллекционирование и природа человека. – Музей в современной культуре. Сборник научных трудов. Санкт-Петербургская гос. академия культуры. Санкт-Петербург: 10 – 21.

Baldry H. C. 1952. Who invented the Golden Age? – Classical Quarterly, n. ser., XLVI, 2: 83 – 92.

Baldry H. C. 1956. Hesiod"s Five Ages. – Journal of the History of Ideas, 17: 553 – 554.

Blundell S. 1986. The origins of civilization in Greek and Roman thought. London, Routledge.

Brundell S. 1986. The origins of civilization in Greek and Roman thought. London, Routledge.

Chang Kwang-Chih. 1968. The archaeology of Ancient China. New Haven and London, Yale University Press.

Cheng Te-Kun. 1939. Archaeology in China, vol. 1. Cambridge, Cambridge University Press.

Cook R. M. 1955. Thucydides as archaeologist. Annual of the British School at Athens, L: 266 – 277.

Edwards I. E. S. 1985. The pyramids of Egypt. Revised ed. Harmondsworth, Penguin.

Eichhoff K. J. L. M. 19??. Über die Sagen und Vorstellungen von einem glücklichen Zustande der Menschheit bei den Schriftstellern des klassischen Altertums. - Jahresbücher für Philologie und Pädagogik, Bd. 120: ???????????????.

Evans J. D. 1981. Introduction: On the prehistory of archaeology. – Evans J. D., Cunliffe B. and Renfrew C. (eds.). Antiquity and man. Essays in honour of Glyn Daniel. London, Thames and Hudson:12 – 18.

Finley M. I. 1975. The use and abuse of history. London, Chatto & Windus (n. ed.: 1986 – London, Hogarth).

Gomaa F. 1973. Chaemwese Sohn Ramses" II und hoher Priester von Memphis. Wiesbaden, Harrassowitz.

Griffiths J. G. 1956. Archaeology and Hesiod"s Five Ages. – Journal of the History of Ideas, 17: 109 – 119.

Griffith J. G. 1958. Did Hesiod invent the Golden Age? – Journal of the History of Ideas, 18: 91 – 93.

Hansen G. Chr. 1967. Ausgrabungen im Altertum. – Das Altertum, 13 (1): 44 – 50.

Heider K. H. 1967. Archaeological assumptions and ethnographical facts: A cautionary tale from New Guinea. – Southwestern Journal of Anthropology, vol. 23: 52 – 64.

Helmich F. 1931. Urgeschichtliche Theorien in der Antike. – Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien, Bd. 61: 29 – 73.

Kitchen K. A. 1982. Pharaoh triumphant: The life and times of Ramses II. Mississauga, Benben Publications.

Klejn L. S. 1994. Prehistory and archaeology. – Kuna M. and Venclova N. (eds.). Whither archaeology? Papers in honour of Evzen Neustupny. Praha, Institute of archaeology: 36 – 42.

Lovejoy A. O., Boas G., Albright W. F. and Dumont P. E. 1935. Primitivism and related ideas in antiquity. Baltimore, Hopkins Press.

Mahoudeau P.-G. 1920. Lucrèce transformiste et précurceur de l"anthropologie préhistorique. – Révue archaeoologique, 30 (7 – 8): 165 – 176.

McNeal R. A. 1972. The Greeks in history and prehistory. – Antiquity, XLVII: 19 - 28.

Momigliano A. 1983. L"histoire ancienne et l"antiquaire. – Problemes d"historiographie ancienne et moderne. Paris, Gallimard: 244 – 293.

Müller R. 1968. Antike Theorien über Ursprung und Ebtstehung der Kultur. ß Das Altertum, 14 (2): 67 – 79.

Mustilli D. 1965. L"origine della vita l"evoluzione della civiltá umana nella tradizione degli scritori classici. – Atti del VI Congres Internazional delle szienze preistorici e protostorici, 2. Firenze: 65 – 68.

Phillips E. D. 1964. The Greek vision of prehistory. – Antiquity, XXXVIII (151): 171 – 178.

Reinach S. 1889. Le Musee de l"Empereur Auguste. – Revue d"Anthropologie, 4: 28 – 36.

Schnapp A. 1996. The discovery of the past. The origins of archaeology. Transl. fr. French (origin. 1993).

Schnapp A. 2002. Between antiquarians and archaeologists – continuities and ruptures. – Antiquity, 76 (291): 134 – 140.

Sima Qian . 1961. Records of the Grand Historian of China. Transl. by Burton Watson. 2 vols. New York, Columbia University Press (n. ed. Hong Kong, Renditions - New York, Columbia University Press 1993).

Sichtermann H. 1996. Kulturgeschichte der klassischen Archäologie. München, C. H. Beck.

Smith W. S. 1958. The art and architecture of Ancient Egypt. Baltimore, Pengwin.

Trigger B. G. 1989. A history of archaeological thought. Cambridge et al., Cambridge University Press.

Unger E. 1931. Babylon die heilige Stadt nach der Beschreibung der Babylonier. Berlin, De Gruyter.

Wace A. J. B. 1949. The Greeks and Romans as archaeologists. – Bulletin de la Société royale d"archéologie d"Alexandrie, 38: 21 – 35.

Wang Gungwu 1985. Loving the ancient in China. – McBryde I. (ed.). Who owns the past? Melbourne, Oxford University Press: 175 – 195.

Иллюстрации:

1. Статуя Каваба, сына Хеопса, с надписью Хаэмвасета, сына Рамсеса II (Schnap 1996: 328).
2. Стела с надписью Набонида из Ларсы (Schnapp 1996: 17).
3. Табличка с надписью конца III тыс. до н. э. на одной стороне, а на другой – надпись 6 в. до н. э. (Schnap 1996: 32).
4. Воин в шлеме, обшитом клыками вепря. Костяная пластинка с о.Делос (конец XV – начало XIII века до н. э.). (Клейн 1994: 12).

1. Смена типов щита: восьмеркообразный и башенный (1 и 2) сущестовали только в ахейское (микенское) время, дипилонский (3) характеризует гомеровское время (Клейн 1994: 78).

1. Римский рельеф из Остии I в. до н. э. Рыбаки вытягивают сетью греческую бронзовую статую, вероятно, Геракла, начала V в. до н. э. Геракл показан и в центре рельефа (Schnapp 1996: 59).

1. Средневековый образ мышления. Средневековье очень слабо отражено в историографии археологии. Лишь в немногих историографических курсах (Sklenař 1983; Trigger 1989; Schnapp 993/1996) есть соответствующие разделы, и только один из этих курсов (Алена Шнаппа) содержит значительный объем фактов. На него приходится чаще всего ссылаться.

Чтобы понять средневековое отношение к древностям, нужно хотя бы кратко рассмотреть средневековый образ мышления.

Огромное место в средневековом мире занимала религия, гораздо большее, чем в античном мире. Еще рабовладельческие монархии пытались сформировать монотеистическую религию, в которой бы одному земному властителю соответствовал один Бог (опыт такой реформы в Египте при Аменхотепе III – Эхнатоне провалился). Первой такая религия (иудейская) сложилась у маленького семитского народа на востоке Средиземноморья – евреев. Народ был небольшим и часто страдал от нашествий более сильных соседей (Египта, Ассирии, Вавилона, Рима). В этих условиях особую популярность получили пророки – юродивые вероучители, диктовавшие по наитию путь к спасению, и вера в Мессию – боговдохновенного спасителя, который придет и резко изменит жизнь к лучшему. Во время кризиса рабовладельческого общества в составе Римской империи в первые века н. э. широкое распространение по всей империи получила одна секта иудейской религии, по учению которой Мессия, по имени Иисус Христос, уже побывал на земле и принял мученический конец во искупление грехов человечества. Учение призывало низшие слои к покорности, дав им надежду на вечное блаженство в царствии небесном в воздаяние за их муки на земле. Христианство стало господствующей религией по всей Европе.

В Азии и Африке несколькими веками позже распространилось, как пожар, другое ответвление иудейской религии – ислам (мусульманство или магометанство). Согласно этому учению, истинным мессией был не Христос, а араб Мухаммед (Магомет), живший в VII веке. Это учение, распространявшееся вначале среди наиболее многочисленных семитов – арабов, вольных кочевников, меньше упирало на греховность человека и не так принижало человека в земной жизни, как христианство (первоначально религия рабов), но – в силу большей отсталости – ставило каждого человека в более жесткую зависимость от общины и стариков.

Эти две религии по сути сформировали мировоззрение средневековой Европы, западной части Азии и северной Африки, где и складывался феодализм.

