Грабин в отличие от многих мемуаристов не выставлял себя провидцем, знавшем заранее о начале войны. Он, как и подавляющее большинство советских людей, чувствовал напряжение на западной границе, но нападение Германии стало для него неожиданностью. Василий Гаврилович писал:

«У меня оказался свободным целый день - воскресенье 22 июня. Погода выдалась на славу, тянуло за город. В Москву приехал я не один. Со мной была жена. Посоветовавшись, решили заехать в продовольственный магазин и махнуть куда-нибудь в лес, на речку, благо поезд на Ленинград отправлялся около полуночи. На ходу шофер включил радио. Едва подъехали к Столешникову переулку, где разрешалась стоянка легковых машин, из приемника послышались позывные.

Говорит Москва, говорит Москва... Слушайте важное сообщение... - с какой-то необычной интонацией объявил диктор.

“Что это такое важное, что обязательно надо передавать в воскресенье?” - подумал я.

И тут зазвучал взволнованный и несколько подавленный голос Молотова:

Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали нашу границу...

Я велел шоферу ехать в Наркомат вооружения... Там было многолюдно. Удивительно, как все успели так быстро собраться! В длинном коридоре толпились, переговариваясь, начальники отделов. Я прошел в кабинет наркома. Там были и все его заместители.

Сам нарком, Д.Ф. Устинов, незадолго до этого дня назначенный на место смещенного с должности и арестованного Б.Л. Ванникова, бледный, полуодетый (он ночевал в кабинете после закончившейся глубокой ночью, как было принято в то время, работы), сидел за столом, закрыв лицо руками и растерянно повторял:

Что же делать? Что же теперь делать?

Все присутствующие молчали.

Это было очень тяжелое зрелище. Я подошел к нему и тронул за плечо:

Дмитрий Федорович, откройте сейф, там мобилизационные планы...

Когда планы были извлечены, все вместе начали составлять список пушек, производство которых следовало срочно восстановить или расширить. Этот список был оформлен как приказ Наркомата вооружения.

Пока мы работали, в кабинет наркома, как всегда с шумом, вошел Кулик. Все ждали, что скажет маршал. Обернувшись ко мне, он во всеуслышание объявил:

Ваши пушки громят немецкие танки. За неполный сегодняшний день подбили около шестисот танков. - Затем обратился к присутствующим: - Давайте больше пушек, пулеметов, винтовок и боеприпасов!..»*

Пушки Грабина действительно громили немецкие танки, но в целом положение Красной Армии было катастрофично.

Поражения РККА в 1941 г. до смерти Сталина объяснялись у нас исключительно внезапностью нападения. Со времени XX съезда КПСС стало модно во всем винить Сталина, Берия, Жданова. На самом деле ответственность за поражения в первую очередь несет руководство РККА. В Генштабе не были сделаны должные выводы из кампании на Западном фронте летом 1940 г. Квалификация офицеров и генералов в РККА была ниже, чем в вермахте, а уровень подготовки рядового состава явно несопоставим. Можно ли сравнить казаха или туркмена, едва-едва понимающего русский язык, с немецким парнем, окончившим среднюю школу и прошедшим военную и спортивную подготовку? Наши военные историки и так и сяк вертят данные по числу самолетов и танков в РККА и вермахте, но почему-то никто не приводит уровень грамотности личного состава этих армий. Каюсь, я этих данных и сам не нашел. Но, по данным Большой Советской Энциклопедии, с 1918 по 1941 г. в СССР среднее образование получили 3829 тыс. человек. Если не считать женщин, умерших и негодных к военной службе мужчин, то среди военнослужащих к 22 июня 1941 г. было не более 1,5 млн человек со средним образованием. Нельзя отрицать, что Советское правительство сделало очень многое. Так, в 1913 г. среди рядового состава русской армии было 1480 человек со средним образованием. А всего грамотных в армии было 604 тыс. человек, малограмотных - 302 тыс., а неграмотных - 353 тыс. человек. Так что качественный скачок в грамотности за первые двадцать лет советской власти налицо, но, увы, мы по-прежнему здорово отставали в этом плане от Германии.

По большому счёту эти выводы были сделаны ещё в 60-70-е годы, но из-за нахлынувшей на общество с середины 80-х годов политической клеветы и фальсификации истории со стороны перестроечно-либеральных СМИ, историков, политиков и политиканов, эти выводы так и не дошли до массового общества.

Для затравки, в качестве одного частного примера происходившего в первые дни и месяцы Великой отечественной войны, можно привести выдежки из одного фронтового документа:

"ИЗ ДОКЛАДА ПОМОЩНИКА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЮГО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА ПО ТАНКОВЫМ ВОЙСКАМ
О НЕДОСТАТКАХ В УПРАВЛЕНИИ БОЕВЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ МЕХАНИЗИРОВАННЫХ КОРПУСОВ
8 АВГУСТА 1941
СОВ. СЕКРЕТНО
ЗАМЕСТИТЕЛЮ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР
генерал-лейтенанту танковых войск ФЕДОРЕНКО
3. Штабы армий совершенно забыли, что материальная часть имеет определенные моточасы, что она требует осмотра, мелкого ремонта, дополнительного пополнения горючим и боеприпасами, а технический состав и начальники автобронетанковых отделов армий не подсказали им этого, и вместо того, чтобы после выполнения задачи отвести механизированный корпус, предоставив ему время, необходимое дли этой цели, общевойсковые командиры требовали только “давай” и больше ничего.
12. Исключительно плохо поставлена подготовка экипажей в вопросах сохранения материальной части: имели место случаи, когда экипажи оставляли машины, имеющие боеприпасы; были отдельные случаи, когда экипажи оставляли машины и сами уходили.
13. Во всех частях и соединениях отсутствовали эвакуационные средства, а имеющиеся в наличии могли бы обеспечить механизированные корпуса и танковые дивизии только в наступательных операциях.
14. Личный состав новой техники не освоил, особенно “КВ” и “Т-34” и совершенно не научен производству ремонта в полевых условиях. Ремонтные средства танковых дивизий оказались неспособными обеспечить ремонт в таком виде боя, как отход.
Помощник командующего войсками Юго-Западного фронта по танковым вопросам
генерал-майор танковых войск ВОЛЬСКИЙ
Начальник Автобронетанкового управления Юго-Западного фронта
генерал-майор танковых войск МОРГУНОВ
Военный комиссар Автобронетанкового управления Юго-Западного фронта
ЧУЧУКАЛО"

Помимо вышесказанного, новые советские танки Т-34 и КВ (1 и 2) имели большие проблемы в обеспечении боеприпасами для их танковых пушек калибра 76 мм и 152 мм (для КВ-2).

Вообще говоря, советское руководство предвидело, что новая война, которая приближалась к СССР с конца 30-х годов, станет во многом войной моторов. И делало для обеспечения армии этими моторами всё возможное.

Так в действительности и оказалось - танковые соединения стали главной ударной силой германской армии при нападении на СССР. Однако известно, что в советских войсках накануне войны танков имелось в несколько раз больше, чем в немецкой. Многие на основе этого выстраивают разные конспирологические версии о том, почему эта огромная советская танковая армада не смогла остановить агрессора. На самом деле, все эти версии - лишь плод буйной фантазии их авторов.

Для начала надо привести числовые соотношения сторон к моменту начала войны.

Германия (вместе с Румынией и Финляндией):
общая численность в приграничных группировах - 5.000.000 человек
танки и САУ - 4300 шт.
самолёты - 4500 шт.

СССР:
общая численность в приграничных округах - 2.900.000 человек
танки - 16.000 шт. (вкл. внутренние округа - Московский, Орловский, Харьковский)
самолёты - 8500 шт.

p.s.: Общая численность армии Германии - 8,5 млн. человек, общая численность армии СССР - 5,5 млн. человек.

А теперь о главной ударной силе - о танках.

Pz.II
калибр орудия - 20 мм
лобовая броня - 30 мм

БТ-7
калибр орудия - 45 мм
лобовая броня - 13-22 мм

Pz.38
калибр орудия - 37 мм
лобовая броня - 25-50 мм

Т-26
калибр орудия - 45 мм
лобовая броня - 15-20 мм

Танки БТ-7 и Т-26 составляли основу советских танковых сил, в то время, как в германской армии основу уже составляли танки Pz.III.

Pz.III
калибр орудия - 50 мм
лобовая броня - 50 мм

Т-34
калибр орудия - 76 мм
лобовая броня - 45 мм

Pz.IV
калибр орудия - 75 мм
лобовая броня - 40-60 мм

КВ-1
калибр орудия - 76 мм
лобовая броня - 75 мм

Таким образом, по танкам выводы можно сделать следующие:
1) Танки БТ-7 и Т-26 имели более мощное вооружение, но слабую броню по сравнению со своими немецкими "одноклассниками" Pz.II и Pz.38, при этом немецких машин данных типов имелось около 2500 шт, в то время как у советских войск в несколько раз больше.
2) Танки Т-34 и КВ-1 в целом несколько превосходили "одноклассников" Pz.III и Pz.IV, но наших было мало (1300 шт. против 2000 шт.).

Во многом эти соотношения и предопределили исход приграничных боёв и в целом ситуацию на советско-германском фронте в 1941 году. Кроме того, немецкие войска наступали концентрическими ударами, в то время как оборона советских войск осуществлялось фактически линейно. И помимо всего прочего была ослаблена практически полным господством в воздухе германских "Люфтваффе", которые уничтожив в первые же часы нападения советские аэродромы, получили практически беспрепятственную возможность бомбить города, мосты, железнодорожные узлы, склады ГСМ и боеприпасов и т.д. Ну и, собственно, сами войска. А зенитная артиллерия в советских войсках тогда была развита очень слабо.

Пожно ли было предотвратить такой разгром, которым подверглась РККА в 1941 году?

Приказ о приведении войск приграничных округов в боевую готовность пришёл лишь за 3-4 часа до фактического начала войны. Не успели. Здесь нужно учитывать схему построения управления в войсках. Она была следующей: Генштаб - округ - армия - корпус - дивизия - полк. Передача приказа осуществлялась проводным телефонно-телеграфным способом, причём на каждый этап передачи данных требовалось определённое время. Так на уровень округов передача приказа завершилась лишь уже в 1 часу ночи 22 июня.

Войскам не хватало средств для тылового маневрирования: протяжённости автомобильных и железных дорог, тягачей для артиллерии, топливозаправщиков....

Армия находилась в процессе модернизации. Для того, чтобы её можно было добиться, нужна была мощная развитая промышленность. О необходимости массированной индустриализации в СССР было объявлено лишь в 1929 году, а фактически она началась уже в начале 30-х годов, за 10 лет до войны. Даже несмотря на то, что делалась она в авральном порядке и под постоянным жёстким контролем, всё равно многое не успели. И здесь возникает резонный вопрос: а чем советское руководство, советская власть занимались в предыдущее целое десятилетие - в 20-е годы? Да, была проведена массовая элекрификация страны - знаменитый план ГОЭЛРО. Фактически это единственное, что было сделано для промышленного развития в то десятилетие. Но ведь промышленность активно развивалась и до революции. И электричество в тогдашней "царской" России уже существовало. В те годы этого тоже было недостаточно, что и показали русско-японская война и Первая мировая. Но вот только в Первую мировую немцы не доходили ни до Петрограда, ни до Москвы, ни до Кавказа с Волгой. Фронт тогда проходил примерно по старой советской границы образца до 1939 года. И лишь только захват власти большевиками в конце 1917 года окончательно развалил армию и государственное управление и позволил германской армии подойти к Петрограду и оккупировать почти всю Малороссию с Новороссией и Белоруссию. А потом, спровоцированная узурпацией власти большевиками гражданская война добила то, что было сделано в России в предвоенные времена, отбросив промышленное развитие страны на уровень второй половины 19-го века. А ведь Запад в 20-е годы не стоял на месте. Даже Германия, попав под версальские условия капитуляции, смогла в 30-е годы быстрее восстановить свой экономический потенциал, чем это сделал СССР во время сталинской индустриализации. За счёт более высокой базы.

Впрочем, впоследствии это ей всё равно не помогло. Несмотря на техническое превосходство немецкой армии в начале Великой отечественной войны, упорное сопротивление, которое ей оказывали советские войска, позволило эвакуировать из Украины, Белоруссии и западных областей РСФСР на восток страны сотни предприятий, которые в кратчайшие сроки смогли наладить на новом месте массовое производство техники и боеприпасов.

100 лет создания РККА и РККФ (Советской Армии и ВМФ)!

Светлой памяти Г. А. Соколовой посвящается…

«Россия нам отечество: ее судьба и в славе и в уничижении равно для нас достопамятна», - писал в свое время отец русской истории Николай Михайлович Карамзин. События лета 1941 года вряд ли можно отнести к славным страницам нашей истории. Скорее уж к трагическим, но в этой трагедии, помимо горечи поражения, было нечто еще более горькое - паника и деморализация армии. Это явление не то чтобы скрывалось в советской историографии войны - его масштабы были слишком велики для этого, - но упоминалось как бы вскользь, неохотно, мол, да, была паника, но были и те, кто героически выполнял свой долг… И дальше шел рассказ о героизме храбрых. Это и понятно - рассказывать о героях, пусть и проигранных сражений, куда поучительнее и интереснее, чем о тех, кто, бросая позиции и оружие, бежал куда глаза глядят… Но без этого рассказа, без рассмотрения этого явления, его причин и последствий мы никогда не сможем полностью понять, что же произошло в роковом июне 1941 года. Поэтому пришло время приподнять покров тайны с одной из самых горьких страниц нашей истории.

Внезапность, которой не было

Одной из главных причин, которой советская историография объясняла неудачное начало войны, была пресловутая «внезапность нападения». Мы остановимся на этом вопросе подробно, потому что именно внезапность нападения в советской историографии считалась чуть ли не единственной причиной тех фактов паники, которые нехотя признавались.

Можно проследить эволюцию этой версии от 1941 года до наших дней.

Впервые о внезапности нападения как одной из причин поражения Советской Армии в приграничных сражениях заговорил не кто иной, как сам товарищ Сталин. Говоря о причинах неудач РККА, он заявил: «Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР… Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск…»

Впрочем, через некоторое время причину успеха немецкого нападения стали видеть в деятельности… самого товарища Сталина. Преемник Сталина во главе советского государства Н. С. Хрущев с трибуны XX съезда партии обличал ушедшего в мир иной вождя, рассматривая тезис о внезапности как попытку самооправдания Сталина: «В ходе войны и после нее Сталин выдвинул такой тезис, что трагедия, которую пережил наш народ в начальный период войны, является якобы результатом „внезапности“ нападения немцев на Советский Союз. Но ведь это, товарищи, совершенно не соответствует действительности».

Подлинными причинами успеха немцев, по мнению Хрущева, являлись «беспечность и игнорирование очевидных фактов» со стороны самого Сталина.

Но после ухода Хрущева от власти тезис о «внезапности» вновь вернулся на место главного фактора успеха германской армии летом 1941 года, при этом в качестве причин достижения немцами внезапности одно из первых мест заняли «просчеты советского руководства и лично Сталина».

В многочисленных публицистических статьях и исторических исследованиях позднесоветского периода появились тезисы о том, что Сталин «не верил в возможность нападения на СССР» или «боялся Гитлера» и т. д. В общем, тезис о «внезапности» нападения немцев оказался весьма живуч.

Однако публикация в самом конце XX - начале XXI века многих документов и нецензурированных мемуаров позволяет нам не просто отнестись к нему критически, но и полностью отвергнуть его.

Рассмотрим ситуацию на основании того, что мы знаем сейчас. Осенью 1939 года советское руководство приняло решение о нейтралитете страны в начавшейся Второй мировой войне. У этого решения были очевидные плюсы (они подробно описаны еще советской историографией, поэтому здесь мы их рассматривать не будем), но были также и весьма серьезные минусы, главным из которых была крайне неблагоприятная ситуация для Советской Армии в случае конфликта с Германией.

Начав войну, немцы провели полную мобилизацию и укомплектовали армию по штатам военного времени. Советские же вооруженные силы после окончания Польского похода и Зимней войны вернулись к состоянию мирного времени. Для приведения их в боеготовность необходимо было провести мобилизацию, сосредоточение и развертывание согласно заранее разработанным планам. Все это требует времени, причем немцы получают значительную фору - их войска уже отмобилизованы, а для сосредоточения и развертывания им нужно куда меньше времени, чем советским войскам, благодаря наличию более развитой транспортной инфраструктуры и меньших расстояний.

Первоначально советское руководство полагало, что располагает достаточным запасом времени, однако быстрый разгром немцами французской армии и английского экспедиционного корпуса резко изменили ситуацию. Точкой отсчета, по-видимому, стали берлинские переговоры между наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым и гитлеровским руководством. Именно после них Гитлер подписал свою директиву № 18, известную как план «Барбаросса». Советское руководство также стало предполагать возможность развития событий по наихудшему варианту.

В январе 1941 года в Генштабе РККА при активном интересе со стороны политического руководства страны прошла серия штабных игр на картах с участием высшего командного состава армии. Примечательно, что все игры были посвящены возможному развитию событий на советско-германском рубеже соприкосновения. По итогам этого мероприятия были произведены значительные кадровые перестановки в высшем эшелоне армии.

Весной 1941 года внешняя разведка СССР стала информировать советское военное и политическое руководство о намерении Германии решить все проблемы в отношениях с СССР военным путем. Безусловно, информация носила весьма отрывочный, малодостоверный, а подчас и сумбурный характер, но и из нее были сделаны вполне определенные выводы.

По-видимому, в конце марта война стала считаться вполне вероятной, в апреле-мае под видом «Больших учебных сборов» в войска были призваны около 800 тыс. резервистов - т. е. началась скрытая мобилизация. В это же время началась переброска войск из тыловых округов в приграничные - т. е. скрытое сосредоточение советских войск.