Триггер (Trigger 1989: 31 – 35) построил свое изложение по пунктам "средневековой парадигмы истории". Речь у него идет об основных чертах средневекового образа мышления, которое так отличало средневекового человека Европы от современного в понимании хода истории и устройства мира и делало многие поступки и речи людей того времени непонятными нам. Некоторые черты изложил также Эрнст Вале (Wahle 1951: 507 - 511), а наиболее полно средневековая ментальность описана А. Я. Гуревичем (1972). Эту "парадигму", сформированную христианской религией, можно изложить по следующему плану (заглавия пунктов мои):

1. Ревеляционизм (от лат. слова revelatio – Откровение). Истинная вера дана человеку самим Богом в виде Священного Писания (Библии), дополнена Евангелями и является единственным источником истинного знания. Отсюда примат веры над разумом. Истолковывать откровение и блюсти истинную веру призвана церковь. Отсюда ее власть над духовной жизнью людей. И с этим же как-то связана была безоглядная вера в авторитет писанного, книжного слова (Библия, писания отцов церкви, Аристотель). Это, конечно, заведомо подрывает необходимость в археологии.

2. Креационизм (от creatio – сотворение). Средневековый человек усвоил из Библии, что мир создан единым всемогущим Богом и должен повиноваться его отеческим заповедям. Отсюда застойный консерватизм средневекового мышления и нередкие вспышки фундаментализма – воинствующего учения о том, что неизменность основ мира есть благо и всякое нарушение заведенных порядков (божественных!) есть тяжкий грех, что всякое новшество опасно.

3. Адинамизм восприятия. Библейская хронология вообще была очень сжатой – сотворение мира мыслилось за несколько тысяч лет до Рождества Христова. Для средневекового человека характерна не только поразительная статичность социально-исторической жизни, ее застойный характер, длительность всех процессов, но и нечувствительность к ходу времени. Отчасти из-за действительной застойности жизни, отчасти из-за креационизма люди не замечали изменений вещественного мира – как видно по их рисункам, представляли себе далеких предков в тех же одеждах, что носили сами, и в таких же городах, в которых жили сами, помещали давние народы в близкое время. Древних греков и римлян представляли по своему образу и подобию. Это тоже снимает мотивированность археологии.

4. Дегенерационизм. Всё в мире было создано в лучшем виде, а постепенно ухудшается, разрушается и приходит в упадок. Причина – первородный грех первых людей (нарушение запрета на половые сношения). Ухудшается и вера: истинная вера в единого Бога сменяется многобожием и идолопоклонством.

5. Эсхатологизм (от греч. eschatologos – конечный, последний). Мир движется к своему концу, который наступит скоро. Это будет Страшный Суд, когда Бог покарает грешников и наградит праведников. Нужно жить по заповедям, задаривать Бога и молиться.

6. Провиденциализм. Всё, что происходит в мире, представляет собой уникальные события и происходит по прямому промыслу Божиему, его волей, по его плану. Вне этого человеческие дела либо стоят, либо повторяются по заведенному циклу.

8. Ориентоцентризм. Коль скоро Библия впервые появилась у евреев, начальная история человечества изображается происходившей на Востоке, корни всего мыслятся там, а остальную историю благочестивые историки должны подключать к этой первой, библейской истории, и к библейским народам.

Можно сказать, что обстановка жизни, родившая некогда увлеченность греков и римлян науками и философией, в корне изменилась. Исчез слой людей, обладавших свободой и знаниями для размышлений о происхождении человека, культуры и народов, исчезла городская цивилизация и светская образованность. Люди изрядно одичали в своих деревнях и замках, а культура грамотности сосредоточилась в церковных пристанищах - аббатствах и монастырях, оказавшись под жесточайшим контролем христианской религии.

2. Древности из классического наследия. Религиозный центр тогдашней Европы находился в Риме, где по традиции, унаследованной от Римской империи, была резиденция главы католической церкви, управлявшего верующими христианами всего западного мира. Церковники заядло уничтожали все символы язычества – храмы, статуи, святыни. Но часть таких материальных следов язычества они просто переделывали в христианские святыни, вырезая на них кресты и надписывая благочестивые молитвы. Светские властители, признавая частично авторитет церкви и конкурируя с ней в борьбе за политическую власть и влияние, гораздо больше интересовались памятниками древности – дворцами, статуями, колоннами, утварью, монетами – как символами власти и могущества.

Это определяло отношение к древностям: часть уничтожалась, часть использовалась, но в преобразованном виде.

В первые века после падения Империи новая культура в значительной мере строилась на использовании остатков старой. Ален Шнапп пишет:

"Какая разница была между германскими вождями, обосновавшимися во дворце римского губернатора, крестьянами, захватившими опустевшую часть сельской виллы, князьями, добывавшими мрамор больших городов для вымостки их залов, епископами, коллекционировавшими колонны, статуи и саркофаги для украшения их церквей и гробниц, и учеными, которые в неустойчивом мире своих библиотек, выискивали цитаты древних авторов? Чтобы превратить остатки Империи в рамку для нового образа жизни, должно было возникнуть искусство использования руин" (Schnapp 1996: 85 – 87).

Разграбление Римских древностей началось сразу же после падения империи. Король остроготов Теодорих Великий (кон. V – начало VI вв.), захватив Рим, украшал свой дворец в Равенне красивейшими колоннами и мраморными статуями из Рима (рис. 1). Для этого он применял к древностям право на выморочное имущество, поручая своему подвластному:

"Мы посему повелеваем тебе, этим moderata jussio, где услышишь о погребенных сокровищах, прибыть на место с подходящим свидетелем и объявить для общественной Сокровищницы как золото, так и серебро, удерживаясь, однако, от возложения рук на прах покойника. […] не будет жадностью убрать то, что хозяин не сможет никогда оплакать как утрату" (из писем Кассиодора, IV, 34, цит. по: Schnapp 1996: 84).

Развелось много грабителей могил, с которыми византийские императоры боролись, претендуя на свое исключительное право владеть этими сокровищами.

Византия и страны Западной и Центральной Европы тогда опережали Италию по образованности. Из Рима европейские короли и князья вывозили статуи на север. Уже Константин Великий забрал из Греции много статуй в свою восточную столицу – Константинополь. Король вандалов Гейзерих утащил из Рима статуи и позолоченную черепицу. Императоры Карл Великий и позже Фридрих Барбаросса собирали античные геммы и монеты, использовали в своих постройках римские детали архитектуры и подражали римским статуям (Weiss 1969: 3 – 15). В VIII и IX вв. папы Адриан I и Лев III разбирали для своих построек старые римские здания.

Карл Великий претендовал на восстановление под своей властью империи, подобной Римской. В его царствование наступил "первый ренессанс" – увлечение античным наследием. Античные авторы теперь почитались в монастырях наряду с отцами церкви. Карл выпросил у папы Адриана разрешение на раскопки в Риме, чтобы извлекать "мраморы и колонны" для украшения аббатств Э-ля-Шапель и Сен-Рикер. В 774 г. папа Адриан I, который даже не знал латыни, выдал Карлу Великому разрешение на вывоз в Аахен произведений искусства, в том числе статую всадника с обнаженной сопровождающей фигурой, что для северных стран было непривычно. Конная статуя самого Карла Великого (рис. 2) изготовлена как очень близкая копия римской статуи императора Марка Аврелия (второй четверти II в. н. э.) (рис. 3). В самом Риме уже плохо знали, кто изображен на коне – говорили, что это некий крестьянин, взявший в плен короля – тогда еще под поднятым копытом имелась маленькая фигура плененного властителя со связанными руками – об этом сообщают "Mirabilia Romae" ("Чудеса Рима"), рукопись 1150 г. (Sichtermann 1996: 40 – 43). Развился обычай использовать античные саркофаги для похорон знати. Сам Карл был похоронен в саркофаге с изображением похорон Персефоны, Людовик Благочестивый – в саркофаге с изображением утопления войск фараона в Красном море.

Потом претензии на восстановление империи переместились в Германию, и позже это рыхлое образование получило название Священной Римской империи. Император Фридрих II Остолбенение Мира (царствовал с 1220 по 1250) тоже вывозил в Германию бронзовые скульптуры. Из своей резиденции на Сицилии он посылал в Италию специального уполномоченного по раскопкам "в местах, где можно ожидать максимума числа находок" (Weiss 1988: 12).

Примеру королей последовали владетели помельче, князья и владыки аббатств. Началась торговля древними произведениями искусства. В середине XII в. епископ Генрих Винчестерский приобрел в Риме статуи, которые вывез в Англию. Только в 1162 г. сенат Рима установил немалую ответственность за сохранность колонны Траяна, тогда во владении женского монастыря Св. Кириака, - смертную кару за ее поврежедение. "Мы желаем, чтобы она оставалась в целости, без вреда, столь долго, сколь мир будет стоять … Любой, кто попытается повредить ее, должен быть осужден на смерть, а его добро должно быть передано в казну" (Schnapp 1996: 94). Это был самый радикальный закон об охране памятников!