Не позднее 15 мая 1941 года нарком обороны СССР и начальник Генштаба РККА подают Сталину соображения по возможному ведению войны с Германией. Сей документ, опубликованный в 90-е годы XX века, показывает, что как минимум военным руководством СССР война с Германией летом 1941 года воспринималась как вполне вероятное событие. Современные историки предполагают, что представленный документ не был утвержден Сталиным, однако не позднее 20-х чисел мая Генштаб РККА отдает директивы приграничным округам о разработке к 25 мая 1941 года точных планов прикрытия государственной границы.

19 июня наркомат обороны отдает приказ о рассредоточении авиации и маскировке полевых аэродромов.

В это же время отдается распоряжение о выдвижении окружных штабов на специально оборудованные командные пункты.

21 июня политбюро решает вопрос о назначении командующих фронтами, и в тот же день вечером наркомат обороны отдает Директиву № 1 о рассредоточении авиации, занятии огневых точек приграничных укрепрайонов и т. д.

Документы показывают, что советское руководство ожидало войну в конце июня или начале июля 1941 года и в своих расчетах ошиблось совсем не намного.

Как показывают исследования М. Мельтюхова, в результате частичной мобилизации и переброски войск из тыловых округов советское командование сумело сосредоточить у западной границы силы, сопоставимые с армией вторжения.

	Красная Армия	Противник	Соотношение
Дивизии	190	166	1,1:1
Личный состав	3 289 851	4 306 800	1:1,3
Орудия и минометы	59 787	42 601	1,4:1
Танки и штурмовые орудия	15 687	4171	3,8:1
Самолеты	10 743	4846	2,2:1

Как мы видим, за немцами остается лишь незначительное преимущество в личном составе.

Таким образом, опубликованные в настоящее время документы позволяют утверждать, что нападение Германии не было для советского военного и политического руководства неожиданным, его ожидали, к нему готовились. Мы не беремся оценить качество этой подготовки, адекватность и продуманность принятых решений, но сам факт их принятия не позволяет нам говорить о «внезапности» войны для высшего руководства СССР.

И начало войны не вызывает у советского руководства паники или рассеянности. В войска оперативно направляются Директивы № 2 и № 3, явно вытекающие из предвоенных планов, для координации действий войск и помощи командующим фронтами в войска выехали представители Верховного Командования - Г. К. Жуков, Г. И. Кулик, К. А. Мерецков, первые сводки с фронтов обнадеживали, но… Но вскоре ситуация резко ухудшилась, и одной из причин этого стала начавшаяся в войсках паника.

Паника, как это было

Как мы уже упоминали выше, в советской историографии это явление практически не рассматривалось. Только иногда упоминалось: «да, была паника, но…», после чего следовал рассказ о мужестве тех, кто панике не поддался. Лишь отдельные упоминания в мемуарах да опубликованные в наши дни документы донесли до нас описание страшной трагедии.

Из мемуаров Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского:

«Наблюдались случаи, когда даже целые части, попавшие под внезапный фланговый удар небольшой группы вражеских танков и авиации, подвергались панике… Боязнь окружения и страх перед воображаемыми парашютными десантами противника в течение длительного времени были настоящим бичом. И только там, где были крепкие кадры командного и политического состава, люди в любой обстановке дрались уверенно, оказывая врагу организованный отпор.

Как пример приведу случай, имевший место на участке, занимаемом корпусом. На КП корпуса днем был доставлен генерал без оружия, в растерзанном кителе, измученный и выбившийся из сил, который рассказал, что, следуя по заданию штаба фронта в штаб 5-й армии для выяснения обстановки, увидел западнее Ровно стремглав мчавшиеся на восток одна за другой автомашины с нашими бойцами. Словом, генерал уловил панику и, чтобы узнать причину, породившую ее, решил задержать одну из машин. В конце концов это ему удалось. В машине оказалось до 20 человек. Вместо ответов на вопросы, куда они бегут и какой они части, генерала втащили в кузов и хором стали допрашивать. Затем, не долго думая, объявили переодетым диверсантом, отобрали документы и оружие и тут же вынесли смертный приговор. Изловчившись, генерал выпрыгнул на ходу, скатился с дороги в густую рожь. Лесом добрался до нашего КП.

Случаи обстрела лиц, пытавшихся задержать паникеров, имели место и на других участках. Бегущие с фронта поступали так, видимо, из боязни, чтобы их не вернули обратно. Сами же они объясняли свое поведение различными причинами: их части погибли и они остались одни; вырвавшись из окружения, были атакованы высадившимися в тылу парашютистами; не доезжая до части, были обстреляны в лесу „кукушками“, и тому подобное.

Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. „Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, - извещалось в ней, - вынудило меня к самоубийству“.

Случаи малодушия и неустойчивости принимали различные формы. То, что они приобрели не единичный характер, беспокоило командный и политический состав, партийные и комсомольские организации, вынуждало принимать экстренные меры для предотвращения этих явлений» .

Из мемуаров генерал-лейтенанта Попеля:

«Когда до Яворова оставалось километров пятнадцать-двадцать, в узком проходе между разбитыми грузовиками и перевернутыми повозками моя „эмка“ нос в нос столкнулась со штабной машиной. Разминуться невозможно. Я вышел на дорогу. За встречным автомобилем тракторы тащили гаубицы.

Меня заинтересовало - что за часть, куда следует. Из машины выскочили майор со старательно закрученными гусарскими усами и маленький круглый капитан. Представились: командир полка, начальник штаба.

- Какая задача?

Майор замялся:

- Спасаем матчасть…

- То есть как - спасаете? Приказ такой получили?

- Нам приказ получать не от кого - штаб корпуса в Яворове остался, а там уже фашисты. Вот и решили спасти технику. У старой границы пригодится…

Второй раз за какие-нибудь час-полтора я слышал о старой границе. Мысль о ней, как о рубеже, до которого можно отступать, а там уж дать бой, накрепко засела в мозгах многих красноармейцев и командиров. Такая мысль примиряла с отступлением от новой государственной границы. Об этом - заметил я у себя в блокноте - надо будет при первой же возможности предупредить политработников.

Что до гаубичного полка, то мне стало ясно: артиллеристы самовольно бросили огневые позиции. Я приказал остановиться, связаться с ближайшим штабом стрелковой части и развернуть орудия на север.

Усатый майор не спешил выполнять приказ. Пришлось пригрозить:

- Если попытаетесь опять „спасать матчасть“, - пойдете под суд» .

Из протокола допроса бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова:

«…были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались…» .

Из мемуаров генерала армии А. В. Горбатова: «В тот период войны, особенно в первый месяц, часто можно было слышать: „Нас обошли“, „Мы окружены“, „В нашем тылу выброшены парашютисты“ и т. п. Не только солдаты, но и необстрелянные командиры были излишне восприимчивы к таким фактам, обычным в ходе современной войны; многие были склонны верить преувеличенным, а зачастую и просто нелепым слухам.

Не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле изредка рвались снаряды противника, не причиняя вреда. Сойдя с машины, я громко закричал: „Стой, стой, стой!“ - и после того, как все остановились, скомандовал: „Всем повернуться кругом“. Повернув людей лицом к противнику, я подал команду: „Ложись!“ После этого приказал командирам подойти ко мне. Стал выяснять причину отхода. Одни отвечали, что получили команду, переданную по цепи, другие отвечали: „Видим, что все отходят, начали отходить и мы“. Из группы лежащих недалеко солдат раздался голос: „Смотрите, какой огонь открыли немцы, а наша артиллерия молчит“. Другие поддержали это замечание.

Мне стало ясно, что первой причиной отхода явилось воздействие артогня на необстрелянных бойцов, второй причиной - провокационная передача не отданного старшим начальником приказа на отход. Главной же причиной была слабость командиров, которые не сумели остановить панику и сами подчинились стихии отхода.

Вскоре мы стали догонять разрозненные группы, идущие на восток, к станциям Лиозно и Рудня. Останавливая их, я стыдил, ругал, приказывал вернуться, смотрел, как они нехотя возвращаются, и снова догонял следующие группы. Не скрою, что в ряде случаев, подъезжая к голове большой группы, я выходил из машины и тем, кто ехал впереди верхом на лошади, приказывал спешиваться. В отношении самых старших я преступал иногда границы дозволенного. Я сильно себя ругал, даже испытывал угрызения совести, но ведь порой добрые слова бывают бессильны» .

Александр Васильевич Горбатов был заместителем командира 25-го стрелкового корпуса РККА. Недавно опубликованные документы описывают трагическую судьбу этого соединения:

«10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебска, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на Восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть.

К 17.00 в тот же день генерал-майор Честохвалов сообщил, что мехчасти противника прорвались в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск - Сураж, „штаб окружен“. Приказал корпусным частям отходить на восток, бросив на произвол находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины части 134-й сд.

После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и 2-й эшелон штаба 134-й сд, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным, который с 9 июля на КП отсутствовал - „отстал“ и только к моменту отхода 12 июля прибыл в село Прудники». (Полный текст документа смотри в Приложении.)

Итогом стало пленение противником большей части бойцов трех дивизий, входивших в состав корпуса, в том числе и самого генерала Честохвалова.

25-й стрелковый корпус не был единственным соединением РККА, бежавшим с поля боя:

«6 июля у Нового Мирополя потерпела поражение, понеся большие потери людьми и материальной частью, 199-я стрелковая дивизия. Особый отдел Юго-Западного фронта в связи с этим произвел расследование, в результате которого установлено: 3 июля командующий Юго-Западным фронтом приказал 199-й стрелковой дивизии к утру 5 июля занять и прочно удерживать южный фас Новоград-Волынского укрепрайона. Этот приказ командование дивизии выполнило с опозданием. Части дивизии заняли оборону позже указанного срока, кроме того, во время марша не было организовано питание бойцов. Люди, особенно 617-го стрелкового полка, прибыли в район обороны истощенными. После занятия района обороны командование дивизии не произвело разведку сил противника, не приняло мер к взрыву моста через р. Случь на данном участке обороны, что дало возможность противнику перебросить танки и мотомехпехоту. В связи с тем, что командование не установило связи штаба дивизии с полками, 6 июля 617-й и 584-й стрелковые полки действовали без всякого руководства со стороны командования дивизии. Во время паники, создавшейся в подразделениях при наступлении противника, командование не сумело предотвратить начавшееся бегство. Управление штаба дивизии разбежалось. Командир дивизии Алексеев, зам. командира по политчасти Коржев и начальник штаба дивизии Герман оставили полки и с остатками штаба бежали в тыл».

«Части 199-й стрелковой дивизии разысканы в Ольшаны (40 км юго-восточнее Белая Церковь)».

Современный историк вынужден констатировать: «За 6 дней соединение проделало путь в 300 км, по 50 (!!!) км в день. Это темп, превышающий нормативы на форсированный марш стрелковой дивизии. На язык просится неприятное слово „бегство“» .

Из Гомельского обкома партии в Кремль доносили: «…деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу» .

Можно привести и другие примеры с других фронтов и направлений, где происходили такие же явления, однако и приведенных выше цитат достаточно, чтобы понять - паника первых недель войны была массовой и охватила сотни тысяч человек. Паника была массовой и стала одной из причин сокрушительного поражения РККА в приграничном сражении - безусловно, превосходство в организации, технике, уровне командования давало гитлеровским войскам изрядные преимущества, но они могли бы хоть частично быть компенсированы храбростью и стойкостью красноармейцев, но увы - летом 1941 года храбрость и стойкость проявляли лишь единицы.

Можно отметить ряд важных особенностей рассматриваемого нами явления:

В наименьшей степени панике были подвержены механизированные (танковые) части, моряки и войска НКВД. В ходе работы над темой автору не удалось отыскать ни одного упоминания о панике среди бойцов пограничных войск НКВД;

На втором месте по стойкости оказываются ВВС, артиллерия и кавалерия;

Наименее же стойкой оказалась «царица полей» - пехота.

Панике оказались подвержены не только и не столько недавно мобилизованные резервисты, но и кадровые части РККА. И это уже само по себе вызывает особенный интерес. Из военной истории мы знаем, что кадровые части, прошедшие хорошую военную подготовку в мирное время, укомплектованные наиболее оптимальными по своим возрастным и психологическим данным солдатами призыва мирного времени, являются, как правило, и наиболее стойкими в бою. И эту их особенность полководцы массовых армий старались использовать.

Так, в ходе Гражданской войны в США командование северных штатов, формируя многочисленную добровольческую армию, намеренно оставило нетронутыми немногочисленные кадровые части, используя их как наиболее надежные и обученные резервы в решающие моменты сражений.

Перед Первой мировой войной французское военное командование намеренно не включало резервистов в кадровые части мирного времени, полагая, что это могло подорвать их «элан виталь» - боевой дух.

Да и сама стратегия сторон в начале Первой мировой войны была рассчитана на быстрые удары, используя силу и боевой дух кадрового состава армии. Поэтому паническое поведение кадровых частей РККА как минимум не типично для военной истории.

Важно отметить, что паника охватила не только рядовой, но и командный состав. Более того, советское руководство полагало, что именно командный состав стал источником панических настроений, о чем напрямую и заявило войскам в постановлении ГКО СССР № ГОКО-169сс от 16 июля 1941 года, в котором говорилось о предании суду военного трибунала 9 высших генералов Западного фронта, включая командующего фронтом генерала армии Д. Г. Павлова.

Этот же мотив прослеживается и в приказе о введении института военных комиссаров (введен в тот же день), и в приказе № 270, который фактически подрывал основы единоначалия и требовал от подчиненных контроля за деятельностью командиров:

«Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен - уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи» .

Некоторые основания для обеспокоенности у советского руководства были - всего за годы войны в плен попало 86 советских генералов, при этом 72 из них - в 1941 году. Такое же количество - 74 генерала погибли на поле боя, 4 военачальника, не желая сдаваться в плен, застрелились в безвыходной ситуации. Еще 3 пустили себе пулю в лоб, не выдержав груза ответственности и потрясения от неудач.

Впрочем, что генералы - история сохранила для нас упоминание и о паникующем Маршале Советского Союза. В начале войны маршал Кулик был назначен представителем Ставки на Западном фронте. Прибыв к войскам, полководец отнюдь не являл собой образец бодрости:

«Неожиданно на КП прибывает Маршал Советского Союза Г. Н. Кулик. На нем запыленный комбинезон, пилотка. Вид утомленный. Докладываю о положении войск и мерах, принятых для отражения ударов противника.

Кулик слушает, потом разводит руками, произносит неопределенное: „Да-а“. По всему видно, вылетая из Москвы, он не предполагал встретить здесь столь серьезную обстановку.

В полдень маршал покинул наш КП. Прощаясь, он сказал, чтобы я попытался что-нибудь сделать.

Я смотрел вслед удалявшейся машине Кулика, так и не поняв, зачем он приезжал.

Встречаясь, беседуя с Куликом в мирное время, считал его волевым, энергичным человеком. А вот когда непосредственная опасность нависла над Родиной и от каждого потребовались особое самообладание и твердость духа, насколько мне показалось, у Кулика сдали нервы» .

Оказавшись в окружении, маршал переоделся в крестьянскую одежду и в одиночестве перешел линию фронта. Более столь ответственных постов ему не доверяли, но и на менее ответственных он повел себя так, что стал предметом специального приказа самого Верховного Главнокомандующего:

«Кулик, по прибытии 12 ноября 1941 года в город Керчь, не только не принял на месте решительных мер против панических настроений командования крымских войск, но своим пораженческим поведением в Керчи только усилил панику и деморализацию в среде командования крымских войск.

Такое поведение Кулика не случайно, так как аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года города Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки.

Преступление Кулика заключается в том, что он никак не использовал имеющихся возможностей по защите Керчи и Ростова, не организовал их оборону и вел себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец, потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками» .

Сеющий панику и пораженческие настроения маршал СССР - случай уникальный в военной истории.

Одним из главных итогов паники стали катастрофические потери РККА. По данным комиссии С. В. Кривошеева, за III квартал 1941 года РККА безвозвратно потеряла 2 067 801 человек, что составило 75,34 % от общей численности вступивших в бой войск, причем большую часть этих потерь наша армия понесла пленными. Всего за 1941 год в плен попало 2 335 482 бойцов и командиров РККА, что составляет более половины от числа военнопленных за все годы войны, и большая часть из этих людей попала в плен в первые недели войны. На одного убитого в июне-августе 1941 года приходится 4 пленных. И здесь не так уж и важно, поднял ли боец руки сам или, в панике убегая, стал легкой добычей солдат победоносного вермахта, конец был один - лагерь за колючей проволокой…

Вторая тайна, связанная с паникой, молчание о причинах

Как мы уже упоминали выше, советская историография войны старалась обойти тему паники 1941 года стороной. Несколько шире освещен вопрос оказался в художественной литературе - достаточно вспомнить такие произведения, как «Живые и мертвые», «Война на западном направлении», «Зеленая Брама», где интересующая нас тема затрагивалась, и затрагивалась порой весьма подробно. Главной причиной паники, озвученной в литературе, оставалась все та же пресловутая «внезапность». Вот как объясняет причины паники главный герой романа «Живые и мертвые» комбриг Серпилин.

«Да, паникеров немало, - согласился он. - А что вы хотите от людей? Им и в бою страшно бывает, а без боя - вдвое! С чего начинается? Идет у себя же в тылу по дороге - а на него танк! Бросился на другую - а на него другой! Лег на землю - а по нему с неба! Вот вам и паникеры! Но на это надо трезво смотреть: девять из десяти не на всю жизнь паникеры. Дай им передышку, приведи в порядок, поставь их потом в нормальные условия боя, и они свое отработают. А так, конечно, глаза по пятаку, губы трясутся, радости от такого мало, только смотришь и думаешь: хоть бы уж они все поскорей через твои позиции прошли. Нет, идут и идут. Хорошо, конечно, что идут, они еще воевать будут, но наше-то положение трудное!»

Такое объяснение было простым и понятным простому обывателю, но приведенные выше нами факты оно не объясняет. И 25-й стрелковый корпус, и 199-я стрелковая дивизия встретили врага не в лесу или на дороге, а на заранее подготовленных позициях (199-я сд - даже в укрепрайоне!) и побежали от первого же соприкосновения с противником. Застать врасплох немцы могли отдельные части, но никак не всю РККА на всех активных фронтах.

Генерал А. В. Горбатов, отрывки из мемуаров которого мы приводили выше, попытался по-своему осмыслить причины произошедшего:

«Мне, только что вернувшемуся в армию, все это казалось плохим сном. Не верилось тому, что видели глаза. Я пытался отогнать навязчивую мысль: „Неужели 1937–1938 годы так подорвали веру солдат в своих командиров, что они и сейчас думают, не командуют ли ими „враги народа““? Нет, этого не может быть. Вернее другое: неопытные и необстрелянные командиры несмело и неумело берутся за исполнение своих высоких обязанностей» .

Низкое качество командиров сам генерал объяснял последствиями репрессий 1937–1938 годов.

Эта версия на первый взгляд выглядит более логичной. Она объясняет панику неопытностью командиров (которая, в свою очередь, имеет свои причины), которые попросту не сумели справиться с вверенными им войсками. Но отчего запаниковали сами командиры? Кадровые военные, те, для кого защита Отечества является смыслом жизни, кто выбрал для себя нелегкую, но почетную профессию - Родину защищать? К тому же мы уже отмечали выше, что разные рода войск РККА оказались в разной степени подвержены панике. Уровень подготовки командиров был примерно одинаков, но танковые и механизированные части даже при безграмотном и некомпетентном руководстве проявляли в бою стойкость и мужество даже в безнадежных ситуациях, а пехотные дивизии бросали позиции и беспорядочно отступали.

Нет, и эта причина удовлетворить нас не может.

И все-таки, почему советские историки за почти полвека изучения Великой Отечественной войны не предложили нам адекватной версии? Ведь, несмотря на все недостатки и проблемы советской исторической науки, она все-таки осветила очень многие аспекты войны. Но к теме массовой паники 1941 года так и не подступилась. Почему? А ведь без ответа на этот вопрос мы не можем понять и другого - как советское руководство смогло справиться с феноменом массовой паники? Почему спешно сформированные из мобилизованных резервистов дивизии уже осенью 41-го года сумели остановить немцев, сорвав планы захвата Москвы и Ленинграда? Неужели советские командиры столь быстро обрели боевой опыт и умение работать с личным составом, а немцы утратили искусство внезапных ударов? Нет, мы знаем, что таких изменений не произошло. Но чтобы понять, как советское руководство сумело справиться с паникой, мы должны знать ее подлинные причины, а для этого нам необходимо углубиться в социальную Страны Советов. Почему именно в социальную? Потому что необходимо вспомнить древнюю аксиому военной науки - воюет не оружие, воюют люди. И если война - лишь продолжение политики другими средствами, то армия - лишь отражение общества, которое она призвана защищать. Поэтому ключ к загадке лежит в истории советского общества в 20–30-е годы XX века.

Мы старый мир разрушим…

Мы не случайно использовали в названии этого подраздела строку из большевистского партийного гимна. Дело в том, что слово «мир» в старом русском языке, на котором говорили в Российской империи, означало не только мир, как состояние отсутствия войны, и не только мир как Вселенную, но и мир в значении «общество». В наше время только в церковном языке уцелело понятие «мирской» - т. е. нецерковный. Поэтому ныне строка из партийного гимна звучит просто апокалиптически, но в момент ее написания, а вернее, перевода на русский язык, она имела другой и совершенно конкретный смысл - речь шла об уничтожении старого общества и создании общества нового. Рассмотрим, как же большевики воплощали свои планы в жизнь.

В результате Гражданской войны страна понесла большие потери в численности населения: отделились целые области - Польша, Финляндия, Прибалтика, часть собственно русских земель была захвачена соседями (Западная Белоруссия, Бессарабия и т. д.), миллионы людей оказались на чужбине в результате эмиграции, миллионы - погибли от голода, сотни тысяч - стали жертвами революционного и контрреволюционного террора. В целом специалисты оценивают людские потери страны в результате революции и Гражданской войны в 10–15 млн человек, т. е. около 10 % от населения Российской империи на 1913 год.

Однако, как это ни неожиданно звучит, но значительных изменений в российском обществе не произошло. Изменилась социальная структура, на место прежней титулованной и служилой элиты пришел Аппарат, а высшее руководство оказалось в руках революционеров. Старая элита оказалась лишенной политических прав и собственности, но в этот момент вопрос об ее физическом уничтожении еще не стоял. Более того, с введением НЭПа значительная часть прежнего торгового сословия сумела вернуть себе собственность и возобновить занятия предпринимательской деятельностью. Сохранила свои посты значительная часть старых специалистов (других попросту не было), и не просто сохранила, но заставила новую власть с собой считаться. Крестьянство, избавившись от помещиков и став фактически монопольным собственником земли, сохранило привычный уклад жизни…

Власть большевистского руководства покоилась на компромиссе - общество признавало новую власть, а та, в свою очередь, старалась избегать резких социальных преобразований.

Такое «смирение» власти было вызвано двумя причинами - с одной стороны, власть просто не чувствовала в себе достаточно сил для преобразования общества, с другой - в рядах большевистской партии шла отчаянная полемика по вопросу дальнейшего развития страны, революции и общества. Не будем рассматривать подробно ход этой борьбы, он достаточно хорошо освещен нашими современными историками, укажем лишь, что в результате жестокой и бескомпромиссной схватки верх одержал И. В. Сталин и его сторонники. Парадигмой, которую защищала эта группа, было превращение советского государства в плацдарм нового социалистического общества, а затем постепенное расширение этого плацдарма до размеров всего земного шара. Основные принципы этого общества нашли свое отражение в Конституции СССР 1936 года, которая представляла собой своего рода заявку на кодекс новой, социалистической эры, мощный идеологический и законодательный аргумент в арсенале строителей мировой коммунии.

Примечательно, что впервые ряд основных положений новой Конституции Сталин публично огласил не на партийном съезде или конференции, а в интервью руководителю одного из крупнейших американских газетных объединений «Скриппс-Говард ньюспейперс» Рою Уильяму Говарду 1 мая 1936 года. Таким образом, основные тезисы новой конституции с самого начала были озвучены не только для советской (интервью Сталина через четыре дня перепечатали все ведущие советские газеты), но и для западной аудитории.

Предназначение новой Конституции не было секретом и для советского общества - секретные документы НКВД, отмечающие настроения граждан, зафиксировали следующий отзыв о новом основном законе - «конституция написана не для нас, а для международного пролетариата» .

Создание такого документа имело исторический прецедент в прошлом, в эпоху утверждения в Европе идей либерализма. Тогда таким документом, ставшим своего рода квинтэссенцией доктрины Великой французской революции, стал знаменитый Кодекс Наполеона. Между историческими судьбами этих документов весьма много общего - оба они были созданы как подведение итогов революционных процессов, оба несли на себе отпечаток личности создателей - диктаторов, оказавшихся у власти в ходе революционных процессов, и международное значение обоих документов было не меньшим, чем внутреннее, оба документа оставили глубокий след в истории - Кодекс Наполеона в измененном виде и по сию пору служит основой гражданского законодательства большинства европейских государств, а от сталинской Конституции ведет свое начало концепция социального государства, столь распространенная сейчас в той же Западной Европе. Не случайно именно во время разработки и принятия Конституции СССР в Советском Союзе создается и выходит в свет одна из заметных в мировой историографии работ, посвященных французскому императору, - «Наполеон» академика Е. В. Тарле. И видимо, отнюдь не случайно к этой работе проявляет интерес сам «отец народов», высоко оценивший сей труд.

Но прежде чем перейти к построению нового общества, большевикам необходимо было уничтожить старое общество, доставшееся им в наследство от Российской империи. Уничтожить, конечно, не в физическом смысле (хотя террор и был одним из важных инструментов социальной инженерии), но уничтожить как структуру, разрушить стереотипы поведения, систему ценностей, общественных отношений и затем на расчищенном месте построить «новый мир».

По старому обществу был нанесен ряд целенаправленных ударов.

Удар первый - крестьянство

Наиболее крупной частью общества, хранившей традиционный образ жизни и, соответственно, традиционные ценности, было крестьянство, составлявшее, по некоторым оценкам, до 80 % населения страны. Именно по нему большевики и нанесли главный удар, начав принудительную коллективизацию.

В трудах современных исторических публицистов и некоторых историков, ставящих своей целью оправдание действий сталинского режима, в качестве наиболее важного аспекта коллективизации выдвигается аспект экономический - повышение производства товарного хлеба. Так, известный современный историк М. И. Мельтюхов пишет: «Осуществление форсированной индустриализации зависело от стабильного снабжения населения продовольствием, что требовало государственной монополии не только на хлебном рынке, но и во всем сельском хозяйстве. Эту проблему была призвана решить начавшаяся в 1929 году коллективизация, которая резко подняла товарность сельского хозяйства за счет снижения жизненного уровня в деревне» .

Вот так вот - за счет снижения жизненного уровня. Ниже мы увидим, чего стоят утверждения о «стабильном снабжении населения продовольствием» и что скрывается за словами «снижение жизненного уровня в деревне».

Тотальное наступление на крестьянство началось с того, что состоявшийся 10–17 ноября 1929 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение о переходе к политике «ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации». Конкретные механизмы реализации этого решения выработала созданная 5 декабря того же года комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) под председательством наркома земледелия Я. А. Яковлева (Эпштейна).

«Во-первых, проводить в районах сплошной коллективизации на основе постановлений сельских сходов и местных съездов Советов экспроприацию всех средств производства раскулаченных крестьянских хозяйств и их передачу в неделимый фонд колхозов.

Во-вторых, высылать и выселять по постановлению сельских сходов и сельсоветов тех крестьян, которые будут оказывать активное сопротивление установлению новых порядков.

В-третьих, включать в состав колхозов как рабочую силу и без предоставления избирательного права тех раскулаченных крестьян, которые согласны подчиниться и добровольно исполнять обязанности членов колхоза» .

В этом постановлении сразу же обращает на себя внимание превалирование идеологических критериев над экономическими. Репрессиям должны были подвергнуться не только кулаки, но и все, кто оказывал сопротивление установлению новых порядков. Между тем для «сознательных» кулаков, готовых содействовать коллективизации, оставалась возможность выполнять обязанности членов колхоза без права голоса.

Другой важный аспект - это то, что коллективизация в партийном документе выступает лишь средством борьбы с кулаками, которые по количеству производимого ими товарного зерна в 1926–1927 годах более чем в три раза превышали колхозы. Т. е. коллективизация на первых порах должна была привести к снижению количества товарного зерна и сельхозпродукции в стране. (Так это или нет, мы увидим ниже.)

Сельские коммунисты (которых к 1929 году было 340 тыс. человек на 25 миллионов крестьянских дворов) не пользовались доверием партийного руководства. Для осуществления программы коллективизации на село были направлены значительные силы партийных кадров из городов. После XV съезда партии на временную и постоянную работу в деревню было направлено 11 тысяч партработников. После ноябрьского пленума 1929 года в деревню было командировано еще 27 тысяч партийцев (их называли «25-тысячники»), которым предстояло стать председателями новообразованных колхозов. В течение 1930 года в сельскую местность сроком на несколько месяцев было направлено около 180 тысяч городских коммунистов и «сознательных рабочих».

Примечательно, что начали свою деятельность адепты колхозного строя даже не с раскулачиваний, а с борьбы против религии. Как отмечает современный коммунистический историк, «они видели в религиозности крестьян проявление диких суеверий и старались направить верующих на „путь истинный“, закрывая церкви, мечети или иные помещения религиозного культа. Чтобы доказать нелепость религии, командированные горожане нередко издевались над верой людей, снимая кресты с церквей или совершая иные кощунства» .

Хотя экономические критерии кулака были достаточно точно сформулированы в постановлении ЦК, партийные эмиссары в деревне руководствовались не столько экономическим положением крестьянина, сколько его идеологической ориентацией. Для крестьян, не отвечающих формальным определениям кулака, но несогласных с политикой коллективизации, даже был придуман специальный термин - «подкулачник» или «кулацкий пособник», к которым применялись те же самые меры, что и к кулакам.

Коллективизация велась ударными темпами. Так, если к началу 1929 года уровень коллективизации составлял 7,6 %, то к 20 февраля 1930 года этот показатель достиг уровня 50 %.

Как выглядел этот процесс на местах? Рассмотрим свидетельства очевидцев:

«Собрали собрание. Без всякого разъяснения стали говорить, что обязательно сейчас подписывайтесь в колхоз все до одного. Но крестьянин ничего не знает и думает - а куда буду писаться? Так и не стали подписываться. Начали устращивать оружием, но все-таки подписываться никто не стал, потому что никто не знает куда. Тогда председатель сельсовета, тут же был секретарь райкома и еще один партиец, начал грозить: „Кто не пойдет в колхоз, того поставим к реке и пулеметом перестреляем“, и затем стали голосовать за колхоз; но говорили не так - „кто против колхоза“, а „кто против советской власти“. Конечно, против советской власти никто не пойдет» . Вот так действовали коммунисты на селе - обманом и угрозами. Можно согласиться с советским исследователем Ю. В. Емельяновым, что командированные в деревню коммунисты чувствовали себя «как белые колонизаторы, оказавшиеся в краях, населенных дикарями».

Нельзя сказать, чтобы крестьянство пассивно терпело такие издевательства над собой. Оказавшись на грани гибели, крестьяне брались за оружие в отчаянной попытке если не отвратить от себя беду, то хоть умереть с честью. «В вооруженных восстаниях участвовали тысячи человек. Так, в Сибирском крае только с января по март 1930 года было зарегистрировано 65 массовых крестьянских выступлений. В Средне-Волжском крае в течение года произошло 718 групповых и массовых выступлений крестьян, в Центрально-Черноземной области - 1170» .

Вопреки идеологическим установкам коммунистов, в массовых выступлениях почти повсеместно принимали участие середняцкие и бедняцкие слои. В защите своего традиционного уклада жизни крестьянство было едино, что вызывало крайнюю обеспокоенность партийцев. «Меня крайне беспокоит то обстоятельство, что во время этих выступлений мы фактически остались с очень тонким слоем деревенского актива, а батрацкой и бедняцкой массы, которая должна была быть нашей опорой, не видели, они стояли в лучшем случае в стороне, а во многих местах даже в первых рядах всех событий», - писал ответственный партработник Украинской ССР.

Восстания подавлялись с предельной жестокостью - для борьбы с ними создавались специальные отряды партработников, привлекались части ОГПУ и даже Красной Армии. Участники восстаний арестовывались и подвергались заключению.

Нельзя сказать, чтобы крестьянское сопротивление было бессмысленным. Напуганное масштабами «всесоюзной Жакерии», советское руководство сделало «шаг назад» - 2 марта 1930 года в «Правде» появилась статья И. Сталина «Головокружение от успехов», где осуждались наиболее одиозные действия властей на местах. Темпы коллективизации замедлились, более половины уже созданных колхозов с треском развалились - уже к первому мая 1930 года уровень коллективизации снизился до 23,4 %. Но уступка со стороны власти была не более чем тактическим ходом, с ноября 1930 года партия перешла в новое наступление на крестьянство, и уже к середине 1931 года уровень коллективизации вновь составил 52,7 %, а через год - достиг отметки 62,6 %.

Какое количество крестьян подверглось репрессиям в эти годы? В исторической литературе и околоисторической публицистике называются разные цифры. Предельной величиной можно считать обозначенную А. И. Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» численность репрессированных в ходе коллективизации 15 миллионов человек. Однако автор в своем труде не привел каких-либо статистических или документальных данных в подтверждение своих расчетов.

Более обоснованные цифры приводит в своем исследовании профессор В. Н. Земсков. По его данным, в 1930–1931 годах на спецпоселение было отправлено 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека, а за 1932–1940 годы к ним прибавилось еще 2 176 000 человек. Таким образом, общее число репрессированных составило около 4 миллионов человек. В реальности эта цифра была еще больше, так как в ней не учтены раскулаченные по третьей категории - отправленные на спецпоселение в границах своей области или края, а также число умерших в дороге в ссылку. Т. е. можно говорить примерно о 5–6 миллионах крестьян, пострадавших в ходе коллективизации. Много это или мало? Согласно результатам переписи 1926 года, сельское население СССР составляло 120 713 801 человек. Поскольку не все, кто живет на селе, являются крестьянами, мы можем оценить численность советского крестьянства примерно в 100 миллионов человек. Согласно нашим подсчетам (конечно, весьма приблизительным), в ходе коллективизации репрессиям подвергся каждый двадцатый крестьянин. При этом нужно учесть, что главный удар был нанесен по наиболее хозяйственным, трудолюбивым, образованным крестьянам - именно своим трудом добивались они уровня благосостояния, позволявшего записать их в «кулаки».

Уровень же профессиональной подготовки в области сельского хозяйства новоявленных руководителей колхозов был, мягко говоря, весьма низким.

«Я выросла в городе и не имела ни малейшего понятия о сельском хозяйстве. Всей душой преданная советской власти, я быстро продвинулась и заняла высокое место в райкоме как крупный партийный работник. Последней весной в райком пришла жалоба, что крестьяне одного села отказываются выезжать в поле и засевать землю. Меня послали выяснить это дело и наладить посев. Я приехала из города как представитель власти, созвала крестьян и спросила:

- В чем дело? Почему не засеваете поля?

- Нет посевного, - слышу.

- Покажите мне амбары.

Открыли ворота сараев. Гляжу - горы мешков.

- А это что? - спрашиваю.

- Пшено.