После "Каролингского Ренессанса" развилось паломничество ученых монахов из наиболее богатых монастырей Европы в Италию, особенно в Рим, чтобы лично увидеть почитаемые и славные древности. Около 1030 г. для нужд любителей древностей появилось описание Рима – "Graphia-Libellus" ("Книга-описание"). Веком позже, около 1150 г., при папе Иннокентии II (1130 – 1143), предположительно Бенедикт, регент хора собора св. Петра, составил большое описание памятников и произведений изобразительного искусства Рима под названием "Чудеса города Рима" ("Mirabilis urbis Romae"). Цели этого труда изложены так:

"Эти и многие другие храмы и дворцы кесарей, консулов, сенаторов и префектов, кои были в языческие времена в этом золотом граде, как мы это читали в старых анналах и видим собственными глазами и от древних это слышали, как они прекрасно блистали златом, серебром и медью, слоновой костью и драгоценными каменьями, мы постарались, соразмерно своим силам, изложить яснее в этом писании для памяти тех, кто придет после нас" (Sichtermann 1996: 44).

Насколько люди средневековья развили в себе вкус к античным вещам, можно видеть по высказыванию Ристоро д"Ареццо, мастера керамики XII века, о древнеримских сосудах:

"Из этих сосудов я смог приобрести небольшой сосуд, украшенный рельфно столь естественными и тонкими вещами, что знатоки, увидевшие их, громко вскричали, утратили самообладание и вели себя, как идиоты – тем, кто ничего о них не знал, могло бы показаться, что они хотят разбить их и выбросить вон" (Weiss 1988: 13, note 4).

И то сказать, XII век – это уже преддверие Ренессанса.

3. Средневековое увлечение древностями в Азии. Коллекционирование древностей имело давние (и иные) корни в Китае, о чем уже говорилось. В средние века это увлечение продолжалось. Сохранился очень ранний, рубежа древнего времени со средневековьем, отчет о случайном вскрытии могилы. Знатный китаец Жу Лин в V в. н. э. раскопал древнюю могилу, и описание раскопок содержится в сочинении принца Цзи Хуйлян в начале VI в. н. э.

"Выкапывая ров к северу от Восточного округа, мы дошли до глубины в несколько ярдов, когда наткнулись на древнюю могилу. Не было никакого знака сверху, а для саркофага не использованы черепицы, только дерево. В саркофаге было два гроба, совершенно квадратные, без изголовий. Что до сосудов, то мы нашли их двадцать или около того разного рода из керамики, бронзы и лака, большинство их необычной формы, и мы не могли опознать их все. Было также более двадцати человеческих фигур, сделанных из дерева, каждая три фута длины. Когда могила была впервые открыта, мы увидели, что это были всё человеческие фигуры, но когда мы стукали по ним или чем-либо протыкали, они рассыпались в прах под нашими руками. На верху гроба были более чем сотня монет династии Хан весом с "пяти-грошовые". В воде были сочленения сахарного тростника вместе с косточками сливы и семенами дыни, все они всплыли, ни одно из них не очень попорчено.

Могильная надпись не сохранилась, так что мы не сумели установить дату или возраст могилы. Мой господин распорядился. Чтобы работавшие на стене перехоронили их на восточном холме. И тут с поросятиной и вином мы провели церемонию для покойных. Не зная их имен, были ли они близки нам или далеки, мы дали им условные имена "Темные Господин и Госпожа".

В седьмой год царствования Юнь-Цзя на четырнадцатый день девятого месяца владетельный Чжу Лин, распорядительный начальник и секретарь цензората, назначенный Главным Управителем арсенала, главный ригистратор, правитель Линшаня, приготовил церемониальныю свинину и вино и почтительно предложил их духам Темных Господина и Госпожи".

Из этого видно, что в самом начале средневековья, полторы тысячи лет тому назад, при обнаружении могилы очень тщательно отмечалось ее устройство, содержимое регистрировалось и описывалось, покойники почтительно перехоранивались. А вещи? Об этом ничего не сказано, но для чего же так усердно делались попытки датировать могилу, опознать находки? Ясно, что это было важно потому, что вещи шли в коллекции.

С V века появились рукописные книги о древностях, основанные на коллекциях. Одна из коллекций дошла до нас. Она принадлежала Ли Шоули, генерал-губернатору района Шен-цзи, умершему в 741 г. н. э. Это два больших керамических сосуда и серебряная ваза, содержащие фаянсовую посуду, драгоценности, лекарства и серию монет. Кроме китайских монет тут были сасанидские из Ирана и византийские, а из китайских древнейшая относится к V в. до н. э., то есть ко времени коллекционирования ей было уже 800 лет.

С утверждением в IX веке династии Сонь (960 – 1270) увлечение древностями стало еще более выраженным. Его стимулировало случайное открытие бронзовых сосудов Шаньской династии по причине изменения русла Хуан хэ. Сосуды эти вошли в состав императорской коллекции древностей (до сих пор сохранилась в Пекине). Составлялись каталоги древностей (бронзовых и нефритовых), а еще немного позже появились первые иллюстрированные резными по дереву гравюрами печатные книги о древностях: "Каогу ту" Лу Далина в 1092 г. (в ней более 200 объектов из коллекции императора и 30 из частных коллекций) и "Богу ту" в 1122 г. (839 позиций). На каждом рисунке в заголовке – имя коллекционера, на обороте – протирка надписи на сосуде, ее перевод в современные иероглифы, помечены местонахождение, размеры и вес объекта (рис. 4 и 5). В каталогизировании китайцы, приученные своими философами и чиновниками к аккуратности, опережали всех.

Собирание и упорядочивание коллекций развивало интерес к происхождению древностей, к поискам на местности, к обзорам памятников. Так, в 1080 г. был сделан план города Цзян, столицы Таньской империи – это на полвека позже, чем план Рима, но он был основан на более ранних образцах. В начале XI века Лю Чжан объяснил, что древние бронзы могут удовлетворить три разных потребности: историки религиозных ритуалов могут определять употребление ваз, генеалоги устанавливать последовательность исторических фигур, а языковеды дешифровать надписи и устанавливать происхождение значений. Его современник с печалью отмечал потери вещественных свидетельств истории со временем: "Но горы сносятся и равнины заполняются, и стихии наносят им ущерб, разрушая их. Когда мы нисходим до периода Чень Хо и Цзюан Хо, восемь десятых от этих древних объектов оказывается уже утраченными" (Rudolph 1962 – 1963: 170, 175).

Всё это Восточная Азия. Что касается арабского Востока, то, хотя арабов весьма интересовали греческая наука и философия, больше интереса у них вызывали древности Египта, чем Греции и Рима. Особенно привлекали пирамиды (Лауэр 1966: 36 – 44). Масуди, арабский историк Х века сообщает, что когда в 820 г. халиф ал-Мамун прибыл в Египет и увидел пирамиды, он приказал в одной из них сделать пролом. Внутри обнаружили бассейн, наполненный золотыми монетами. Это явная сказка: во времена фараонов монет не было. В более поздних рукописях находки ал-Мамуна излагаются более реалистично: камера, колодец, малахитовая статуя, внутри которой тело человека в золоте.

В рукописи конца XII века "История Египта и его чудес" Ибрагима ибн Вазиф-шаха описывается совершенно сказочная история сооружения пирамид за триста лет до потопа царем Суридом. Излагаются устрашающие подробности о мерах по охране содержимого пирамид: "Западную пирамиду охраняла статуя из гранитной мозаики; в ее руке было нечто вроде небольшого метательного копья, голова была увенчана змеей, свернувшейся в клубок. Как только кто-нибудь приближался к статуе, змея бросалась на него, обвивалась вокруг шеи, умерщвляла и возвращалась на свое место". И т. д. Прочтя это, нетрудно понять источник страха современных феллахов перед вскрытием пирамид, но и смелость грабителей, у которых жажда наживы пересиливала страх.

4. "Народная археология" в средние века. Увлечение римскими древностями в Европе вовсе не означает, что дело шло к классической археологии. Увлечение это было простым следствием того, что римские древности издавна считались показателями богатства и роскоши у варварских соседей Рима, что в средние века притягательным идеалом светской власти была Римская империя, а центр духовной власти помещался в Риме. Отношение к прочим древностям продолжало руководствоваться нормами "народной археологии". Не случайно примеры разных аспектов "народной археологии" в значительной части были взяты мною из средних веков.

Из рассказов о "громовых камнях" к средним векам относится отправка в 1081 г. византийским императором Алексеем Комнином в дар германскому императору Генриху IV небесного топора, оправленного в золото; также цитированные мною немецкие стихи реннского епископа Марбода о благостных свойствах громового камня.