- Завтра чуть свет вывезти его отсюда в поле и посеять! - прозвучала моя команда.

Мужики усмехнулись, переглянулись между собой.

- Ладно. Сказано - сделано! - весело откликнулся кто-то. - За работу, ребята!

Подписав бумаги о выдаче пшена крестьянам, я спокойно легла спать. Проснулась я поздно, позавтракала и пошла к амбарам узнать: работают ли? А в сарае уже пусто, вывезено все под метелочку. К вечеру назначаю опять собрание. Народ сходится веселый, подвыпивший, где-то гармонь играет, частушки поют. „Почему гуляют?“ - недоумеваю я. Наконец пришли мужики, смеются.

- Ну как, пшено посеяли? - спрашиваю.

- Все в порядке! - отвечают. - Распорядитесь, завтра что сеять?

- А что у вас во втором амбаре?

- Мука! Давайте завтра ее сеять! - хохочет пьяный мужик.

- Не смейтесь, - говорю, - муку не сеют!

- Почему не сеют? Раз сегодня кашу посеяли, значит, завтра и муку сеять будем.

Меня как обухом по голове ударило:

- Как кашу сеяли? Да разве пшено - каша?

- А вы думали - посевное? Ободранное зерно - это каша, а вы распорядились ее в землю сеять….» Автор намеренно не стал сокращать столь большую цитату, чтобы читатель хоть на миг мог себе представить, что происходило тогда в деревне. Помимо трагического курьеза с засеванием каши (трагического, потому что для автора воспоминаний он кончился арестом по обвинению во вредительстве), данный отрывок хорошо показывает психологию коммуниста по отношению к крестьянам. Обратите внимание на момент, когда автор воспоминаний впервые почувствовала неладное: это появление в деревне веселья. Вопреки бравурным лозунгам «жить стало лучше, жить стало веселее» для коммуниста веселье крестьян - сигнал тревожный.

А теперь попробуем ответить на вопрос - могла ли политика коллективизации достигнуть тех экономических целей, которые декларировались при ее начале? Напомним, что в результате коллективизации были ликвидированы кулацкие хозяйства, поставлявшие в 1929 году товарного хлеба больше, чем колхозы, на спецпоселение были высланы наиболее компетентные и трудолюбивые крестьяне, новые хозяйства возглавили «идейно подкованные», но мало что понимающие в сельском производстве коммунисты - 25-тысячники. Могли ли эти меры дать прирост сельскохозяйственной продукции? Любой здравомыслящий человек ответит на это: конечно, нет.

Положение усугубил и еще один фактор: не желая отдавать свой скот в общее хозяйство, крестьяне начали массово забивать его, что приводило к общему сокращению продовольственного фонда страны. Писатель Олег Волков вспоминал о тех временах: «По деревням мужики, таясь друг от друга, торопливо и бестолково резали свой скот. Без нужды и расчета, а так - все равно, мол, отберут или взыщут за него. Ели мясо до отвала, как еще никогда в крестьянском обиходе не доводилось. Впрок не солили, не надеясь жить дальше. Иной, поддавшись поветрию, резал кормилицу семьи - единственную буренку, с превеликими трудами выращенную породистую телку. Были как в угаре или ожидании Страшного суда» .

В цифрах это выглядело следующим образом: «Только в январе и феврале 1930 года было забито 14 миллионов голов крупного рогатого скота. За 1928–1934 годы поголовье лошадей в стране уменьшилось с 32 миллионов до 15,5 миллиона, крупного рогатого скота - с 60 миллионов до 33,5 миллиона, свиней - с 22 до 11,5 миллиона, овец с 97,3 миллиона до 32,9 миллиона» .

Несмотря на громкие лозунги о «железном коне, который придет на смену крестьянской лошадке», коллективизация не была обеспечена развитием сельскохозяйственной техники. Так, в 1932 году сельское хозяйство было обеспечено машинами только на 19 %, а МТС обслуживали лишь 34 % колхозов. Да и там, где они были, посевные площади также сокращались. «Побывав в своей деревне, я и сам убедился, что реальная жизнь крестьян стала труднее, люди молчаливее, разговорить даже с детства знакомого мужика удается не сразу и непременно только с глазу на глаз. Из деревни осенью забирали по обязательным поставкам столько, что оставалось на прожиток очень немного. Я видел, что хутора „свели“, всех сселили в деревню, а дальние поля хуторян зарастали кустарником. Несмотря на появление МТС с тракторами, засевать и обрабатывать прежний клин не успевали и тем более не успевали убирать урожай», - вспоминал о середине 30-х годов вице-адмирал Б. Ф. Петров.

В результате экономическим итогом коллективизации стало снижение производства сельскохозяйственной продукции в стране, что при росте городского населения не могло не привести к трудностям с обеспечением продовольствием. Новая система хозяйствования оказалась куда менее эффективна, чем прежняя. А само проведение коллективизации привело к обвальному снижению производства продуктов и, как следствие, к голоду начала 30-х годов.

Этот голод не был признан государственной статистикой, и поэтому некоторые историки-сталинисты по сию пору оспаривают его масштабы. По оценкам демографов, основанным на сравнении результатов переписей населения 1926 и 1939 годов, число погибших от голода в 1932–1933 годах составило от 4,5 до 5,5 миллиона человек. Столь страшных потерь населения в мирное время страна еще не знала. Вот что кроется за эвфемизмом историков - «снижение жизненного уровня крестьян».

Впрочем, может быть, горожане стали жить лучше? Мы помним, что современные историки советского толка считают, что целью коллективизации было стабильное обеспечение городов продовольствием и повышение производства товарного хлеба. Реальность показывает, что обе эти задачи не были решены - коллективизация спровоцировала общее уменьшение производства сельхозпродукции, в городах пришлось ввести карточную систему (это в мирное-то время), которую отменили лишь в 1934 году. Но и после отмены карточек «сталинское изобилие» наступило лишь в городах, отнесенных к первой категории снабжения (а их было очень немного). В других местах с продуктами было гораздо хуже.

Вот, к примеру, данные о снабжении продовольствием авиационного завода № 126 в Комсомольске-на-Амуре, т. е. одного из важнейших промышленных объектов второй пятилетки:

«Белого хлеба не было вовсе. Потребность в черном хлебе составляла 25 тонн/сутки, а выпекалось лишь 16–18, что вело к образованию огромных очередей. Поражает список продуктов, о которых заводчане в июле только вспоминали: макарон не было в продаже с 1 марта, свежей рыбы - с 1 июня (и это в городе, стоящем на полноводной реке! - А. М.), сахара с 10 июня, „и не известно, когда будет“. Относительно муки и молока имеются только сведения, что их в продаже нет, без указания, как давно» .

Вопреки заявлениям советских пропагандистов, что коллективизация покончила с угрозой голода от неурожаев, неурожай 1936–1937 годов спровоцировал очередные продовольственные трудности.

«С 1 января 1937 года у нас в городе исчезли из магазинов продукты и мука, а также овес и ячмень, но мы с этим положением миримся, трудности надо пережить, а вот по отношению хлеба - это кошмар. Для того чтобы получить 2 килограмма хлеба, нужно с 9 часов вечера стоять в очереди около хлебного магазина и ждать до 7 часов утра, пока он откроется, и тогда с большим усилием можем получить 2 килограмма хлеба. Если ты приедешь в 4 часа утра к любому хлебному магазину, то около них стоит очередь», - писал М. И. Калинину житель города Новозыбков Западной области.

«…Хлеб продают в малом количестве, так что большая половина населения остается ежедневно без хлеба. Очереди ежедневно увеличиваются и в ожидании хлеба стоят круглые сутки, и если какой гражданин вздумает получить хлеб сегодня, то он его получит на 2 дня позже. И такое явление имеется в ряде районов Азово-Черноморского края», - вторит ему секретарь городского совета с юга России.

Помимо проблем с обеспечением поставки хлеба в города возникли проблемы и с импортом зерна за рубеж, что являлось важным источником финансирования индустриализации. Американский историк Глеб Бараев проанализировал объемы советского хлебного экспорта на основании цифр, опубликованных в сборниках «Внешняя торговля СССР»:

(по годам в тысячах тонн)

Таким образом, можно отметить, что даже после рекордного для советского колхозного хозяйства урожая 1937 года объемы хлебного экспорта были более чем в два раза ниже таковых в 1930 году, когда за границу вывозился хлеб, заготовленный накануне коллективизации. В дальнейшем, несмотря на расширение технической оснащенности сельского хозяйства, расширение пахотных земель за счет целинных земель и т. д., СССР оказался не в состоянии обеспечить себя продовольствием и с 1960-х годов выступал на мировом рынке уже как один из крупных импортеров зерна. Такова была экономическая «эффективность» колхозного строя.

Между тем ни И. Сталин, ни другие представители высшего партийного руководства не считали коллективизацию своей неудачей. Напротив - рассматривали ее как одно из крупнейших достижений. Разгадка кроется в том, что социальный смысл произошедших преобразований был для узкого руководства гораздо значимее и важнее экономического. Превращение крестьянства из «класса мелкобуржуазных собственников» в коллективных трудящихся на земле - это было главным. Вместо хранителей традиционных ценностей и традиционного уклада жизни появлялся новый слой общества уже с советским укладом и советскими ценностями. Конечно, изменения в массовом сознании не могли произойти столь быстро, но с марксистской точки зрения сфера массового сознания лишь «надстройка» над экономическим базисом, а раз базис изменен, то и изменение ценностных установок было делом времени.

Коллективизация крестьянства являлась обязательным условием строительства нового общества. Не случайно в постановлении VII съезда Советов СССР, которое послужило основанием для разработки новой Конституции, подчеркивалось: «Коллективизированное более чем на 75 % крестьянство превратилось в многомиллионную организованную массу» . Сталин называл эту «организованную массу» «совершенно новым крестьянством», принципиально отличным по своей мотивации и по своему положению от прежнего. Прав он был или нет, мы увидим позже, а пока обратимся к рассмотрению других действий «строителей нового общества».

Удар второй. Спецеедство

Если крестьянство было хранителем ценностей традиционного общества на селе, то в городах эту роль играли представители технической интеллигенции. Русские инженеры. Русский инженер - это не просто человек с дипломом об окончании высшего учебного заведения, это носитель особой, исчезнувшей ныне начисто русской технической культуры, которая включала в себя не только часть собственно техническую, но и культуру управления людьми, культуру быта и была гармоничной частью старого общества.

Отношение большевиков к русскому инженерному корпусу было двояким - с одной стороны, инженеров («спецов» - по терминологии 20-х годов) считали «прислужниками буржуазии», «классовыми врагами пролетариата», но с другой - в их услугах нуждались, потому что заменить их было некем, а без квалифицированных управленческих и инженерных кадров любое производство бы рассыпалось. Поначалу рациональный аспект преобладал над классовым.

Однако в конце 20-х годов ситуация резко изменилась. По всей стране началась настоящая травля «спецов», получившая в исторической литературе название «спецеедство».

Со стороны это выглядит парадоксальным - государство ставит задачу ускоренного развития промышленности, инженерных кадров в стране мало, их роль в стране возрастает, и, по-хорошему, государству стоило бы, напротив, проявить повышенное внимание к этим людям. Но для советских руководителей главным было то, что в этих условиях возрастала не только техническая, но и социальная роль технической интеллигенции. А поскольку этот слой не спешил становиться социалистическим, а, напротив, упорно держался своих традиций, то в этом власть увидела угрозу задаче социальной - построению нового общества. Власть в этой сфере решительно поддержал аппарат, который увидел в возрастании роли инженеров угрозу своему монопольному положению в сфере управления и распределения материальных благ.

Первым ударом по старому инженерному корпусу было так называемое Шахтинское дело - состряпанное органами ОГПУ дело о «вредительстве спецов» в г. Шахты. За ним последовало куда более масштабное дело Промпартии. Лояльные к сталинскому режиму историки обычно указывают, что общее число уничтоженных и репрессированных по этим делам инженеров было невелико. Но при этом они обычно умалчивают, что эти дела послужили основой для массовой пропагандистской кампании против старого инженерного корпуса, развернутой по всей стране во всю мощь коммунистического пропагандистского аппарата.

Главной целью этой кампании была ликвидация инженерного корпуса как единой корпорации, играющей не только техническую, но и социальную роль, во-первых, как управляющего персонала, а во-вторых, как хранителей культурного пласта традиционного общества, имеющих свою точку зрения на пути развития страны и общества.

Метод расправы с инженерным корпусом разительно отличался от тех, что применялись к крестьянству, - заменить ценных специалистов было в любом случае некем, поэтому даже осужденных инженеров старались использовать по специальности, организуя так называемые «шарашки» под контролем органов НКВД. Главным было не физическое истребление специалистов, а их моральное унижение и дискредитация. Как отмечает М. Ю. Мухин в своем исследовании по истории отечественной авиационной промышленности, «печать в те годы пестрела многочисленными „антиспецовскими“ публикациями. Регулярно появлялись статьи, посвященные разоблачению очередного „вредителя“. На видных местах, на первых полосах публиковались материалы с хлесткими заголовками „О вумности инженера Госрыбтреста Колесова“ у „Машинист Лебедев утер нос спецам“, и т. п.» . Во второй половине 20-х годов участились случаи избиений рабочими специалистов и даже директоров, не останавливались даже перед убийствами «вредителей».

Власти полностью поддерживали эту кампанию, которая к началу 1930-х годов приобрела всеобщий характер. На каждом предприятии были созданы рабочие комиссии «по ликвидации вредительства».

В современной исторической публицистике получила определенное распространение точка зрения, что отдельные факты вредительства действительно имели место быть, а потому борьбу с вредительством нельзя рассматривать как социальное явление. Однако никто из этих авторов не рискнул подтвердить тезис советской пропаганды о массовом и всеобщем характере вредительства, объективный анализ показывает, что в большинстве случаев за «вредительство» принимали последствия брака и низкой культуры производства.

Важно отметить и такой аспект: в советских идеологических установках 20–30-х годов вредительство связывалось почти исключительно со «спецами» - теми, кто, с точки зрения советских идеологов, мог вредить по классовым мотивам. Однако, как отмечают историки, часто кампания по обвинению «спецов» во вредительстве проходила как составная часть замазывания огрехов рабочих. М. Ю. Мухин приводит в своем исследовании характерный эпизод того времени:

«Так во время осмотра фюзеляжа одного из строящихся самолетов браковщик заметил двойные дыры заклепок - брак, который грозил самолету в полете катастрофой. Оказалось, что рабочие, сделавшие этот брак, замазали лишние дыры и вставили фальшивые заклепки. Когда же им поставили на вид, они стали писать жалобы во все инстанции, обвиняя мастера и свою администрацию во всех смертных грехах. Начались разбирательства, комиссии. Положение усугублялось тем, что один из бракоделов был старым большевиком. Даже когда вину рабочих доказали, они продолжали твердить на разные голоса: „В браке я не виноват, а виноват мастер, мастер - плохой организатор“» .

Кампания против спецов была не проявлением «инициативы на местах», а имела своим источником позицию высшего руководства страны, что подтверждается откровенными высказываниями одного из ближайших соратников Сталина В. М. Молотова. Говоря об аресте А. Н. Туполева, член Политбюро ЦК ВКП(б) отметил, что эти люди (инженеры. - А. М. ) «очень нужны Советскому государству, но в душе они - против, и по линии личных связей они опасную и разлагающую работу вели а если даже не вели, то дышали этим. Да они и не могли иначе. В значительной части наша русская интеллигенция была тесно связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения, страна-то крестьянская…. Тот же Туполев мог стать и опасным врагом. У него большие связи с враждебной нам интеллигенцией… Туполевы - они были очень серьезным вопросом для нас» .

Примечательно, что в этом высказывании Молотов увязывает репрессии в отношении технической интеллигенции с борьбой против крестьянства. При этом для члена Политбюро совершенно не важно, вели ли люди, подобные Туполеву, «опасную и разлагающую работу» или не вели в силу своего положения на производстве и своего происхождения, - эти люди были опасны, и советская власть активно с ними боролась.

Применение государством широкого диапазона мер - от пропагандистских до репрессивных - привело к разгрому старого инженерного корпуса, утрате традиций управления производством, утрате «специалистами» своего места в обществе.

К чему это привело в условиях индустриализации? К тому, что с самого начала советскую промышленность стали преследовать такие пороки, как низкий уровень культуры производства и производственной дисциплины, что самым негативным образом сказывалось на качестве выпускаемой продукции.

«Труддисциплина низка. Рабочие пьют, и иногда очень здорово, являясь на работу, особенно после получки, в нетрезвом виде», - сообщалось в отчете по одному из авиазаводов. «Мы обошли три четверти рабочих мест… у любого станка открываешь стол - там булка, грязные тряпки и т. д. На станках валяется проволока, обрывки, как у свиньи… Ряд станков поломаны из-за того, что к ним относятся безобразно…» - вторит ему комиссия с другого завода.

И это происходило в «элитной» авиапромышленности - наиболее престижной отрасли советского ВПК 30-х годов, развитию которого уделялось приоритетное внимание со стороны государства. Что происходило на менее контролируемых заводах, даже страшно представить.

Упомянутые нами пороки были характерны для советской промышленности до самого конца ее существования, и во многом в них таится причина того технического и технологического отставания нашей страны, с которым мы имеем дело в настоящее время. Таков итог социальной политики советского руководства в области регулирования производственных отношений.

Другим следствием «спецеедства» стал расцвет в предвоенном СССР самых разных форм технического шарлатанства. Это явление еще ждет своего описания со стороны исторической науки, поэтому мы расскажем о нем в самых общих чертах, так как его влияние на развитие СССР 30-х годов было довольно значительным.