Из фольклора, связанного с мегалитами, средневековый пласт составляют записи Саксона Грамматика (1200 г.) о великанах-строителях мегалитов; можно отнести к сугубому средневековью отраженное несколько позже (XIV век) сказание о воздвижении Стоунхенджа чародеем Мерлином. К средним векам относится и наименования курганов у померанского хрониста 1234 г. - "tumulus gigantis" (могилы великанов").

Поскольку огромного распространения достигло разграбление римских древностей, особенно много баек о заколдованности сокровищ было сопряжено с кладами и тем, что принимали за клады.

Фотий в IX в. рассказывает: "Группа людей собралась вскрыть греческую могилу в поисках богатств. Коль скоро они трудились тщетно и не нашли ничего, каждый сказал своему соседу: «Пока мы не убъем собаку и не съедим ее мяса, земля не выдаст нам то, что мы ищем". Сказано – сделано». Прибегая к магии, они нарушали законы религии (цит. по: Schnapp 1996: 84 – 85).

О папе Сильвестре II (999 – 1003 гг.), очень образованном и энергичном, ходили слухи, что он прибегал к магии: он проводил раскопки в поисках сокровищ. Английский монах XII века Уильям из Малмсбери (William of Malmesbury) в своем сочинении "О деяниях властителей английских" (II, 169), с неодобрением писал об этом папе, который до своего понтификата был Равеннским епископом, а еще раньше – Гербертом, сыном крестьянина из Орильяка:

"По наущению дьявола Герберт добивался удачи таким образом, что никогда не оставлял дела неоконченным, раз уж он замыслил его. В конце концов его желания пали на клады, некогда заколдованные и укрытые язычниками и которые он открывал некромантией, запросто снимая колдовство.

КАК ГЕРБЕРТ ОТКРЫЛ КЛАД ОКТАВИАНА.

В Лагере Мартия близ Рима была статуя, не знаю, из бронзы или железа, у которой указательный палец на правой руке был вытянут, а на голове была надпись: "Ударь тут". В прошлом люди били эту безвредную статую многими ударами топора, предполагая, что надпись означала, что там они должны найти клад. Но Герберт распознал ошибку, решив трудность совершенно другим способом: заметив, куда падает тень от пальца в полдень, когда солнце в зените, он отметил это место столбиком, а когда пришла ночь, он пришел туда, сопровождаемый только слугой с фонарем. Земля открылась посредством знакомых ему искусств, и показался вход, достаточный, чтобы войти.

Перед собою они увидели просторный дворец с золотыми стенами, золотым потолком, и всё было из золота: золотые солдаты, видимо играющие в золотые кости, король из того же металла, покоящийся со своей королевой; яства, поставленные перед ними, и слуги, стоящие рядом; и сосуды огромного веса и ценности, превосходящие природу. Во внутренней части жилища карбункул величайшей ценности, хотя и малого размера, разгонял темноту ночи. В противоположном углу стоял мальчик с луком, согнутым и с наложенной и нацеленной стрелой.

Но в то время как драгоценное искусство всего восхищало очи наблюдателей, тут не было ничего, до чего бы можно было дотронуться, хоть видеть и можно было: ибо тотчас, как только протянешь руку, все эти образы бросались вперед, чтобы пресечь подобную наглость. Сдерживаемый страхом, Герберт подавил свои наклонности, но его слуга не мог удержаться от того, чтобы не схватить нож чудесной работы, который он видел на столе; он без сомнения думал, что посередь такой уймы добычи, такое крохотное воровство пройдет незамеченным. Но все образы подняли страшный шум, и мальчик с луком бросился к карбункулу, и тьма поглотила их; и если бы слуга, по слову своего господина, не бросил бы быстренько нож назад, они бы оба дорого заплатили. Вот так, оставив свою безграничную жадность неутоленной, они отступили, а фонарь освещал их отступление" (William 1887: 196 – 197).

Это описание ничем не отличается от обычных народных рассказов о заколдованных кладах, разве что тем, что клад не дался даже самому искусному колдуну.

В 1150 г. в "Кайзеровской хронике" рассказана история о спрятанной в Тибре статуе Меркурия, которая служила прачке подставкой для выбивания белья, все же сохранила божественную власть и в конце концов обеспечила выбор Юлиана (будущего Отступника) в императоры.

В этой же хронике есть и более романтическая история. За мячом, неудачно брошенным в игре, один юный римлянин вбежал в храм, увидел там статую Венеры, и она ему мигнула. Он влюбился и женился на ней. Но так как настоящее соединение было невозможно, он впал в безнадежную тоску. Только христианский священник увел его с этого дьявольского пути. Юноша обратился в христианство, а статую папа римский посвятил архангелу Михаилу и вознес высоко над Римом.

Другой вариант этого сказания есть в изложении английского хрониста Уильяма из Малмсбери. Согласно этому варианту игрок в мяч надел мешавший ему перстень на палец бронзовой статуи Венеры, а когда он хотел взять его назад, это оказалось невозможным, так как палец согнулся. Юноша, хотя и счастливо женатый, почувствовал себя насильственно обрученным со статуей. Сведущий в магии священник спас его, но сам священник раскаялся в своем обращении к магии (ведь это грех) и покончил с собой (Sichtermann 1996: 39).

5. Действия в рамках "сакральной археологии" в средние века. Уже в первые века после падения Империи интерес к римским древностям сдерживался опасением оскверниться от соприкосновения с язычеством. Но от этого было простое средство – освятить нечистые предметы, очистить их от скверны молитвами и наложением креста. В разделе о "народной археологии" я уже рассказывал о католических молитвах для очищения языческих урн в Польше. Подобные молитвы существовали и в других католических странах. По всей Европе можно было применять "Benedicto super vasa reperta in locis antiquis" (Благословение горшков, найденных в древних местах"). Текст молитвы гласил: "сотвори так, чтобы эти сосуды, изготовленные искусством язычников, могли быть использованы верующими в мире и спокойствии" (Wright 1844: 440).

В житии Св. Рупрехта есть эпизод, когда он открыл древний город Ювавум в Норике (Зальцбург).

"Он сообразил, что в месте близ реки Юварум, которая называлась своим древним именем Ювавум, были в древние времена многочисленные и чудесные строения, почти в руинах и покрытые лесом. Поняв это, человек Бога захотел удостовериться собственными глазами, и вещи оказались подлинными. Он попросил герцога Феодосия поручить ему прочесть мессу, дабы очистить и освятить это место и он предпринял меры, чтобы отстроить его, возведя сперва прекрасную церковь Богу" (цит. по: Schnapp 1996: 88).

В житиях святых и хрониках есть немало сообщений об отрытии святынь, святых реликвий и о вскрытии могил, случайном и намеренном. Французский историк Люшен (1999: 33) счел даже возможным сказать, что "Истинная религия средневековья – это поклонение реликвиям…".

Самые ранние раскопки этого рода были, похоже, самми масштабными, потому что предприняты были императрицей-матерью Еленой. Ее сын, Константин Великий, объединивший под своей властью Восточную и Западную части Римской империи и устроивший столицу на Боспоре (Византий-Константинополь), разгневал богов (он почитал и языческих и христианского). Он перебил значительную часть своей семьи – тестя, жену и сына. После этого мать его, 78-летняя Елена, будучи христианкой, решила отправиться в Иерусалим, и чтобы замолить грехи сына, отыскать Крест Господень – тот, на котором распяли Христа. Прибыв в Иерусалим и расспросив местного митрополита Макария, она обнаружила, что найти крест чрезвычайно трудно. Во-первых, на том месте казнили многих – как опознать нужный крест? Во-вторых, прошло около трех веков, дерево могло истлеть. В-третьих, в 70 г. н. э. город был разрушен римлянами, на его месте построен новый, а по приказу Адриана в 135 г. место Голгофы было засыпано и на этом месте возведен храм Венеры.

Елена раздобыла в некой еврейской семье план Иерусалима до разрушения, велела снести храм Венеры и, снарядив большую команду землекопов, начала обширные раскопки. Церковная традиция гласит, что 14 сентября 327 г. в засыпанном рве был найден деревянный крест, а на его продольной балке табличка, на которой можно было разобрать надпись "назареянин". Табличку эту через 66 лет видела Сильвия Этерия, оставившая об этом запись (рукопись сохранилась). Таким образом, крест и табличка существовали, а были они подлинными или делом рук людей епископа Макария или самой Елены, неизвестно. Константин был очень растроган и велел строить на месте находки Храм Креста (Kramarkowie 1972: 70 – 84).

В 415 г. в Палестине ранние христиане искали мощи св. мученика Стефана. Скромный пресвитер Лукиан поведал в письме "ко всем христианам", что ему трижды во сне явился ученый раввин Гамалиэль, учитель апостола Павла, и сообщил, что сам он со своим сыном Хабибом и собеседник Иисуса Никодем лежат вместе со святым Стефаном в заброшенной могиле, которую нужно вскрыть. По наитию Лукиан обратил внимание на отдаленный холмик и собрал всю деревню, чтобы его снести. Под ним была обнаружена стела с еврейской надписью, которая сообщала истинное место погребения – в 475 локтях от холма, и там-то нашли действительно 4 погребальных камеры и надпись с четырьмя нужными именами. Разумеется, от могилы исходило чудесное благовоние, а за открытием последовали чудеса (Hansen 1967: 48 – 49). Сложность хода событий и надписи, так замечательно всё подтверждающие, ясно говорят об искусственности всего рассказа, который понадобился для придания неким реликвиям достоверности. Но по этому сценарию происходили в дальнейшем и действительные поиски мощей.

Еще одни византийские раскопки имели место в Крыму, а ведущим производителем был Константин (Кирилл) Философ, один из двух братьев-создателей славянской письменности. О раскопках рассказывают четыре источника IX – XII веков. Константина с братом византийский император Михаил III послал в Хазарию по просьбе кагана. Константин задержался в Крыму и задался целью найти останки св. Клемента, третьего (после апостола Павла) папы римского, мученика, сосланного в конце I века римлянами в Херсонес и утопленного с железным ярмом на шее в море. Со времени похорон прошло около 7 веков, а где он похоронен, было предано забвению. После долгих расспросов местных жителей, чтения книг и страстных молитв Константин по божьему наущению решил, что гроб надо искать то ли на острове, то ли на полуострове, куда и поплыли на судне с епископом и клиром. Копая там некий пригорок, нашли сначала одну кость, потом другие и даже железное ярмо (Kramarkowie 1972: 91 – 100). Это было в 861 г. – за год до легендарного "изгнания варягов за море" из славянской земли (в которую Крым тогда не входил). Раскопки Константина, по всем признакам, - еще более легендарные, даже если он и предъявил соверующим "мощи св. Клемента".

Самое раннее изображение находим в Геласийском сакраментарии VII в. (рис. 6). Заглавная литера О иллюстрирована изображением землекопа с заступом, добывающего Истинный Крест. Землекоп пробивается внутрь буквы, а в ней нарисованы три креста – красный Иисусов и два черных, на которых были казнены разбойники. Однако содержание картинки мифическое. Художник VII в. рисовал по воображению.

Более близки к реальности другие изображения. На одном, император Михаил III, причастный к миссии Константина и Мефодия, и сам изображен на средневековой миниатюре (в Ватиканком менологии) находящим реликвию путем раскопок (рис. 7). На другом, в Эхтернахском Евангелии XI века (рис. 8 и 9), показаны поиски мощей Св. Этьена – христиане уже открывают могилу. На других, в рукописи XIII в. "Chronica majora" (рис. 10), нарисовано отрытие мощей Св. Амфибала (жившего в 286 – 303 гг.) двумя землекопами под наблюдением Роберта, графа Сент Олбен.

Согласно Гиральдусу Камбриенсису (Джеральду Кембриджскому), в 1184 г. аббатство Глэстонбери сгорело, и в 1191 г. монахи аббатства восстанавливали и перестраивали эту славную святыню. Во время строительных работ они обнаружили могилу человека чрезвычайно высокого роста, похороненного вместе с женщиной. Они сразу поняли, что это не обычный покойник, а некий великий герой, что и было подтверждено тут же выкопанным свинцовым крестом с надписью: "Здесь лежит славный король Артур с Геневерой, своей второй женой, на острове Авалон" (Armitage Robinson 1926: 8 - 9). В том же году Ричард I Львиное Сердце, король Англии, подарил Танкреду, королю Сицилии, меч, который по его уверению являлся знаменитым Эскалибуром, чудесным мечом короля Артура.

Легендарный Артур царствовал в Уэльсе в VI в. н. э. и является героем мифов и рыцарских баллад. Крест с надписью до нас не дошел и остается на совести монахов, так же, как возраст и принадлежность меча, подаренного Ричардом, - на его совести (а может быть, на совести тех же монахов).

Во время крестовых походов реликвии стали "находить" в местах евангельских событий. Одна из них – Святое Копье, якобы найденное под Антиохией, то самое, которое пронзило бок Иисуса при его страстном ходе на Голгофу. Есть очень детально проработанное изображение этого события в рукописи XV века "Пересечение морей". Поклонение копью происходит в соборе, копье держит епископ, а в центре собора плиты пола сломаны длинной траншеей, из которой якобы достали копье, и рядом лежат мотыга и заступ (рис. 11).

В 1390 г. князь Людвик из Бжега в Силезии провел раскопки древнеславянской крепости Рычин на Одере, чтобы найти резиденцию вроцлавского епископа XI века.

Из почитания древностей как святынь и ориентоцентризма библейской истории выросла идея обеспечить возможность регулярного паломничества к Святым местам Палестины. За идеей освободить от неверных (мусульман) Гроб Господень в Иерусалиме стояли также экономические и политические интересы европейских государств и церкви (здесь о них не место говорить). Эта идея подвигла массы населения Европы в конце XI – XII вв. на Крестовые походы, столкнувшие европейцев лицом к лицу с мусульманами и ознакомившие их с иной культурой и иной государственной религией. Эти события, а также конечная неудача походов несколько пошатнули безоглядную убежденность европейцев в естественность и неизбежность христианства.

Ознакомление с реальными древностями библейской истории на Востоке (древние города, храмы) изменили облик древности в представлении европейцев – наряду с белокаменным древним Римом появился образ средневекового Иерусалима. На миниатюре Николо Полани, правда, несколько более позднего времени, Град Божий Св. Августина подан как Небесный Иерусалим, в ореоле на небе, а на земле под ним расположены рядом два образцовых города – белокаменный древний Рим с колоннами и Иерусалим с минаретами, хотя он и очень напоминает средневековый Рим (рис. 12).

6. Археологические ситуации . Возникали ситуации, очень напоминающие археологические изыскания. Бывало, что охота за святынями приводила к открытию и светских памятников.

В IX веке епископ Озерра и его брат аббат Луп Серват де Феррьер (Loup Servat Abbé de Ferrière) втянулись в исторические разыскания, связанные со святым Реном. Луп нашел в библиотеке текст "Комментариев" Цезаря и отослал брату. Там говорилось о горе Окзуа, на которой происходили чудеса св. Рена. В 866 г. епископ организовал перевозку мощей святого мученика из каплицы на горе в монастырь Флавиньи. Но Луп идентифицировал эту гору еще и с древнеримской Алезией, где вождь германцев Верцингеторикс сдался Цезарю, где Цезарь разбил германцев.

"Он разбил их, - передает рассказчик, - и позаботился, чтобы город был разрушен и чтобы ничего, напоминающего о нем, никогда не было восстановлено. … Город, который был полностью снесен, находится в очень выгодной позиции, как всякий может видеть. Но было ли его восстановление впоследствии начато кем-либо неизвестным, у нас нет документов, которые бы могли поведать об этом" (цит. по: Schnapp 1996: 90).

Почтенному аббату не приходило в голову, что поведать обо всем этом могли бы сами материальные остатки города, их раскопки. Он уповал только на письменные источники, на слово.

Редко, но всё же попадались попытки осмыслить древние памятники, и встречались рассуждения, более близкие к археологическим. Гибер из Ножана (Guibert de Nogent), аббат Нотр-Дам де Ножан-су-Куэ, в начале XII в. написал в своей автобиографии о том, чтó он заметил возле своего монастыря.

"Место, о котором речь, это Новигентум. Оно "новое" в своем монастырском обличии, но его мирское заселение восходит к очень древнему времени. Даже если нет о нем письменных данных, необычное и, по моему мнению, нехристианское расположение могил, найденных здесь, достаточно показательно. Вокруг церкви и внутри нее, сама древность собрала столь много саркофагов, что эта масса трупов, скученных в таком месте, должна показать, сколь велика была слава этого места, искомого всеми. Размещение могил вовсе не такое, каким мы его знаем; они размещены кольцом вокруг одной из них; кроме того, внутри этих могил находились сосуды, что не напоминает ничего в обиходе христианского времени. Объяснение должно быть таким: что это могилы либо языческие, либо принадлежащие к христианской эре столь давней, что языческие обычаи были еще в обиходе" (Guibert 1981: 211 – 213).

Шнапп считает, что аббат Гибер обнаружил меровингское кладбище. Он сравнивает его впечатления с растерянностью солдат Цезаря, раскопавших древние могилы в Коринфе.

"В обоих случаях, античном и средневековом, - пишет он, - земля не понималась как потенциальный источник истории. Если древность открывалась, или скорее, если пробуждалось сознание древности остатков, это всегда происходило случайным образом, как разрыв непроницаемого барьера, отделяющего настоящее от прошлого" (Schnapp 1996: 95 – 97).