Сущность его заключалась в том, что многочисленные и разнообразные шарлатаны старались предложить малокомпетентным, но «идейно подкованным» советским руководителям альтернативные формы решения сложных технических проблем. Уровень квалификации «красных директоров» не позволял сразу понять нелепость предлагаемых прожектов, а на компетентные заключения специалистов шарлатаны отвечали обвинениями во вредительстве и «затирании» со стороны «буржуазных инженеров».

Масштабы этого явления были колоссальны. Под руководством шарлатанов создавались целые организации, занимающиеся созданием всевозможного «чудо-оружия», на содержание которых расходовались огромные средства. Эффект от их деятельности был, как правило, ничтожен, а подчас приносил существенный вред, т. к. свертывались куда более перспективные разработки, ведущиеся честными специалистами.

Чтобы представить перед читателем наглядную картину, приведем несколько примеров наиболее выдающихся шарлатанов того времени. В 1921 году в Петрограде было создано Особое Техническое Бюро (Остехбюро) под руководством инженера Бекаури. Эта организация занималась разработкой самых разных военно-морских вооружений - от мин и торпед до телеуправляемых торпедных катеров. Денег на нее не жалели (в отдельные годы бюджет Остехбюро превышал бюджет всех ВМС РККА), но единственное, в чем преуспели его сотрудники, это во «втирании очков» руководству и в интригах против конкурентов. Поразительно, но из всех образцов «чудо-оружия», разработкой которого занимались специалисты бюро, лишь один (!!!) был принят на вооружение. В результате, по мнению современных историков, в развитии минно-торпедного и трально-противолодочного вооружения советский ВМФ значительно отстал от иностранных флотов, оставшись на уровне Первой мировой войны. Руководство ВМФ видело причины столь бедственного положения именно в деятельности Остехбюро, но вплоть до 1938 года поделать ничего не могло. Лишь в конце 30-х годов деятельность этой конторы заинтересовала компетентные органы, в результате чего значительная часть руководства Остехбюро была репрессирована, а само бюро было преобразовано в обычный НИИ.

Другим выдающимся техническим авантюристом того времени был Л. В. Курчевский. Будучи талантливым изобретателем и не менее талантливым авантюристом, он, не имея высшего технического образования, в 1916 году возглавил КБ московского военно-промышленного комитета. При новой власти Курчевский возглавил созданную специально для него лабораторию при Комиссии по делам изобретений. Правда, в 1924 году авантюрист был осужден «за растрату казенного имущества», но благодаря высокому покровительству вышел сухим из воды и вернулся к своей деятельности. В 1930 году он становится главным конструктором ОКБ-1 при ГАУ, а с 1934 года возглавляет собственную структуру - Управление уполномоченного по специальным работам. Работу этой структуры курировал лично заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский. Пользуясь его покровительством, Курчевский развернул широкую деятельность по созданию и производству так называемых динамо-реактивных (безоткатных) артиллерийских орудий. Свои чудо-пушки он планировал ставить на танки, самолеты, корабли, подводные лодки. Проблема заключалась в том, что пушки Курчевского проигрывали традиционным артсистемам по всем параметрам, кроме малого веса, а по своему исполнению оказались непригодными для использования в армии.

Вот чем окончились попытки применения пушек Курчевского в авиации.

26 декабря 1938 года начальник НИП АВ ВВС полковник Шевченко писал письмо начальнику Особого отдела: «Сообщаю некоторые данные по состоянию авиационного вооружения ВВС… Какие причины, на мой взгляд, привели к тому, что мы до сих пор не имеем на вооружении ВВС крупнокалиберных пулеметов и значительно отстали в этом отношении по сравнению с передовыми капиталистическими армиями: Работа врагов народа до 1936 года в части крупнокалиберного оружия для авиации сводилась к тому, что работали над негодными пушками Курчевского типа „ДРП“. Снаряда боевого к этой пушке не давали, поэтому судить о ее качествах было весьма трудно. Когда в 1934 году 4-й отдел НИИ ВВС поставил вопрос о непригодности этой пушки, Тухачевский, Ефимов и другие созвали работников НИИ ВВС, пригласили Курчевского, Гроховского и ряд других, в том числе Захадера, Железнякова, Булина, и устроили нечто похожее на суд над нами, дали возможность Курчевскому излагать, какие он хотел, доводы и ругательства, не давая никому высказаться… Потребовалось организовать большие годичные опыты в составе эскадрильи по всесторонним испытаниям этих пушек, чтобы в начале 1936 года привести начальству такие результаты, которые показали явную непригодность этой пушки. И только в 1936 году эти работы были прекращены».

Цитата из документа дает наглядное представление как о самих чудо-пушках, так и методах, которыми Курчевский навязывал свои изобретения.

На создание и производство малых партий этих орудий ушли немалые средства, а результат оказался нулевым. Конец Курчевского был такой же, как и многих других шарлатанов, - после ареста Тухачевского лишенный высокого покровительства конструктор был арестован органами НКВД и погиб в лагерях.

Еще одним выдающимся авантюристом был А. Н. Асафов, работавший все в том же Остехбюро. Асафов - «человек с большим апломбом, но скудным специальным образованием» , главным его козырем считалась многолетняя работа в конструкторском бюро под руководством создателя первых русских субмарин И. Г. Бубнова.

Именно он предложил построить для советского флота серию крупных («крейсерских») подводных лодок и представил готовый проект. Специалисты утверждают, что основой для «эскадренной лодки IV серии» (такое обозначение получила субмарина Асафова) послужил разработанный еще в 1914–1915 годах проект 950-тонной подлодки Бубнова. Разумеется, за прошедшие полтора десятилетия бубновские чертежи уже безнадежно устарели, однако Асафов пренебрег этим очевидным фактом, что и обусловило неудачу проекта в целом.

Проект вызвал острую критику со стороны командования подводными силами Балтийского флота и инженеров-кораблестроителей. Однако авантюрист сумел получить покровительство не где-нибудь, а в ОГПУ, и постройка лодок была начата.

Командование ВМФ с трудом добилось изучения этих кораблей компетентной комиссией, которая установила, что их боевые качества соответствуют уровню… начала Первой мировой войны, и никакой реальной ценности эти корабли для ВМС РККА не представляют. Экстренные меры по доработке уже строящихся подлодок позволили использовать их лишь в качестве учебных. Создание этих чудовищ обошлось советскому государству в 19 миллионов рублей (в ценах 1926–1927 годов), что соответствовало цене примерно шести куда более современных и эффективных субмарин типа «Щ».

Строительство трех подводных крейсеров было не единственным «вкладом» Асафова в советское кораблестроение. Не дожидаясь окончания работ над лодками серии «П», он выдвигает новый проект - на этот раз малой подводной лодки, допускающей перевозку по железной дороге в неразобранном виде. Испытания этих лодок (первый вариант лодок типа «М») полностью провалились, флот отказался принимать абсолютно небоеспособные корабли, а покровительство со стороны компетентных органов сменилось их профессиональным интересом к деятельности изобретателя.

Таким образом, в 20–30-е годы разного рода шарлатаны (мы упомянули лишь наиболее крупных) растратили на ветер из бюджета страны значительные средства (точный объем которых еще предстоит оценить историкам). Те самые средства, что были получены от ограбления крестьянства, Церкви, которые русский народ оплачивал своим потом, своей жизнью. Конечно, шарлатанство не было целью советского руководства и было, в конце концов, почти на корню уничтожено репрессивной машиной советского государства, но само это явление было бы невозможным, если бы не целенаправленная борьба со старым инженерным корпусом, «спецеедство».

Удар третий. Дело «Весна»

В 20-е годы существовала еще одна сфера жизни страны, где представители старого общества играли весьма важную роль. Речь идет о Вооруженных силах. Хотя официально Вооруженные силы советского государства и именовались Рабоче-Крестьянская Красная Армия (РККА), реально огромную роль в ее формировании играли бывшие царские офицеры, или, по терминологии того времени, военспецы. Бывший главнокомандующий вооруженными силами юга России генерал Деникин так оценивал роль военспецов в создании Красной Армии:

«Красная Армия создавалась исключительно умом и опытом старых царских генералов. Участие в этой работе комиссаров Троцкого и Подвойского, товарищей Аралова, Антонова, Сталина и многих других было вначале чисто фиктивным. Они играли лишь роль надзирателей… Все органы центрального военного управления возглавлялись генералами-специалистами - особенно широко был представлен генеральный штаб, - работавшими под неослабным контролем коммунистов. Почти все фронты и большинство красных армий имели во главе старших начальников старой армии…»

Действительно, если обратиться к истории Гражданской войны, то можно отметить, что военные успехи красных начались только после создания регулярной Красной Армии (вместо добровольческой, по сути, Красной гвардии) и принудительной мобилизации . Процесс этот зашел весьма далеко. Достаточно сказать, что в кульминационный момент деникинского наступления на Москву на ключевом участке фронта под Кромами в составе Красной Армии оказалось большее число бывших царских генералов, чем в добровольческой армии генерала Май-Маевского!

По данным современных историков, к концу Гражданской войны в Красной Армии служило около 75 тысяч бывших генералов и в качестве военных специалистов. Естественно, что эти люди не внушали доверия новому руководству страны, и значительная часть из них была уволена из рядов Вооруженных сил в ходе сокращения армии в 20-е годы.

Однако к концу 20-х годов бывшие генералы и офицеры по-прежнему составляли значительную часть комсостава РККА. Особенно важную роль играли кадровые офицеры, успевшие получить профессиональное военное, а то и высшее военное образование еще до Первой мировой войны и бывшие, по сути, единственными профессионалами такого рода в рядах советских Вооруженных сил.

Современные исследователи отмечают, что бывшее царское офицерство не представляло собой единой группы, если исходить из политических или социальных критериев. Однако можно выделить два аспекта, общих для большинства представителей этой группы, - это служебная мотивация и культурный уровень.

Редко кто из бывших генералов и был горячим сторонником коммунистической идеи. И основными побудительными мотивами для службы в РККА для них были чувство профессиональной чести и патриотизм. Недаром в советском фильме «Офицеры» знаменитые слова «Есть такая профессия - Родину защищать» произносит бывший царский офицер. Отметим, что эта мотивация коренным образом расходилась с идеологией мировой революции, что не могло не вызывать опасений у коммунистической власти. Характерный диалог, раскрывающий это противоречие, произошел при допросе арестованного морского офицера Георгия Николаевича Четвертухина:

«- Во имя чего вы, бывший офицер и дворянин, служите советской власти с момента ее провозглашения, хотя она лишила вас всех прежних привилегий?

- Это не простой вопрос. Я кадровый военный, посвятивший свою жизнь защите Отечества… Имел реальную возможность перейти на другую сторону баррикад, но этого не сделал. В годы разрухи и хаоса, когда внешний враг угрожал моей Родине, а Ленин обратился ко всем с воззванием „Социалистическое отечество в опасности!“, я откликнулся на этот призыв, поняв, что для большевиков тоже существует понятие Родины. И это был тот мост, который связал меня с ними. Я стал честно служить советской власти.

- Да, но вот Карл Маркс учит, что у пролетариев нет отечества!

- Возможно, что Карл Маркс - представитель народа, почти 2000 лет тому назад лишившегося своего отечества и разбросанного по многим странам, - утратил для себя понятие Родина и считает, что она там, где хорошо живется. Возможно, хотя я и сомневаюсь, что пролетариями тоже утрачено это понятие, а вот для меня, Четвертухина, понятие Родина сохранилось, и под ним я понимаю чувство ответственности перед ней, любовь к ее многовековой истории и культуре своего народа, к его самобытности, святыням, окружающей природе» .

В этом диалоге мы видим ответ на источник подозрительности и недоверия, которое испытывала советская власть к бывшим офицерам, - они были преданы своей стране, но отнюдь не делу мировой революции.

Бывшие офицеры служили для того, чтобы Родину защищать, но отнюдь не горели желанием «нести на штыках свободу миру». И поэтому все они попадали под подозрение со стороны карающего меча диктатуры пролетариата.

«В РККА преимущественно в высших учреждениях на службе состоит значительное количество бывшего кадрового офицерства. Эта категория военспецов является по своему бывшему и социальному положению наиболее чуждой советской власти… Все они ждут падения советской власти» , - цитирует документ НКВД тех лет современный историк.

В 1930 году советское руководство от подозрений и отдельных акций перешло к массовым репрессиям в отношении бывших . В рамках дела «Весна» только аресту подверглись более 3000 бывших и генералов, военнослужащих РККА. Цифра на первый взгляд кажется незначительной, но мы напомним читателю, что в 1928 году численность РККА составляла 529 тыс. человек, из которых 48 тыс. были офицерами. Таким образом, репрессиям подвергся ни много ни мало каждый шестнадцатый. Причем, как уже отмечалось выше, основной удар был нанесен по высшему руководству армии, по наиболее компетентной и опытной части офицерского корпуса.

Что заставило руководство страны прибегнуть к столь радикальным мерам? На наш взгляд, разгадка кроется в двух факторах: во-первых, в разрядке международной обстановки в начале 30-х годов - в условиях мирового экономического кризиса «империалистическим державам» было явно не до нападения на СССР, следовательно, ослабла нужда в военных специалистах. Во-вторых, в это время, как мы уже упоминали выше, по всей стране шла массированная коллективизация. Причем как раз на 1930 год приходится пик крестьянских выступлений (в том числе и вооруженных) против колхозов. Очевидно, что советское руководство опасалось, что эти выступления могут найти поддержку в армии, и поспешило лишить крестьянство потенциальных военных вождей.

Исследователи отмечают относительную «мягкость» репрессий 1930 года - большая часть арестованных отделалась небольшими (по советским меркам) тюремными сроками, многие потом вернулись к продолжению службы. Подобная мягкость объясняется только одним - других военных специалистов такого уровня в распоряжении советской власти не было, и взять их в течение ближайшего десятка лет было неоткуда.

Но даже такие, «мягкие», репрессии нанесли серьезный ущерб боеспособности РККА, выразившийся прежде всего в ослаблении уровня штабной работы и в подготовке кадров.

По мнению современного историка М. Е. Морозова, истинной причиной неудач Советской Армии во время Великой Отечественной войны было «неудовлетворительное качество подготовки военных кадров в СССР на протяжении всего межвоенного периода. Корни такого положения скрывались в потере преемственности со старой военной школой» .

Та преемственность, которую в последние предвоенные и военные годы советское руководство попытается восстановить. Современный историк А. Исаев, отмечая успехи военного строительства в 30-е годы, пишет: «Была воссоздана каста людей, чья профессия - Родину защищать» . Это было бы действительно успехом, если бы в начале 30-х годов эту же самую касту не разрушили целенаправленно.

Удар четвертый. Купола покатились, как головы…

Строго говоря, борьба советской власти против Церкви не прекращалась ни на один день в период с 1917 по 1991 год. Однако велась она разными методами и с разной интенсивностью. Так, после кровавых эксцессов времен Гражданской войны 20-е годы выглядят относительно спокойными - в этот период власть делает основную ставку на раскол Церкви изнутри и ее самодискредитацию. При активном участии органов ОГПУ в церкви создаются обновленческий и живоцерковный расколы. Основной мерой против священнослужителей в этот период является ссылка. (Хотя об арестах власти тоже не забывали.)

Опубликованная в 1927 году декларация митрополита Сергия хотя и вызвала неоднозначную реакцию духовенства, но ее итогом стало признание государством канонического синода РПЦ в качестве легально действующей религиозной организации (до этого власти признавали только обновленческий «синод»).

Очевидно, что, переходя в 1929 году к реализации планов по ускоренной трансформации общества, советское руководство не могло не начать враждебные действия против Церкви, которая являлась стержневым институтом традиционного русского общества. Действовали большевики, как всегда, решительно. По мнению современного церковного историка, «эти годы по свирепости гонений на православную Церковь сравнимы разве что с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их» .

Начались эти гонения с директивного письма ЦК ВКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы», подписанного секретарем ЦК партии Л. М. Кагановичем. Мы не случайно обращаем внимание читателя на подписанта письма. Дело в том, что среди части исторических публицистов существует миф о якобы благожелательном отношении И. В. Сталина к русской Церкви. Все гонения на Церковь эти авторы приписывают интернационалистам, которые-де до самой войны не давали возможности вождю народов показать свое истинное отношение к Церкви. Факты разительно противоречат этому мифу. Под письмом стоит подпись одного из вернейших соратников Сталина, никогда не выступавшего вопреки воле вождя.

В этом документе духовенство объявлялось Л. М. Кагановичем политическим противником ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии».

В развитие партийных указаний 8 апреля 1929 года президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», согласно которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», всякая просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Частное обучение религии, дозволенное декретом 1918 года «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», теперь могло существовать лишь как право родителей обучать религии своих детей.

В том же году XIV Всероссийский съезд советов изменил 4-ю статью Конституции, в новой редакции которой говорилось о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды».

По всей стране началось массовое закрытие и разрушение храмов. Так, если за 1928 год в РСФСР закрыли 354 церкви, то в 1929 году уже 1119, т. е. в три раза больше, причем 322 храма были не просто закрыты, но и разрушены. Если на 1 января 1930 года в Москве было 224 прихода Московской патриархии, то через два года их осталось только 87.

Закрытие храмов проходило по инспирированным снизу «просьбам трудящихся» под нелепыми градостроительными предлогами - «загораживает проход пешеходов», а то и просто без всякой причины. Новым правителям даже сами здания церквей, своим видом свидетельствующие о Боге, были ненавистны. И загремели по стране взрывы - древние церкви безжалостно ломали. Колокола переплавляли на цветной металл, иконы, богослужебные книги (в том числе и рукописные, которым было несколько столетий) сжигались и закапывались. Церковная утварь переплавлялась.

По сути своей это было уничтожение исторического наследия, богатства страны. Причем богатства не только духовного, но и материального. Современные историки-сталинисты, любящие рассуждать о необходимых жертвах во имя индустриализации, почему-то не считают, во что обошлось государству это самоедство. А ведь простейший расчет показывает, что для уничтожения капитального каменного здания, какими являлись большинство уничтоженных храмов, требуются немалые затраты. Немалых затрат требовало также приспособление церковных зданий под «народно-хозяйственное назначение».