Но вот еще более близкое к археологии событие. Английская хроника ("Chronica Majora") Мэтью Пэриса (Matthew Paris), написанная в XIII в., сообщает, что в начале XI века аббаты могущественного аббатства Сент Олбенс, основанного на месте древнеримского города Веруламия, начали его раскопки, Они преследовали цель защитить монастырь от ограблений и установить контроль над меняющимся руслом реки. По мере раскопок глава аббатства, Элдред (Aeldred), тщательно сохранял черепицу и камни, чтобы использовать их при строительстве церкви. Он собирался использовать древний город как рудник для сооружения новой святыни. Ведя раскопки, он находил остатки лодок и раковины, и это доказывало, что в древние времена море доходило до этих мест. Открыл он и большую полость, как бы пещеру, которую он принял за логово чудовищного змея церковных мифов, в существовании которого он не сомневался. Но он оставил всё, как было, и объявил, что примет все меры, чтобы сохранить это открытие для потомства. Шнапп полагает, что монах наткнулся на коридорную гробницу или камерное погребение под курганом (Schnapp 1996: 98).

Его преемник Элмер (Elmer) продолжил раскопки и похвалялся, что нашел книгохранилище, в котором оказались языческие книги и – о счастье! – житие патрона аббатства, Св. Олбена. Языческие книги монах сжег, а житие велел скопировать, после чего древняя книга рассыпалась в прах. Определить достоверность списанного текста и самого эпизода, конечно, невозможно. Но монах с интересом встречал находки светского характера из городища: колонны, черепицы, обработанный камень. Далее пошли горшки, амфоры, стеклянные сосуды, пепел – словом, типичные находки при раскопках могильника.

Шнапп характеризует в итоге эти раскопки как "один из лучших примеров средневековой практики археологии" (Schnapp 1996: 99). Что ж, присмотримся и оценим трезво этот "лучший" пример: цели раскопок – бытовые (защита от ограблений, мелиорация, использование древностей как строительного материала) и, вторичным образом, сакральные (обнаружение жития святого), но никак не познавательные. Опознание находок ненаучное и несуразное (логово мифического змея, могильник принят за поселение), невозможно отделить выдумку от реальности (книги погибли, житие Св. Олбена под подозрением). Словом, никакой археологии, только отдельные схожие с ее практикой элементы (раскопки, интерес к древностям, стремление сохранить найденное, иногда фиксация).

Другой случай археологического рассуждения – находка статуи Марса. Фулькой де Бове (Foulcoie de Beauvais), архидьякон из Мо, оставил поэтическое описание находки на месте "языческого храма" в Мо, здесь передаваемое прозаически:

"Была в городе стена, которая показывала, где были руины. Время прошло, но имена остались; старые крестьяне говорят, что это храм Марса – по сей день, крестьяне, вы называете эти камни храмом Марса. Вы говорите так, не зная почему. Открытие дало нам доказательство этого имени. При пахоте среди руин крестьянин нашел статую, она выглядела как живой человек. Он нашел вырезанную голову, которая выглядела как ничто живое или сделанное человеком. Страшная голова, но облик хорошо подходит к ней, ее гримасы устрашают, и получается ужас. Ее смех, ее дикий рот, ее странная свирепость, искаженная форма подходящего облика. Даже до того, как я посетил это место, резьба была принесена мне, так что я мог определить, что она изображала, кем и для кого она была сделана.

Слыша извращенное имя, под которым это место известно у местных жителей, я обследовал голову – невозможно не видеть, как ясно само место поучает нас, давая нам как имя, так и дикую голову. Это место есть храм Марса, эта голова есть голова языческого Марса, ошибочно принимаемого за бога. В древние времена, когда культ был жив, - так рассуждал я, - страх привел богов к жизни. Это демонстрируется сим местом. Этот бог не состоятелен и нуждается в руке человека и посредстве камня, дабы существовать. Ни рот, ни око, ни рука, ни нога, ни ухо не могут шевелиться. Искусство дарует напоминание, не наличие. Он не был создан, чтобы быть Богом, ибо Бог сотворил всё. Он был создан как Марс; поэтому он не Бог, а если он не Бог, то его не нужно почитать" (Adhémar 1937: 311 – 312).

Монах не столь озабочен функциональным и смысловым определением статуи, сколь ее определением как идола, а не образа бога (хотя чем она отличается в принципе от изображений Иисуса и святых, непонятно). Смысловая идентификация выводится исключительно из эмоционального восприятия и из местоположения, отвечающего местному преданию. Кроме определения и доказательства реальности предания, никаких задач не преследуется.

Наконец, в рукописи XIV века, т. е. уже эпохи Возрождения, но из Англии, куда Возрождение в XIV веке еще не пришло, изображен Стоунхендж, но не таким, каким его все видели, разрушенным, а в мысленной реконструкции, при чем средневековый миниатюрист не сумел передать в перспективе круглую форму сооружения и изобразил его прямоугольным (рис. 13).

Постепенно, с удалением от античности и времени Карла Великого и Фридриха II интерес к античным древностям угасал, их оттесняли герои собственного героического эпоса – король Артур, Роланд, сам Карл Великий, а с античными мифическими героями смешивались мусульманские демоны и Магомет.

7. Библейская история и короткая хронология . Разумеется, образованных людей и властителей средневековья интересовало происхождение своих народов. В условиях образования национальных государств при господстве феодально-аристократической идеологии с ее погружением в генеалогические споры, хронисты видели свою задачу в том, чтобы подыскать своим народам достойных предков. Направлений для поиска корней было два. Претензии королей на преемственность от Римской империи диктовали поиск в этом направлении, в истории греко-римского мира, в ее мифической глубине. Авторитет же Библии диктовал поиски в библейской истории. А учитывая наличие библейской Таблицы народов, генеалогически построенной, задача сводилась к подысканию в ней эпонимов (родоначальников) по созвучию имен.

В Англии и Франции пестовались легенды о происхождении от героев троянской войны, британцев вели от нее через Брута. В IX в. валлийский монах Ненниус пишет, что Брут, троянский князь, первым поселился на британских островах после потопа. Хронист XI века Джоффри из Монмаута в своей "Истории королей Британии" дает даже точную дату прибытия Брута на острова: 1170 г. до Р. Хр. В Швеции (по книге ок. 1250 г. "Rydaarbog") производили себя от готов, а готов от библейского Гога, внука Ноя.

Таковы были исторические рамки, в которые можно было мысленно вписывать древнейшие памятники. Но тогда еще к материальным древностям эти изыскания не были применены. В истинно первобытное прошлое монахи того времени не могли заглянуть, во-первых, потому, что не могли распознать первобытные памятники, отличить их от чудесных явлений "народной археологии", а также от средневековых и библейских памятников, во-вторых, потому, что за пределами библейской истории практически не оставалось места для чего-нибудь еще.

Библейская же хронология основывалась на сложении сроков последовательных правлений иудейских царей до рождения Иисуса Христа. Это сравнительно несложно. Но вглубь от древнейших царей хронология более шаткая. Она была основана на расчетах, сводившихся к сложению возрастов всех перечисленных в Библии праотцев в последовательных поколениях, но, конечно, не полных возрастов, а возрастов их дожития до рождения сыновей. Часто это цифры предположительные, потому что возрасты обзаведения сыновьями не приведены. Раввинские авторитеты отнесли исходную точку - сотворение мира (в том числе и Адама) – к моменту, который (если подключить Евангелие) должен отстоять от Рождения Христа вглубь на 3700 лет, т. е. к 3700 г. до н. э. Это уже во время Реформации папа Клемент VIII поправил раввинов и предложил другую дату сотворения мира – 5199 г., а в XVII в. англиканский архиепископ Джеймс Ашер (James Usscher) вернулся ближе к еврейской дате и предложил 4004. Так или иначе, вся история от сотворения мира до рождения Христа занимала всего несколько тысяч лет, из которых около тысячи лет уходило на классическую историю (параллельную с библейской историей "царств"), а остальные – на предешествующую библейскую.

В древнем мире греки, ссылаясь на египтян, верили, что история человечества насчитывает десятки тысяч лет. Христиане этого не приняли. В V в. н. э. св. Августин изгнал из христианского мира "гнусную ложь египтян", которые утверждали, что их мудрости 100 000 лет. В арабском и еврейском мире отношение к хронологии было не столь жестким. И всё же в книге испанского еврея Иуды Галеви "Хазары", написанной в начале XII века и содержащей якобы переписку ученого еврея с хазарским царем народа, жившего в поволжских степях, защищается библейская хронология. Книга рассказывает о выборе вер хазарским царем (перед тем, как принять иудейскую веру). В этой переписке царь спрашивает еврея: "Не ослабляет ли твою веру, когда тебе говорят, что у индийцев есть древности и строения, которые, как они говорят, насчитывают миллионы лет?". На это еврей отвечает: "Это бы ослабило мою веру, если бы у них была записанная форма религии, или книга, относительно которой множество народа придерживалась бы одного и того же мнения, и в которой нельзя было бы найти исторических несообразностей…" (цит. по: Schnapp 1996: 224).