Не брезговали и просто погромами храмов. Для этих целей использовали отряды «комсомольской легкой кавалерии» или членов Союза воинствующих безбожников. Эти молодчики врывались в храм во время богослужения, избивали священнослужителей и прихожан, грабили и портили церковное имущество и нередко поджигали церковные здания. При этом всякая попытка оказать сопротивление хулиганам рассматривалась советскими властями как «контрреволюционная деятельность» и соответствующим образом каралась.

Начались массовые аресты священнослужителей и активно верующих мирян. В условиях голода и введения в стране карточной системы снабжения продовольствием «лишенцы» (а к ним автоматом относились все священнослужители) не получали продовольственных карточек, и единственным источником существования для них становилась милостыня. Власть распространяла свои гонения даже на детей священнослужителей - согласно инструкции наркомпроса они могли получать лишь начальное 4-классное образование.

Гонения на христиан в СССР приняли такой масштаб, что вызвали международную реакцию. С их осуждением выступили глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский и папа римский Пий XI.

Наряду с репрессивными органами важным орудием властей в борьбе с Церковью стал Союз воинствующих безбожников, возглавляемый членом Политбюро ЦК ВКП(б) Емельяном Ярославским (Губельманом). К 1932 году эта организация насчитывала в своих рядах 5,7 млн членов (главным образом комсомольской молодежи), контролировала антирелигиозные музеи и выставки, массово издавала брошюры, книги и журналы антирелигиозного содержания. На содержание этого «добровольного» общества государство расходовало немалые средства, которые, если исходить с точки зрения национальных интересов страны, можно было бы потратить куда как более толково.

В мае 1932 года этот Союз принял план так называемой безбожной пятилетки - фактически пятилетний план уничтожения религии в советском государстве.

В первый год закрыть все духовные школы (они еще оставались у обновленцев, а у патриаршей православной Церкви их давно уже не было).

Во второй - провести массовое закрытие храмов, запретить издание религиозных сочинений и изготовление предметов культа.

В третий - выслать всех служителей культа за границу (что было на самом деле весьма угрожающим эвфемизмом - дело в том, что в действовавшем тогда уголовном законодательстве СССР высылка за границу была формой высшей меры наказания наряду с расстрелом).

В четвертый - закрыть оставшиеся храмы всех религий.

В пятый - закрепить достигнутые успехи, к 1 мая 1937 года «имя Бога должно быть забыто на всей территории СССР».

Примечательно, что этот план делает ставку на репрессивные и административные меры, которые можно ждать от государства, а не от общественной организации, какой формально являлся СВБ. Без сомнения, такие планы не могли быть созданы или обнародованы без санкции высшего партийного руководства и лично И. Сталина. И как любое «сталинское задание» эти планы были приняты к немедленному исполнению.

Впрочем, надо отметить, что в 30-е годы «успехи» безбожного воинства были весьма невелики (по сравнению, конечно, с отпущенными средствами). Так, перепись населения 1937 года показала, что 57 % населения в возрасте от 16 лет и старше считают себя верующими и, что особенно обеспокоило руководство страны, среди «ровесников Октября», молодых людей в возрасте от 20 до 29 лет, таковых оказалось 44,4 %. Это вызвало острую реакцию властей, вылившуюся в оголтелый террор против священнослужителей в 1937 году.

Удар пятый. Выстрел в прошлое…

Большевики хорошо понимали, что основу старого общества составляют не только сами люди, но историческая память. И помимо социальной инженерии объявили настоящую войну прошлому - российской истории. Многие современные исследователи недооценивают важность этой темы, рассматривают ее либо как «перегибы на местах», либо как нечто малозначительное. Подумаешь, снесли какой-то исторический памятник, рассуждают эти люди, вот построенный тракторный завод - это да, это важно, это главное.

Между тем советское руководство уделяло борьбе с российской историей большое внимание. Решение о судьбе иных памятников истории принималось на уровне аж Политбюро ЦК ВКП(б). А всесильный советский диктатор И. Сталин находил время и возможности для ознакомления с курсами истории в учебных заведениях и лично редактировал оные, очевидно, считая эту работу столь же важной, что и принятие решений о выпуске танков или строительстве заводов.

Первый удар был нанесен 12 апреля 1918 года, когда за подписями Ленина, Луначарского и Сталина вышел Декрет о снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников российской социалистической революции («О памятниках республики»). Согласно этому декрету «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера». Оцените, читатель, весна 1918 года, Советская республика в кольце фронтов, казалось бы, у Совнаркома должно быть множество дел поважнее, но нет, нашли время.

По всей стране началась расправа с памятниками. Крушили памятники государям, полководцам, государственным деятелям. Уже к концу 1918 года в Москве были снесены памятники Александру II, Александру III, великому князю Сергею Александровичу, генералу М. Д. Скобелеву и т. д. В сносе памятников принимали личное участие руководители советского государства и сам «вождь мирового пролетариата».

Масштабы разрушения были колоссальными. Так, в 1940 году специальная комиссия Академии архитектуры СССР констатировала, что в столице Советского Союза за 1917–1940 годы «уничтожено 50 процентов архитектурно-исторических памятников национальной архитектуры» . При этом комиссия считала только те объекты, которым был официально присвоен статус памятника. А скольким не был присвоен этот статус?

Живым свидетельством истории России были географические названия - городов, улиц, населенных пунктов и т. д. В 20–30-е годы по указаниям советского руководства пошло тотальное переименование. Исчезали старинные названия, несшие в себе исторический смысл, зато на карте страны появились имена большевистских вождей, деятелей мирового революционного движения и т. д. Так стиралась историческая география России. Большевики запросто переименовывали целые города, называя их в честь «себя любимых». Так появились на карте СССР Калинин, Молотов, Сталино, Орджоникидзе, Киров и т. д.

К сожалению, большинство этих уродующих нашу и наши города переименований дожили до нашего времени. Начавшаяся было в 90-е годы XX века кампания по возвращению исторических имен улицам и городам пошла на спад… Интересно, что одним из наиболее распространенных и, надо признать, разумных мотивов против возвращения старых названий в наши дни является мотив финансовой экономии - каждое переименование обходится государству в изрядную копеечку. Можно представить, каких затрат потребовало массовое изменение наименований населенных пунктов и их частей в 20–30-е годы. Но в борьбе с русской историей большевики не боялись расходов.

В 1919 году в учебных заведениях СССР было прекращено преподавание истории. «Восемь-девять лет тому назад, - с удовлетворением писал в 1927 году видный борец с исторической наукой М. Н. Покровский, - история была почти совершенно изгнана из нашей школы - явление, свойственное не одной нашей революции. Детей и подростков занимали исключительно современностью…»

Этот предмет был вычеркнут из учебной программы и заменен изучением истории партии и мирового освободительного движения. В завершение этого процесса советское руководство устроило расправу над отечественной исторической наукой. 5 ноября 1929 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято решение об уголовном преследовании сотрудников Академии наук СССР по совершенно нелепому обвинению. Обратим внимание читателя, что инициатива расправы над учеными-историками исходила не от органов госбезопасности, как того можно было бы ожидать, а от высшего руководства страны. Выполняя решение руководства, органы ОГПУ состряпали целое «Академическое дело» (Дело историков), в рамках которого были проведены аресты выдающихся отечественных ученых. Всего по этому делу было арестовано 4 академика АН СССР (С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев и М. К. Любавский), 9 членов-корреспондентов АН СССР, в том числе С. Ф. Рождественский, Д. Н. Егоров, Ю. В. Готье, А. И. Яковлев, и более 100 ученых рангом поменьше. Подавляющее большинство из них были историками. Имена С. Ф. Платонова, Е. В. Тарле, М. К. Любавского говорят сами за себя.

10 февраля 1931 года тройка ПП ОГПУ в ЛВО вынесла приговор первой партии арестованных по «Академическому делу»: 29 человек были приговорены к расстрелу, 53 - к заключению в ИТЛ на срок от 3 до 10 лет, двое - к высылке на 2 года. Решение тройки было пересмотрено коллегией ОГПУ 10 мая 1931 года. Высшая мера наказания была сохранена в отношении бывших А. С. Путилова, А. А. Кованько, В. Ф. Пузицкого, Я. П. Куприянова, П. И. Зиссермана, Ю. А. Вержбицкого. 10 человек были приговорены к расстрелу, замененному заключением в лагерь на 10 лет, 8 - к заключению в лагерь на 10 лет, 3 - к заключению в лагерь на 10 лет, замененному высылкой на тот же срок, 3 - к заключению в лагерь на 3 года. В ходе следствия было освобождено 43 человека.

Вынесение приговора тем арестованным, которых относили к «руководящей группе», затянулось. Он был вынесен коллегией ОГПУ 8 августа 1931 года - 18 человек были приговорены к высылке в отдаленные места СССР сроком на 5 лет. Среди них были академики Платонов, Тарле, Лихачев, Любавский. Пять человек приговорены к 5 годам заключения в лагере, 4 - к 3 годам заключения в лагере, один - к высылке в Западную Сибирь на 3 года. Цвет отечественной исторической науки был разгромлен…

Преподавание истории как учебного предмета было восстановлено в СССР лишь в 1934 году. Такой перерыв был необходим большевистскому руководству для разрушения традиций преподавания истории Отечества, ибо в 1934 году в учебных заведениях стала изучаться совсем другая история.

Решение о восстановлении преподавания истории было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 20 марта 1934 года. Этим же постановлением высшее руководство СССР утвердило авторскую группу для создания школьного учебника истории СССР. Пожалуй, впервые в российской истории школьный учебник утверждался высшим руководством страны. В том же 1934 году три члена политбюро - Сталин, Киров и Жданов - лично прочитали и отрецензировали предлагаемые авторскими коллективами конспекты новых школьных учебников. Для нашей темы весьма важно посмотреть, какие же недостатки нашли наши вожди в представленном им проекте учебника.

По мнению высокопоставленных рецензентов, авторская группа «не выполнила задание и даже не поняла своего задания. Она составила конспект русской истории , а не истории СССР , то есть истории Руси, но без истории народов, которые вошли в состав СССР». В конспекте не была подчеркнута ни «аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма» , ни «контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике» .

Вот это-то различие между русской историей и историей СССР и является главным для понимания того, какая же именно история стала преподаваться в советских школах и прочих учебных заведениях. Главным было то, что отрицался исторический путь России как национального государства русского народа, созданного русским народом же. Теперь, по мысли вождей, русский народ должен был занять в своей стране место лишь одного из нескольких «братских народов» (многие из которых в то время лишь искусственно создавались), а в перспективе - с расширением СССР до мировых пределов - роль русских должна была еще более уменьшиться.

Вопреки мнению отдельных публицистов и исследователей, что начиная с 1934 года советская власть стала руководствоваться во внутренней и внешней политике национальными интересами страны, в реальности советские вожди в это время озаботились проблемой… уничтожения памятников истории России. Так, в это время аж три члена Политбюро - Сталин, Ворошилов и Каганович - уделили внимание судьбе такого замечательного памятника истории России, как московская Сухарева бащня.

Первоначальное решение властей о сносе памятника, мотивированное «заботой о развитии уличного движения», вызвало протесты ученых и архитекторов-градостроителей. В ответ на эти протесты 18 сентября 1933 года Сталин отправляет собственноручное письмо Кагановичу, в котором пишет: «Мы (Сталин и Ворошилов, - А. М) изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее обязательно надо снести. Архитекторы, возражающие против сноса, слепы и бесперспективны» .

Выступая перед коммунистами-архитекторами, Лазарь Каганович так говорил о сносе памятника: «В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба… Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней - протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами…» . Вот уж воистину - у кого что болит, тот о том и говорит. В реальности именно деятельность советского руководства по сносу памятников русской истории была вызвана политическими мотивами.

В тот страшный год погибла не только Сухарева башня. На Бородинском поле был взорван «памятник царским сатрапам» - главный монумент в честь сражения, в котором решалась судьба России. В Ленинграде был уничтожен храм-памятник в честь моряков, погибших в русско-японскую войну, в Костроме - памятник Ивану Сусанину… и т. д.

Мы наш, мы новый мир построим…

К сожалению, тема создания нового советского общества не привлекала к себе покамест внимания историков. Слишком уж насыщенным оказался этот временной период событиями внутри- и внешнеполитической жизни, и до изучения изменений в обществе у историков просто не дошли руки. Лишь в последнее время стали появляться исследования, посвященные жизни людей того времени и общественным отношениям. Поэтому при анализе той эпохи мы вынуждены прибегать к таким малодостоверным источникам, как мемуары, записки, юридические документы, анализ произведений искусства и т. д.

Важно отметить, что с самого начала работе по созданию нового общества советское руководство уделяло гораздо меньше внимания, чем разрушению старого. И дело тут не в недостатке энергии или непонимании важности задачи. Просто, согласно марксистскому учению, общественные отношения были лишь производной от отношений социально-экономических, с изменением которых неизбежно, по мнению вождей партии, должно было измениться и общество. С другой стороны, хотя социальная трансформация общества и была задачей № 1 для кремлевского руководства, многочисленные проблемы внутренней и внешней политики 30-х годов также требовали немедленного решения, поэтому на строительство нового общества ресурсов и сил зачастую просто не оставалось.

Тем не менее можно выделить основные черты нового советского человека и советского общества. В основе мировоззрения нового советского человека лежали «три кита» - атеизм, интернационализм и коллективизм.

Интернационализм. Принципиально новый характер общества закреплялся в его названии. Слово «советский» не имело какой-либо связи с исторически сложившимся этнонимом, да и этнонимом в строгом смысле этого слова не являлось, так как обозначало не национальность, а идеологическую ориентацию. Национальная самоидентификация - этот краеугольный камень традиционного общества - здесь отходила на второй план, но, вопреки распространенным представлениям, не уничтожалась окончательно, на первоначальном этапе она сохранялась и постепенно выхолащивалась. В своих мечтаниях апологеты мировой коммунии рисовали общество людей, полностью лишенных национальных признаков.

Коллективизм. Одной из важных черт нового общества являлся повсеместно насаждаемый коллективизм. Культ коллектива был вызван не столько потребностями управления (коллективом управлять проще, чем отдельными личностями), сколько являлся инструментом социальной инженерии. Построение коммунистического общества по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» требовало не только увеличения объемов производства, но и воспитания у людей самоограничения потребностей. Воспользоваться огромным опытом христианской аскетики большевики, по понятным причинам, не могли, и пришлось «изобретать велосипед». Если в христианстве самоограничение есть форма служения Богу, то для советского человека идолом стало служение коллективу. Согласно новой , личность не существовала сама по себе, а имела ценность лишь как член того или иного коллектива. Идеология строила иерархию коллективов от самого маленького - звена или бригады - до огромного, включающего в себя трудящихся всего земного шара. Сознательный член нового общества должен был полностью подчинить свои интересы интересам коллектива и реализовывать свои способности только в рамках этого коллектива. К коллективу начинали приучать с малолетства, и уже само название руководителей детских и юношеских коллективов (пионервожатый, комсомольский вожак) убивало всякую мысль о самостоятельности его членов.

Наиболее важной, с нашей точки зрения, чертой сознания нового советского человека являлся атеизм. Культивирование сознательного безбожия и богоборчества, - а советский атеист - это не просто неверующий человек, а сознательный борец с религией, - не могло не привести к изменениям в нравственной сфере жизни общества. Напомним читателю, что система нравственных устоев религиозного общества состоит из трех уровней:

1. Нравственного закона, сформулированного Богом и выражаемого совестью человека. При этом хотя совесть является принадлежностью каждого человека, по его природе, она, как и всякая другая часть человека нуждается в развитии, без которого совесть атрофируется или приобретает уродливые формы. Религиозная парадигма включает в себя развитие совести, более того, ставит эту задачу на одно из первых мест в духовном развитии человека.

2. Морального. Мораль формируется обществом и, соответственно, отображает состояние этого общества. В обществе религиозном, высоконравственном мораль приближается к нравственным законам, но все же отличается от них. В чем-то моральные нормы жестче нравственных, в чем-то мягче. Важно, что нормы морали создаются людьми, а «то, что один человек создал, другой завсегда сломать может».

3. Юридического. Здесь источником норм выступает государство и фиксирует их в виде законодательных актов. Юридические нормы могут быть отражением норм морали, а могут и не быть.

В советском типе мировоззрения нравственный уровень упразднялся и фактически отождествлялся с моральным. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно открыть Большую советскую энциклопедию на статье «нравственность» и увидеть, что статья сия состоит из одной строчки следующего содержания: «нравственность» - см. статью «Мораль».

Но и сам процесс формирования моральных норм в советском обществе не мог быть пущен на самотек, он был поставлен под жесткий контроль идеологических органов партии. Последние в своей работе руководствовались не жизненными реалиями, а представлениями об идеальном коммунистическом обществе и классовым сознанием.

В результате моральные нормы советского общества оказались трудновыполнимыми не только для носителей традиционной, христианской морали, но и для людей собственно советских.

В дальнейшем это привело к формированию обществом своей собственной моральной системы и появлению в позднесоветском обществе так называемой двойной морали.

Главная проблема заключалась в том, что низовая мораль, которая создавалась обществом в дополнение к навязанной режимом, также не опиралась на нравственные христианские нормы, о которых значительная часть советских людей в силу проводимой властями борьбы с религией имела самое приблизительное представление. В результате одним из источников низовой, второй морали советского общества стали законы и представления криминального мира. Это страшно само по себе, но еще страшнее то, что это не вызвало неприятия и отторжения у общества. Однако в конце 30-х годов эти процессы только начинались.

Война и миры

В итоге процесс социальной трансформации русского общества к концу 30-х годов XX века был весьма далек от завершения. Фактически в СССР существовали два общества - новое советское и старое «недобитое» традиционное. При этом новое общество только начало формироваться, а старое находилось в процессе разрушения, поэтому значительная часть граждан СССР пребывала в промежуточном состоянии между двумя обществами. Поясним, что это значит. Как известно, членов общества связывают между собой писаные и неписаные нормы общественной морали, стереотипы поведения, но благодаря усилиям советской власти традиционные устои общества были во многом размыты, а навязываемые властью моральные принципы нового общества еще не успели укрепиться. Более того, те немногие, кто сохранил верность традициям и принципам старого общества, уже в силу этого были в оппозиции власти и не считали ее своей.

Интересно, что это разделение общества Страны Советов было замечено сотрудниками белогвардейской организации РОВС на основе общения с пленными военнослужащими РККА во время советско-финской войны 1939–1940 годов. Анализируя отношение военнослужащих к советской власти, они сделали выводы о том, что партийный аппарат (среди пленных были представители исключительно низового аппарата) «безусловно предан советской власти и Сталину», что «чины специальных войск, летчики, танкисты и отчасти артиллеристы, среди которых высок процент коммунистов, также преданы советской власти… Дрались очень хорошо и нередко, будучи окружены, предпочитали кончать жизнь самоубийством, а не сдаваться в плен».

Красноармейская «масса», по мнению работавших с ней представителей РОВС, была «испорчена советской пропагандой и воспитанием неглубоко» и, в общем, осталась такой же, какими были их отцы и деды.

Поясним описанную выше разницу. Мы знаем, что вплоть до 1 сентября 1939 года, когда был принят новый закон о всеобщей воинской обязанности, Красная Армия комплектовалась исключительно из «идеологически подкованных» призывников, а отбор в технические войска - танковые и особенно в авиацию - был исключительно строгий.

С другой стороны, значительная часть жителей Страны Советов и вовсе пребывала в подвешенном состоянии с нарушенными стереотипами поведения - не имея готовых решений, вообще не зная, как себя вести в той или иной ситуации.

Таким образом, перед войной население СССР состояло из трех основных групп:

Новое советское общество;

Старое традиционное русское общество;

Мятущиеся - те, кто уже перестал жить, как жили отцы и деды, но не стал жить по-новому.

Как это разделение сказалось на отражении общества - армии? Для начала отметим, что распределение представителей разных общественных групп по разным родам войск было неравномерным. Приоритетными в 30-е годы считалось развитие авиации и механизированных войск. Кадры для них проходили особый отбор, причем не только традиционный медицинский или образовательный, но и идеологический. В качестве примера критериев такого отбора можно привести отрывок из приказа ГЛАВПУРа РККА по отбору военнослужащих для комплектования танковых экипажей:

«1. В экипаж отбирать военнослужащих, беспредельно преданных нашей Родине, большевистской партии и Советскому правительству, бесстрашных, решительных, обладающих железным характером, способных на подвиги и самопожертвования людей, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не сдадут танк врагу.

2. В экипажи отбирать преимущественно из рабочих промышленности, транспорта и сельского хозяйства, а также студентов индустриальных вузов и техникумов. Подбирать людей, хорошо владеющих русским языком (русских, украинцев, белорусов).

3. Экипаж должен состоять из коммунистов, комсомольцев и непартийных большевиков, воспитанных в духе ненависти к врагу и непреклонной воли к победе» .

Вслед за танковыми войсками и авиацией отбирались призывники в войска НКВД, конницу, артиллерию, а вот все, кто не проходил такой отбор, отправлялись на комплектование пехоты. «Получается то, что к этой тяжелой службе в пехоте приходит молодежь нашей страны после отсева от комплектования авиации, артиллерии, танковых частей, конницы, инженерных частей, частей местной охраны и т. д. В результате слабый, малорослый боец» , - констатировал в декабре 1940 года советский генерал.

Таким образом, лучшие представители нового советского общества группировались в элитных, отборных войсках, представители старого, традиционного общества, считавшиеся неблагонадежными, зачастую направлялись во вспомогательные части, а основную массу пехоты составляли представители «болота».

Общественное разделение отражалось и на отношениях между военнослужащими. Если в элитных войсках хорошим командирам удавалось сколотить крепкие и даже дружные коллективы, то в пехоте все обстояло по-другому - красноармейцы сторонились друг друга, часто имело место некоторое отчуждение от командного и особенно от политического состава. Это порождало атмосферу взаимного недоверия, что отнюдь не способствовало укреплению стойкости войск.

Поскольку советское и традиционное общества основывались на разных ценностных системах, то и восприятие войны у них было разным. Ниже подробно рассмотрим особенности этого восприятия в каждой из групп, а пока укажем, что эта разность, порожденная разницей мировоззрения, сама по себе несла опасность, ибо не позволяла появиться единому осмыслению такого события, как война. Люди, одетые в одну форму, стоящие в одном строю, совершенно по-разному воспринимали войну, что не позволяло добиться единомыслия, единого боевого духа - необходимого условия успешного ведения боя.

Состояние советского общества описал Константин Симонов на первых страницах своего знаменитого романа «Живые и мертвые»:

«Казалось бы, все давно ждали войны, и все-таки в последнюю минуту она обрушилась как снег на голову; очевидно, вполне подготовиться к такому огромному несчастью вообще невозможно» .

Среди молодого поколения господствовало представление о грядущей войне, как войне прежде всего классовой, революционной. Противника рассматривали именно с этой точки зрения - как противника идеологического, отсюда такие названия врагов, как белофинны и белополяки. Поэтому в солдатах империалистических держав видели прежде всего «братьев по классу», нуждающихся в освобождении, причем, более того, ждущих его. Именно в таком духе выдержан популярный в те годы роман Николая Шпанова «Первый удар». В соответствии с этой парадигмой война должна была быть недолгой и проходить «малой кровью и на чужой территории».

В январе 1941 года начальник Главного Политического управления РККА Запорожец написал объемную докладную записку на имя наркома обороны, в которой, характеризуя настроения красноармейцев, отмечал:

«Глубоко укоренился вредный предрассудок, что будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной Армии останется лишь пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить советскую власть» .

В начале войны эти настроения расцвели пышным цветом:

«Один из танкистов поинтересовался германским пролетариатом - не восстал ли он против фашизма. Горячо спорили о сроках войны. Над тем, кто сказал „полгода“, посмеялись, обозвали маловером».

«Конечно, спорили о судьбе Германии, о том, как скоро немецкий рабочий класс свергнет Гитлера; о том, как быстро в случае нападения Германии на Советский Союз немецкие солдаты - „рабочие и крестьяне в солдатских шинелях“ - повернут оружие против своих классовых врагов. Да, именно как быстро, а не вообще - повернут или нет. Спорили об этом даже в июне и июле 1941 года (выделено мной. - А. М. )».

Как известно, никаких признаков «классовой солидарности» «немецкие рабочие в солдатских шинелях» не проявляли….

Был и еще один важный аспект. Как мы уже упоминали выше, одним из базисов советской был атеизм, причем в те годы, как правило, атеизм воинствующий. Важным отличием атеизма от практически любой религии является чисто биологическое понимание такого явления, как смерть. Между тем война и смерть - понятия неразделимые, и одной из необходимых составляющих моральной и психологической подготовки солдата к войне и к бою была подготовка к смерти. Если мы обратимся к истории русской дореволюционной армии, то увидим, что тема смерти в бою, смерти за государя была одной из основных в тогдашней, говоря современным языком, политико-воспитательной работе. Проще всего это увидеть, если обратиться к текстам русских военных песен. Основной принцип отношения к смерти четко выражен в солдатской песне середины XIX века - «Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов». Смерть в бою считалась вероятной, более того - практически неизбежной. Солдат царской армии шел в бой умирать:

«Мы смело на врага за русского царя на смерть пойдем вперед, своей жизни не щадя» (песня Павловского юнкерского училища).

«За царя и за Россию мы готовы умирать » (солдатская песня).

«Марш вперед! Смерть нас ждет! Наливайте чары…» (песня Александрийского гусарского полка).

«Под ним умрет драгун беспечный, сложивший голову в бою» (песня 12-го Стародубовского драгунского полка).

«Коль убьют на бранном поле, так со славой погребут, а без славы да неволей все когда-нибудь помрут » (песня лейб-гвардии конно-гренадерского полка).

Такие песни (мы привели лишь малую толику) приучали солдат к мысли о возможности смерти в бою, учили не бояться смерти, готовили к ней. В основе этой подготовки было православное учение о смерти и загробном мире. Воин русской армии воевал за веру, царя и Отечество, и смерть в бою рассматривалась не только как воинский, но и как религиозный подвиг.

Совсем другое мы видим в воспитательной работе предвоенной Советской Армии. Храбрость и презрение к опасностям рассматривались как гражданская добродетель, неотъемлемые качества советского человека, но… темы смерти, в том числе и смерти в бою, в советских предвоенных песнях мы не увидим.

Такие военные песни, как: «Если завтра война», «Шли по степи полки со славой громкой», «Боевая сталинская» («Мы берем победу за победой»), «Авиамарш», «Марш танкистов» («Броня крепка»), «По-над Збручем», «Катюша», «Принимай нас, Суоми-красавица», «В бой за Сталина» - полны оптимизма, мыслей о грядущей победе и ни разу не рассматривают возможность смерти героя в бою.

Более того, даже старые песни периода Гражданской войны, в которых тема смерти в бою была одной из основных, в 30-е годы слегка изменялись, вычищая тему смерти в сторону. Например, в песне:

Гулял по Уралу Чапаев-герой,
Он соколом рвался с полками на бой.
Вперед вы, товарищи, не смейте отступать!
Чапаевцы смело привыкли умирать.

Слово «умирать» было заменено на «побеждать», и в таком варианте песня сохранилась в большинстве источников.

Если смерть в песне и присутствовала, то это была смерть врага - «летели наземь самураи» или «несем победу Родине и смерть ее врагам».

Этот заряд оптимизма, конечно, импонировал советской молодежи, но не готовил к главному - к серьезной войне, где могут и будут убивать. Причина такого подхода понятна - идеология атеизма воспринимает смерть как окончательную точку, небытие, за которой может сохраниться лишь память о человеке, но не сам человек.

При этом каждый красноармеец, получая в руки боевое оружие и учась военному делу «настоящим образом», так или иначе приходил к мыслям о возможной собственной смерти. И вот здесь официальная, идеологическая подготовка ничем ему помочь не могла, оставляя человека один на один со своими страхами… Пример того, как страх смерти овладевает душой человека и обрекает его на панику и гибель, мы находим в книге писателя-фронтовика Бориса Васильева «А зори здесь тихие…»:

«А Галя уж и не помнила об этом свинце. Другое стояло перед глазами: серое, заострившееся лицо Сони, полузакрытые, мертвые глаза ее и затвердевшая от крови гимнастерка. И… две дырочки на груди. Узкие, как лезвие. Она не думала ни о Соне, ни о смерти - она физически, до дурноты ощущала проникающий в ткани нож, слышала хруст разорванной плоти, чувствовала тяжелый запах крови. Она всегда жила в воображаемом мире активнее, чем в действительном, и сейчас хотела бы забыть это, вычеркнуть - и не могла. И это рождало тупой, чугунный ужас, и она шла под гнетом этого ужаса, ничего уже не соображая.

Федот Евграфыч об этом, конечно, не знал. Не знал, что боец его, с кем он жизнь и смерть одинаковыми гирями сейчас взвешивал, уже был убит. Убит, до немцев не дойдя, ни разу по врагу не выстрелив…»

Для остатков русского традиционного общества начало войны Германии против коммунистического СССР стало своего рода искусом, соблазном. В своей пропаганде гитлеровцы постоянно подчеркивали, что воюют не против России, а против «ига жидов и коммунистов», и у многих людей вставал вопрос - а надо ли защищать советскую власть? Ту самую власть, которая старательно и методично уничтожала старое общество.

Такие сомнения возникали у многих, причем не только у пожилых людей - молодой танкист Арсентий Родькин вспоминал:«Честно говоря, воевать мне не хотелось, и если бы можно было не воевать, я бы не воевал, потому что не в моих интересах было защищать эту советскую власть» .

Сейчас хорошо известно, что для германской стороны мотив «спасения России от жидов и коммунистов» был лишь пропагандистским ходом, нацеленным на ослабление способности советского государства к самозащите, и русское антибольшевистское освободительное движение в планы немцев не входило. Но тогда…

Тогда это было ясно лишь немногим, в числе которых был местоблюститель патриаршего престола владыка Сергий (Старгородский). Уже 22 июня 1941 года он обратился с воззванием к пастве, призывая православных стать на защиту Отечества. Предстоятель Русской православной Церкви хорошо понимал, какие сомнения испытывают сотни тысяч православных людей по всей стране. В отличие от интернационалистов, он не испытывал иллюзий относительно поведения «немецких рабочих в солдатских шинелях», он знал о подлинной, языческой подоплеке германского нацизма и знал, чем она обернется для русских.

Но послание митрополита не передавали по радио, и большинство православных воинов в рядах РККА в июне 1941-го остались в неведении о его содержании и вынуждены были бороться с искушением один на один.

Для представителей «болота» испытание войной оказалось наиболее тяжелым. В момент, когда от человека требовалось напряжение всех его духовных и физических сил, они, не имеющие твердой системы ценностей, оказались наиболее уязвимыми для панических настроений и стали их главным источником.

Подведем итог - начало войны стало шоком для всех мировоззренческих групп населения СССР (и личного состава РККА), представители двух полярных ценностных систем - коммунисты и традиционалисты - оказались в растерянности (причем по разным причинам), а не имеющее прочного мировоззренческого якоря «болото» стало генератором паники, которая, как лесной пожар, охватила армию.

Там, где представителей «болота» было мало - в танковых войсках, авиации и других элитных родах войск, - массовой паники не возникло (хотя одиночные случаи и отмечаются источниками). Именно это и позволило советским механизированным соединениям нанести немцам серию отчаянных контрударов. В обстановке общего развала, некомпетентного руководства, без поддержки пехоты советские танкисты не могли добиться даже частичного успеха, но их удары смогли нарушить планы немецкого командования, пусть не намного, но замедлили темпы немецкого наступления, выиграв для страны малое, но значимое количество времени. И что не менее важно, чем военное значение, - своей отчаянной храбростью они спасли честь своего поколения. И в российском массовом сознании поколение, встретившее войну на границе, осталось в памяти как поколение погибших, но не покоренных бойцов, а не толп военнопленных, хотя последних и было вчетверо больше.

Рассмотрев причины паники, мы раскрываем секрет умолчания советской истории о причинах этого явления. Как мы видим, причиной этого катастрофического явления стали не «внезапность» и не ошибки отдельных лиц (пусть даже и самого Сталина), но весь курс на трансформацию общества, проводимый советским руководством с конца 20-х годов и составлявший главный смысл его деятельности. Признать, что именно главное направление социальной политики коммунистической партии стало (ненамеренно, конечно) причиной нестойкости Красной Армии и катастрофических поражений 41-го года - на такое советские историки пойти не могли.

Преодоление

Результаты приграничного сражения вызвали шок у всесильного советского диктатора. Осознав масштабы разгрома, Сталин оставляет Москву и на два дня запирается на своей даче в Кунцево. (Вопреки распространенному мифу, это произошло не в момент начала войны - 22 июня, а именно после окончания приграничного сражения - 29 июня.) Вождю было над чем поразмыслить. Главным ударом для него были не столько военные неудачи, сколько именно вот эта паника и моральная нестойкость выращенной им Красной Армии, всей системы советского общества. Было очевидно, что экзамена на стойкость в чрезвычайной ситуации нарождающееся советское общество не выдерживает.

И в этой ситуации коммунистический вождь нашел решение весьма нетривиальное, неожиданное для всех - от гитлеровского руководства до граждан Советского Союза. Сталин решается на то, что еще вчера казалось невозможным - на заключение мира между новым советским и недобитым русским обществом. Он понимает, что, только объединив все силы против внешнего врага, это нашествие можно отразить.

Но это решение означало и как минимум временный отказ от деятельности по построению нового советского общества и уничтожения общества традиционного. Вождь понимал, что для достижения согласия необходимо будет пойти на серьезные уступки русскому обществу. И эти уступки могут серьезно затруднить, если не сделать невозможной, окончательную победу коммунизма в СССР. Впрочем, Сталин вполне логично рассудил, что если не сделать задуманного им шага, то с высокой долей вероятности Страна Советов падет под ударом внешнего врага.

Решение было найдено. Вождь вернулся в Кремль, а 3 июля 1941 года вся страна, прильнув к черным тарелкам радиорупоров, услышала самую неожиданную для себя речь Сталина. Поскольку это выступление является программным для целого периода отечественной истории и весьма важным для нашей темы, рассмотрим его текст подробно.

Начнем с обращения. После традиционных «товарищей» и «граждан» прозвучало неожиданно - братие и сестры. Это привычное православное обращение было адресовано людям, с которыми советская власть до сих пор разговаривала почти исключительно на языке допросов.

Далее, саму войну против немцев Сталин назвал Отечественной. У современного читателя словосочетание «отечественная война» вызывает в памяти продолжение - 1812 года. Но современники Сталина помнили, что Второй отечественной войной называлась в царской России Первая мировая война.

Примечательно, что в этой речи Сталин 7 раз употребил слово «Родина» и лишь по одному разу упомянул слова «большевик» и «партия».

И современный прокоммунистический историк Ю. В. Емельянов, и церковный историк о. Владислав Цыпин отмечают наличие в речи Сталина текстуальных заимствований из написанного 22 июня обращения к верующим митрополита Сергия.

Таким образом, речь Сталина 3 июля стала не просто первым обращением вождя к народу после начала военного противоборства с гитлеровской Германией, но провозглашением новой программы - на достижение компромисса и союза между советским и русским обществом.