Библейские догмы не только ставили предел всматриванию вглубь тысячелетий, но и сковывали восприятие дохристианских древностей.

7. Новации эпохи Возрождения. Возрождение античных норм, вкусов и ценностей стало лозунгом новой эпохи. Началось всё в конце XIII века, когда в итоге Крестовых походов торговые пути на Восток пошли через итальянские города, тамошнее купечество и ремесленники разбогатели, перестали терпеть господство феодальных властителей и установили республиканские порядки. В мышлении людей произошли глубокие изменения:

1. Антропоцентризм. Новым хозяевам городов претило господство феодально-аристократических слоев и их идеологии, поддерживаемой догмами христианской церкви. Церковь лицемерно проповедовала благость аскетизма, тогда как сама владела огромными богатствами. Но главное было не в этом. Торговцы, банкиры и ремесленники были заинтересованы в одобрении труда, накопления и потребления, в признании материальных благ достойными ценностями. Мыслители и художники нового толка, отражавшие представления буржуазии, стали все больше смещать свои интересы с чисто религиозных сюжетов на мирские, светские дела, с божественного - на человеческое. Человек оказался в центре их интересов (антропоцентризм - от греч. "антропос" - человек; термин "антропос" обычно употребляется для обозначения человека как вида, т. е. человечества). Схоластической образованности средневековья, основанной на изучении логики, метафизики и "естественной философии", т. е. спекулятивных рассуждений о природе вещей в реальном мире, они противопоставили studium humanitatis - изучение наук о человеке: истории, поэтики, права.

2. Гуманизм. Изучая их, они приобрели другую систему ценностей. Не отвергая основных догм религии, они ожидали более терпимого отношения к естественным человеческим чувствам и мирским интересам. Монашество утратило притягательность святости – наиболее способные монахи и сами занялись гуманитарными исследованиями. Даже в религиозных сюжетах люди Возрождения стали выискивать человеческие аспекты, в божественных героях – человеческие черты. Они видели достоинство человека во всех его естественных проявлениях, требовали милосердия к слабостям человека – человечного отношения.

3. Индивидуализм. Общество средневековья было сугубо сословным, средневековый человек был корпоративным существом. Он целиком, душой и сердцем принадлежал к сословию, даже в личной жизни зависел от него – от сельской общины, в городе – от цеха, от соседей по улице и церковному приходу. Эта связанность мешала буржуазному предпринимательству и личному обогащению. Деятели Возрождения подняли достоинство отдельной личности, выступили за высвобождение ее творческих сил от оков корпоративной зависимости. Прежде любое имя, кроме властных и святых, терялось в сплаве общего дела. Теперь всякий активный человек обретал свое лицо, всякое творение обрело автора, подпись.

4. Университеты. Университеты как нецерковные центры высшего образования возникли еще до Возрождения – сначала в Китае, потом в арабском мире, в середине XII – начале XIII века - в Париже, Оксфорде, Кембридже, Монпелье и Неаполе. Но первые университетские статуты, сделавшие их официально признанными учреждениями появились в конце XIII – начале XIV века: в 1289 – в Монпелье, 1317 г. – Болонье, 1318 – Кембридже, и к концу XIV века университеты существовали уже по всей Европе – Прага, Краков, Вена, Гейдельберг и т. д., только Скандинавии эта волна достигла лишь в XV веке, но везде севернее Альп они появились раньше других форм Ренессанса. Кроме грамматики, логики, математики, астрономии и музыки, нужных для религиозной деятельности, в университетах изучали теологию (включая антропологию), но также право и медицину. История, подлежавшая ведению монахов, постепенно тоже отошла университетам. Университеты сыграли важную роль в подготовке деятелей Возрождения. Из университета в Болонье вышли Данте, Петрарка, Торквато Тассо, из университета в Неаполе - Боккаччо.

5. Тяга к новациям и первичный трансформизм. Людей Возрождения вдохновляло ощущение нового века. Они понимали, что наступает новое время, что они живут в обновляющемся мире. Люди впервые за тысячу лет ощутили ход времени – осознали, что всё изменяется, что прошлое другое, чем современность, что, стало быть, в прошлом люди пользовались вещами иного типа, создавали искусство в другом стиле, ходили в иных одеждах (Rowe 1965). Впрочем, меньше всего это касалось первобытности и ее одежд – их просто не знали. На миниатюре из "Хроники Аугсбурга" (1457 г.) немецкого гуманиста Сигизмунда Мейстерлина (Sigismund Meisterlin), даже в издании 1522 г., первобытные жители Аугсбурга сидят в пещере и в шалаше, но в одеждах, современных художнику (рис. 14).

6. Возрождение античности. Относясь критически к своим непосредственным предшественникам, к схоластам и аскетам средневековья и отвергая их традицию, мыслители нового толка искали опоры на другую авторитетную традицию. Мечтая о новой жизни, о более удобной организации общества, о человечном искусстве, всё это они находили у античных авторов – республиканские нормы, человеческое достоинство свободных людей, меньшую зависимость от религии и близкие к природе идеалы телесной красоты. Языческая античность оказалась духовно ближе, чем христианское средневековье непосредственно предшествующих веков. Произошла передвижка идеалов с библейских патриархов на языческих греков и римлян.

Как пожар распространилось почитание античных творений: философии, искусства, литературы. Ученые занялись переводами сочинений древних авторов. Архитекторы, скульпторы, художники и поэты стали подражать античным творениям - вот тогда эти творения и получили статус классических , т. е. образцовых, а по ним и вся эпоха была названа классической, новая эпоха была названа Возрождением , или по-французски – Ренессансом (имелось в виду возрождение античных норм), а промежуточные века и получили название средних .

7. Географическое распространение и хронология. В XIV веке гуманисты ученые, поэты и художники создавали первые великие произведения в новом духе в Италии, в XV веке новое течение охватило и Западную Европу, а в XVI веке распространилось на Центральную и Северную. XVI век – это одновременно и эпоха Реформации и религиозных войн в Европе.

8. Веротерпимость и церковь. Расширился круг народов почитаемых и уважаемых. Стало возможным признавать лучшим и высшим не христианское, а языческое: античные греки и римляне ведь были язычниками. Более того, именно в это время возникшая на месте Византии Оттоманская империя турок, при всей враждебности христианского мира к исламу и турецкой военной угрозе, получила признание как мощная сила. Арабы в Испании захватили почти всю территорию страны, и в процессе общения арабские культурные достижения переходили к христианам.

Опасность заставила католическую церковь организовать сопротивление новым веяниям. С первых ростков Возрождения, в XIII в., церковь организовала ордена доминиканцев и иезуитов, ввела инквизицию, а в народе бедствия войн вызвали вспышку диких суеверий и жестокости. Самое средневековое мракобесие – мучительные растянутые казни, охота за ведьмами, костры инквизиции – это именно эпохи Возрождения и Реформации. Так что не по ошибке эти эпохи включаются в средневековье.

8. Ориентация на классические древности . Именно в это время итальянцы активно занялись изданием и переводами античных (классических!) авторов, сбором и чтением эпиграфики, освоением античных традиций в искусстве, подражаниями античной поэзии. Рим тогда был центром не только папской духовной (на весь западно-христианский мир) и светской (на часть Италии) власти, но и официальным центром Священной Римской империи германской нации.

Молодой гуманист Кола ди Риенцо (Cola di Rienzo, или di Rienzi, 1314 – 1354) систематически собирал античные надписи. Его называют "первым исследователем древностей Рима" (Gregorovius 1980, II, 2: 877). В середине 40-х годов он составил "Описание города Рима и его достопримечательностей". В 1346 г. он обнаружил в Латеранском соборе Св. Иоанна древнеримский Веспасианов Закон об Империи, высеченный в камне, и истолковал его в том духе, что народ выше императоров. Вытекающий из этого призыв к независимости города Рима был вывешен на церковной стене, а 20 мая 1347 г. на многолюдном народном собрании Кола зачитал этот документ и свое толкование всем. Рим был объявлен республикой, а молодой трибун получил диктаторские полномочия. Республика в Риме продержалась недолго, через 7 месяцев папские войска овладели городом, и Риенцо пришлось бежать. В 1354 г. он снова установил республику в Риме, но она продержалась еще меньше, а Кола погиб. И всё же, как выразился Шнапп, Кола ди Риенцо показал народу Рима, что древние камни и впрямь могут говорить (Schnapp 1996: 108). Именно революционное правительство Кола ди Риенцо приняло первый в мире закон об охране памятников прошлого.

Ведущие глашатаи итальянского Возрождения в литературе Франческо Петрарка (Francesco Petrarca, 1304 – 1374) и Джованни Боккаччо (Giovanni Boccaccio, 1313 – 1375) тоже обращали некоторое внимание и на материальные древности. Петрарка пропагандировал новый тип путешествия по древним достопримечательностям – с томиком классического автора в руках, а Боккаччо развивал критику письменных источников и отвергал народные предания как средство идентификации материальных памятников. Американская исследовательница Корнелия Коултер собрала все сведения об археологических памятниках, содержащиеся в его работах и показала, что он знал много древностей Италии, но как раз древности Рима знал слабо: Рим был тогда в упадке, слабо заселен, и его древние здания были скрыты под культурным слоем (Coulter 1937).

В XV веке архитектурные руины Рима описывал Поджо Браччолини (Poggio Bracciolini, 1380 – 1459), изучавший древние труды об искусстве. Собрав также большую коллекцию античных древностей Рима и окрестностей (статуи, геммы, монеты) о превратил свой заг

Ларс Леннурт

Древность и Средневековье. Тексты родового общества

Древность и средневековье (800–1530 гг.)

На Севере далеком жил когда-то

Великий род – и в мире, и в войне.

В нем не было рабов, господ суровых,

Но каждый был хозяин сам себе.

Свободный бонд владел мечом и плугом,

Жил в мире с Богом и людьми вокруг.

Себе защита, мог помочь другому,

И дети конунгов росли под этим кровом.

Так начинается стихотворение Эрика Густава Гейера «Отчий дом» (1811), это классическое изображение древнего скандинавского общества в шведской поэзии. Идеализированная картина великодушных ётов, – бондов и викингов, – долгое время определяла наши представления о собственной древней истории. Древность выступала перед нами в таинственном свете, словно утраченный золотой век, а ее малочисленные письменные источники – рунические надписи на камнях, саги, Эдда, – словно Священное писание.

Напротив, период, следующий за древностью, – средние века, – часто воспринимался в нашем национальном сознании как мрачная эпоха, когда исконная свобода шведов оказалась под угрозой со стороны властолюбивых католических священников, датских королей, немецких купцов и целой своры жестоких фогтов и наемников. Литературные памятники средневековья – легенды, жития святых, рифмованные хроники, рыцарская поэзия и пр. – которые писались в монастырях и княжеских канцеляриях, в общем и целом ценились не слишком высоко, особенно в сравнении с соответствующей литературой Европы. Большинство произведений объявлялось рабским подражанием чужеземным образцам, которое обычно диктовалось религиозными и политическими соображениями. Единственным светлым исключением в этой мрачной картине называли баллады, или народные песни, и некоторые другие тексты, – например, «Песнь о свободе» епископа Томаса, – видя в них выражение истинно шведского духа, народного и свободолюбивого, в противоположность иностранному давлению. С этой исторической точки зрения, только начиная с эпохи Густава Васы и реформации XVI века в стране возродилась собственно шведская культура, а также и шведская литературная традиция.

Подобное представление о древности и средневековье выступает в своей упрощенно-наивной форме в школьных учебниках, которые ныне отвергаются. Просвещенный и более нюансированный вариант того же представления все еще содержится в большом труде Шюка и Варбурга начала нашего века – «Иллюстрированной истории шведской литературы». И только позднее в нашем столетии национальные мифы об этих ранних периодах были всерьез пересмотрены как историками, так и литературоведами. Сегодня вряд ли отыщется хоть один шведский ученый, который возьмется утверждать, что древность была золотым веком, а средневековье – эпохой тьмы. Историки свели нашу героическую эпоху викингов к периоду, когда скандинавские хёвдинги копили богатства, торгуя рабами, шкурами и прочим товаром. А эпическое творчество, которое в старых изданиях именовалось «древнескандинавским» или «ётским», позднее стало восприниматься как исключительно исландское или, в некоторых случаях, норвежское, и к тому же часто испытывавшее на себе влияние христианского творчества средних веков. Это касается, к примеру, знаменитых исландских саг. Если же говорить о подлинно шведском творчестве древних времен, то, похоже, от него не осталось почти ничего, заслуживающего внимания. Вслед за Эсайасом Тегнером мы вынуждены признать, что в нашей истории имелись периоды, когда отечественным было лишь варварство.

Что же касается средних веков, то культура этой эпохи в последите годы подверглась переоценке, так что древность и реформация отошли на задний план. К примеру, удалось продемонстрировать, как классическая традиция, идущая от древнеримской литературы, продолжалась в церковном искусстве средних веков, а иногда порождала блестящие образцы, в том числе и в шведской культуре. Отдельные произведения, которые в средние века писались на латыни или на шведском, – например, «Откровения» святой Биргитты, Зрикова хроника, песнопения Бриньольва Альготссона, – относятся к лучшим в своем жанре в Европе, и ценность их нисколько не умаляется тем, что сам жанр как таковой – иностранного происхождения. Это же касается и баллад, которые чаще всего оказываются вовсе не «народными» и которые в большей степени зависели от влияния общеевропейских литературных течений, нежели могли предположить в XIX веке. И если мы сравним нашу средневековую литературу, отмеченную печатью католицизма, с той, что создавалась в первое столетие протестантизма, то заметим, что доктринерской и пропагандистской выглядит скорее последняя.

И все же можно задаться вопросом, не слишком ли далеко заходит в последние годы пренебрежение исследователей средневековья старым, национально-романтическим взглядом на историю? Не рискуют ли при этом совсем позабыть о народном, устном творчестве, которое, несмотря ни на что, все же существовало в Швеции – и во всей Скандинавии, – как в древности, так и в средние века. Не слишком ли усердно отвергают ётский идеал отчего дома, так что уже не способны понять поэзию рун, высеченных на камне, или признать, что исландские саги – наше общее скандинавское культурное наследство, даже если оно в большинстве своем создавалось в Исландии? И не ведет ли наше углубленное изучение средневековой католической культуры к переоценке некоторых скучных педантов от Литературы, только потому, что они стояли на вершине латинского образования своего времени? Вопросы подобного рода важны не только для литературного критика, но и для историка литературы, который стремится понять смысл периодизации в своем предмете. Что такое «древнее» и «средневековое»?

Граница между древностью и средневековьем обычно определяется введением христианства, означавшим не только смену веры, но и изменение всей общественной системы. В Швеции, как принято считать, основные перемены начались в XI веке, то есть почти на столетие позже, чем в Норвегии и Дании. Однако сам вопрос заключается в постепенном, затяжном процессе, который развивался на протяжении всего средневековья. В переходный период XI–XIV веков «древние» и «средневековые» культурные институты сосуществовали вместе, а литература в целом была окрашена обеими традициями. Это означает, что невозможно определить четкую границу между эпохами. Та литература, которая в дальнейшем будет считаться древней, имела своим истоком мир представлений и систему жанров дохристианского скандинавского общества. И большей частью она относилась к IX–XIV векам. Средневековая же литература, напротив, была порождена христианским, европейским обществом и его представлениями и относилась к 1200–1530 годам.

Дохристианское скандинавское общество лишь отчасти напоминало тот идеал, который нарисовал Гейер в «Отчем доме». Конечно же, основной его костяк составляли свободные крестьяне-бонды, но были также рабы и господа. Рабы, или трелли, выполняли тяжелую работу в усадьбе. Они не имели собственности и сами расценивались как собственность своих хозяев. К господам же относились хёвдинг, лагман (законоговоритель, судья), ярл (наместник) и король. В сравнении с простыми бондами они были крупными собственниками, а также имели больше власти на местных собраниях – тингах, где решались споры, тяжбы и политические конфликты. С другой стороны, социальное расслоение между бондами и знатью было значительно меньше, чем впоследствии в средние века. И те, и другие, в противоположность рабам, считались свободными людьми; их свобода и право собственности уважались, и они обладали правом голоса на тинге. В то время еще не было сильной королевской власти, а потому не было и государства как такового. Король осуществлял свою весьма ограниченную власть в том, что он объезжал свои земли вместе с дружиной, или хирдом. И в каждой земле, или провинции, были собственные законы и обычаи, с которыми короли были вынуждены считаться. Законы, как и религия (вера в асов) и поэтическое творчество, – принадлежали к устной традиции, с ее немногочисленными и своеобразными жанрами, лучше известными в Исландии, но в определенной мере и в Швеции тоже. Это песни Эдды, скальдическая поэзия, саги, загадки, поговорки и пр. Во всех этих жанрах мы встречаем особый язык и специфические представления, которые в целом могут трактоваться как древние, дохристианские, даже если они чаще всего смешаны с христианскими, средневековыми элементами.