Речь Сталина от 3 июля 1941 года стала важной вехой в истории России. Впервые коммунистическая власть была вынуждена не просто признать право русского общества на существование, но и обратиться к нему за содействием, заключить своего рода «пакт гражданского согласия» во имя победы над внешним врагом.

Важной вехой являются публичные выступления вождя, посвященные такой дате, как 24-я годовщина Октябрьской революции. Выступая перед войсками на Красной площади 7 ноября 1941 года, Сталин, с одной стороны, напомнил о победе в Гражданской войне, что должно было вдохновить советскую часть общества, а с другой - призвал воинов вдохновляться «мужеством великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова» . Эти имена вряд ли могли вдохновить «идейно подкованного» комсомольца, но они были дороги сердцу каждого русского человека.

Уступки традиционалистам продолжались и дальше - в конце 1942 года в армии отменен институт военных комиссаров, тогда же вводится историческая форма, сходная с формой Российской императорской армии периода Первой мировой войны, в 1943 году советское государство признает право православной Церкви на легальное существование, избран патриарх, деятельность союза воинствующих безбожников приостановлена, в 1944 году проходит реформа семейного права и системы образования, причем в ходе этих преобразований упор делается на преемственность с исторической Россией (по крайней мере, во внешних формах).

Новая платформа Сталина сделала возможным сотрудничество между полярными мировоззренческими группировками - коммунистами и традиционалистами, что спутало карты и политическому руководству Германии, которое в своей пропаганде делало ставку именно на наличие двух обществ в нашей стране. Главной линии немецкой пропаганды - «мы воюем не с русскими, а с большевиками» - был противопоставлен курс на национальное единство и примирение.

Однако новая политическая платформа советского руководства, хотя и стала базисом общественного согласия и создавала основу для преодоления раскола в обществе, была не единственной мерой, предпринятой для борьбы с паникой. Помимо пряника, большевики не замедлили пустить в дело и кнут.

16 июля 1941 года в армии вводится институт военных комиссаров с весьма широкими полномочиями, который фактически отменял принцип единоначалия. Причиной этого шага стало недоверие со стороны политического руководства командному составу Красной Армии. Сработал привычный стереотип - раз дела плохи, то не обошлось без «измены» со стороны «врагов народа». И враги были немедленно найдены, в тот же день постановлением ГКО было предано суду командование Западного фронта во главе с генералом армии Павловым за «позорящие звание командира трусость, бездействие власти, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций». 9 генералов были расстреляны.

Через месяц 16 августа 1941 года выходит приказ № 270, призывающий решительно бороться с проявлениями паники, оставлением позиций, сдачей в плен и дезертирством. В документе прописывались строгие кары не только для сдавшихся в плен и дезертиров, но и для членов их семей. Отметим, что, издавая подобные приказы на самом высоком уровне, советское руководство обозначало масштаб явления, еще раз подтвердив, что паника носила не единичный характер.

Помимо кнута и пряника, были сделаны и выводы в отношении системы подготовки войск. Причем сделаны они были как на уровне высшего военного руководства, так и на уровне командного состава. Офицеры, которые спешно готовили в тылу набранные из резервистов и мобилизованных новые части, знали - их враг не только немец, их враг и наступающий впереди немецкой армии «генерал Страх». Любители военной истории хорошо знают книгу Александра Бека «Волоколамское шоссе». Она наглядно и подробно показывает, как офицер панфиловской дивизии готовит свой батальон к бою, и первым своим врагом он считает не столько противника, сколько страх, способный обратить в бегство солдат. Само осознание паники как угрозы заставило советских командиров по-другому смотреть на приоритеты в подготовке войск.

И в «белоснежных полях под Москвой» советские войска сделали невозможное - нанесли первое за Вторую мировую войну поражение сухопутной армии Германии. «Генерал Страх» был побежден.

Подведем итог: паника лета 1941 года, сыгравшая столь пагубную роль в начале Великой Отечественной войны, была следствием сложных процессов социальной трансформации общества, проводимой советским руководством в попытке реализации коммунистической утопии. Однако в критический момент И. В. Сталин смог принять единственно верное решение, круто изменить политику советского государства и создать возможность для объединения всех сил для отражения внешней агрессии.

Как показал дальнейший ход событий, радикально изменился ход не только военной, но и социальной истории нашей страны. Серьезные уступки, сделанные советским руководством русскому традиционному обществу, сделали возможным сохранение ценностей этого общества в условиях социалистического государства и тем самым фактически сорвали планы по созданию общества принципиально нового типа - социалистического.

Паника 1941 года стала наглядным подтверждением евангельской истины - Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то (Марк 3.24). Тогда выход был найден, не урок ли это нашему обществу, раздираемому социальными и мировоззренческими и другими противоречиями и конфликтами?

Приложение

Голая правда войны

ГВП заместителю наркома обороны СССР

10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебска, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть.

Произведенным по поводу этого следствием установлено следующее:

25-й ск в составе 127, 134 и 162-й сд в конце июня 1941 года из города Сталино - Донбасс - был переброшен в район города Киева, куда прибыл к 1 июля.

Из Киева по приказу командующего 19-й армии корпус переброшен в район Смоленска для занятия обороны по реке Западная Двина в районе города Витебска и города Сураж-Витебский протяжением около 70 километров.

Погрузка и отправка частей по железной дороге из Киева проходила 2–4 июля. Руководство погрузкой и продвижением частей отсутствовало; в результате чего прибытие эшелонов не согласовывалось с предстоящим выполнением боевых задач, в связи с чем прибывающие части вводились в бой без организованного сосредоточения.

На 11 июля в районе расположения корпуса находились: 442-й кап, 263-й отд. бат. связи, 515-й, 738-й сп и 410-й лап 134-й сд, 501-й сп 162-й сд, 1-й стр. батальон и дивизион гаубичного артиллерийского полка 127-й сд.

Несколько правее от штаба корпуса в районе села Прудники располагался штаб 134-й сд, в составе которой здесь находились два батальона 629-го сп, два батальона 738-го сп, батальон связи, зенитный арт. дивизион, один дивизион гаубичного арт. полка.

По приказанию штакора два батальона 501-го сп 162-й сд заняли оборону на западном берегу реки Западная Двина, севернее города Витебска. Части 134-й сд в составе 2 батальонов 629-го сп и одного батальона 738-го сп заняли оборону по западному берегу Западной Двины в районе села Прудники, между городами Витебском и Сураж-Витебским. Остальные части находились на восточном берегу реки Западная Двина.

Днем 11 июля на участке обороны, занимаемом двумя батальонами 501-го сп, мотомехчасти противника неизвестной численности (разведка отсутствовала) прорвались через Западную Двину на шоссе Витебск - Смоленск и Витебск - Сураж.

Указанные два батальона 501-го сп, не имея надлежащего руководства, в панике разбежались. Охваченный паникой «окружения», в ночь на 12 июля начал менять свое месторасположение штаб корпуса.

К 16.00 12 июля командир корпуса генерал-майор Честохвалов с группой штабных командиров и батальоном связи, бросив часть автомашин, прибыл на КП 134-й сд в село Прудники.

Их прибытие сразу внесло панику в части дивизии, так как прибывшие, в том числе и сам Честохвалов, панически рассказывали о якобы нанесенных немцами потерях частям 162-й сд, бомбежке их с воздуха и т. п.

К 17.00 в тот же день генерал-майор Честохвалов сообщил, что мехчасти противника прорвались в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск - Сураж, «штаб окружен». Приказал корпусным частям отходить на восток, бросив на произвол находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины части 134-й сд. Только командир 134-й сд комбриг Базаров и комиссар дивизии Кузнецов, вопреки указанию командующего корпусом, остались на месте в районе села Прудники и руководили находившимися в обороне частями 629-го и 728-го сп, помогая им обратно переправиться через реку Западная Двина, а затем выходить из окружения.

После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и 2-й эшелон штаба 134-й сд, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным, который с 9 июля на КП отсутствовал - «отстал» и только к моменту отхода 12 июля прибыл в село Прудники.

Автомашины без руководства в панике неслись на восток на местечко Яновичи. Паническое бегство штабных командиров губительно отразилось на частях и местных советских органах, которые бросали все и бежали на восток, еще не видя никакого противника и даже не слыша стрельбы.

13 июля штаб корпуса остановился у местечка Яновичи, но 14 июля переехал в лес у села Понизовье, бросив всякое управление частями корпуса и потеряв связь со штабом армии.

По примеру штаба корпуса разбегались воинские части, не оказывая никакого сопротивления противнику, бросая материальную часть и снаряжение.

14 июля, боясь дальше двигаться без прикрытия и охраны, командир корпуса Честохвалов выделил несколько командиров и приказал собрать хотя бы небольшую группу войск, разбросанных в окружности по проселочным дорогам, чтобы под их прикрытием организовать дальнейшее отступление на восток.

К исходу дня 14 июля в лесу были сосредоточены: 515-й сп, 410-й лап, батальон 738-го сп 134-й сд, два дивизиона 567-го лап 127-й сд, один батальон 395-го сп 162-й сд и мелкие подразделения других частей, всего около 4000 человек, вооруженных винтовками, пулеметами, гранатами, артиллерией, минометами с запасами боеприпасов.

В штабе корпуса находились: 1) командир корпуса генерал-майор Честохвалов; 2) военком бригадный комиссар Кофанов; 3) начальник политотдела полковой комиссар Лаврентьев; 4) начальник штаба полковник Виноградов; 5) помощник начальника штаба полковник Стулов; 6) начальник особого отдела старший лейтенант госбезопасности Богатько и другие, около 30 человек.

Из штаба 134-й сд - начальник политотдела батальонный комиссар Хрусталев, начальник артиллерии подполковник Глушков и другие. Сюда же в лес 14 июля вечером прибежал переодетым в гражданское платье, без личного оружия начальник штаба 134-й сд подполковник Светличный.

Командир корпуса Честохвалов принял решение: не ожидая подхода остальных частей корпуса, продолжать отходить на восток, продвигаясь только лесами и только ночью, не входя в соприкосновение с противником, категорически запрещая стрелять в немцев.

Трусость командования корпуса доходила до крайности. По приказанию командира корпуса полковник Виноградов пытался застрелить водителя одной из автомашин колонны, у которого случайно произошел гудок от замыкания. Тут же лично побил сигнальные рожки во всех автомашинах, чтобы не повторился случайный гудок и не выдал противнику местонахождение колонны штаба. Так двигались 14, 15 и 16 июля. Пройдя 60–70 километров, сосредоточились в лесу у села Букине.

16 июля в этом лесу командир корпуса Честохвалов провел совещание начсостава и приказал бросить все имущество, оставить только носимое при себе. Были брошены: личные вещи начсостава, две рации, смазочные материалы, масса противогазов, пулеметные диски и коробки, документы, часть обоза, лошади и другое имущество.

Здесь же Честохвалов объявил дальнейший маршрут отступления на восток по направлению на село Овсянкино. Движение из Букине намечалось двумя колоннами в 20.00 16 июля, причем колонна 10–12 легковых автомашин штаба корпуса вместе с броневиком охранения должна была двигаться в хвосте правой колонны. Для разведки по намеченному маршруту в 18.00 выслан конный отряд в 25 человек.

Однако командир корпуса не стал ждать результатов разведки, изменил свое прежнее решение и в 19.00 приказал колоннам двигаться по намеченному маршруту, а сам с колонной штабных автомашин бросил части позади и уехал по направлению села Овсянкино.

При въезде в село Рыпшево в 23.00 колонна штаба была встречена окриками «Стой!» и беспорядочной стрельбой незначительного отряда немецкой разведки, по словам очевидцев, разведчиков было около 10 человек.

Возглавлявший автоколонну на первой машине начальник штаба корпуса полковник Виноградов, не останавливая машины, проехал и выскочил за село. Следовавший за ним во второй машине командир корпуса генерал-майор Честохвалов остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам.

Находившийся с ним в машине начальник инженерной службы штаба корпуса подполковник Егоров выскочил из машины и бросился в другую сторону, через огороды в лес. То же сделали остальные командиры и политработники штаба корпуса; и стрелок автоброневика, и водители, следовавшие на своих машинах, бросили машины, документы и все, что было, без единого выстрела разбежались по кустам.

Полковник Виноградов, проехав 1–1,5 км за село, побоялся ехать дальше, бросил машину и с шофером ушел в лес, а оттуда одиночным порядком пробирался в сторону частей Красной Армии из так называемого окружения.

Разбежавшиеся от машин комиссары Кофанов и Лаврентьев, полковники Виноградов и Стулов и другие штабные командиры, зная, что по этой дороге движутся части корпуса и могут попасть в засаду немцев, не предупредили об этом командиров частей.

17 июля, когда части подошли к указанному месту, немцы, подтянув силы, встретили их сильным огнем. Командиры соединений по своей инициативе вступили в бой, длившийся 2–3 часа, потеряв 130 человек убитыми и ранеными, под прикрытием артиллерии 410-го и 567-го лап вывели свои части обратно в лес.

18 июля группа командиров штаба корпуса, разбежавшихся у села Рыпшево от немецкой разведки, в количестве 12–13 человек под руководством помощника начальника штаба корпуса подполковника Стулова подошли к находившимся в лесу частям корпуса. Эти части возглавляли помощник начальника штаба 134-й сд подполковник Светличный и начальник политотдела дивизии Хрусталев.

Подполковник Светличный обратился к Стулову и находившимся с ним командирам штаба корпуса с предложением присоединиться к частям и возглавить руководство по выводу их из окружения.

Полковник Стулов и находившиеся с ним командиры штаба корпуса отклонили это предложение и заявили, что меньшей группой им легче будет пробраться на сторону советских войск, и через пару дней ушли одиночным порядком.

Находясь в окружении, под влиянием трусости, некоторые командиры и политработники, чтобы скрыть свою принадлежность к командному составу Красной Армии, посрывали знаки различия и петлицы, обменяли свое воинское обмундирование на гражданские костюмы, а часть из них даже уничтожила личные и партийные документы.

Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев уничтожил партийный билет, обменял свое комсоставское обмундирование на рваный костюм «заключенного», отпустил бороду, повесил котомку за плечи и, как трус и бездельник, несколько дней двигался за частями, ничего не делая, деморализуя личный состав своим внешним видом.

Когда ему предложили военное обмундирование, он отказался и одиночным порядком в своем костюме «заключенного» пошел на восток.

Также одиночным порядком пробирались военком корпуса бригадный комиссар Кофанов, полковник Стулов, начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Богатько. Последний вместе со своей машинисткой, переодевшись в костюмы колхозников, выдавая себя за «беженцев», пробирались в город Вязьму.

Подполковник Светличный, возглавивший части 134-й сд после бегства работников штаба корпуса, несмотря на наличие достаточного количества огневых средств и людей, продолжая преступную «тактику» командования штаба 25-го ск, вел части только ночью и только лесами.

Боясь, чтобы стук повозок не демаскировал местонахождение частей дивизии, и столкнувшись с трудностями ночных передвижений, Светличный 19 июля сего года приказал бросить в лесу повозки, лошадей, другое имущество как «ненужное».

В тот же день он разбил оставшиеся части на три отряда: 1-й отряд - из состава 515-го сп с батареей полковой артиллерии и артиллерии 410-го лап под командованием капитана Цулая; 2-й отряд - из состава 378-го сп с полковой артиллерией и дивизионом 567-го лап, командир отряда капитан Соловцев.

В 3-й отряд вошли остальные части дивизии с двумя батареями 410-го лап под командой подполковника Светличного.

По приказанию Светличного в ночь на 20 июля отряды выступили по намеченному им маршруту на восток: 1-й и 2-й отряды левой колонной под общим командованием начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова, а 3-й отряд под руководством Светличного - справа. Никакой разведки и связи между отрядами во время движения организовано не было.

Пройдя 10–12 километров, правая колонна, заметив впереди выпущенную противником ракету, по приказанию Светличного повернула обратно к исходному положению. Сам подполковник Светличный уехал от частей. Начались паника и бегство.

Весь день 20 июля части 3-го отряда находились без руководства и без связи с 1-м и 2-м отрядами. Только к вечеру из лесу явился подполковник Светличный и начали подходить одиночные бойцы и командиры из 1-го и 2-го отрядов без оружия.

По выяснении оказалось, что во время движения в ночь на 20 июля руководители 1-го и 2-го отрядов, услышав вдалеке шум моторов, посчитали их за танки противника. В испуге начальник артиллерии 134-й дивизии подполковник Глушков приказал бросить материальную часть отрядов, а людям спасаться кто как может.

21 июля была выделена группа бойцов, одно орудие вручено Глушкову и приказано забрать оставленную им материальную часть. Однако и на сей раз он струсил, бросил людей и лошадей, а сам скрылся в лесу и больше к частям не подходил.

В результате преступной трусости подполковников Светличного и Глушкова в ночь на 20 июля сего года части 134-й сд, находившиеся в окружении, потеряли: около 2000 человек личного состава (разбежавшиеся из 1-го и 2-го отрядов), часть из них попала в плен к врагу; два дивизиона артиллерии, две батареи полковой артиллерии, много артиллерийских снарядов, более 10 пулеметов, около 100 лошадей и вооружение оставлено немцам.

27 июля сего года подполковник Светличный с небольшой группой 60–70 человек прорвался на сторону частей Красной Армии, оставил в окружении 1000 человек личного состава, раненых и остатки имущества 134-й сд, которых возглавил начальник 5-го отдела штаба 134-й сд капитан Баринов, и находился с ними в лесу до прибытия генерал-лейтенанта Болдина, под руководством которого они вышли из окружения 11 августа.

За допущенные преступления считаю необходимым предать суду военного трибунала:

1. Бывшего командира 25-го ск генерал-майора Честохвалова как изменника Родине заочно;

2. Начальника штаба корпуса полковника Виноградова;

3. Помощника начальника штаба корпуса полковника Стулова;

4. Военкома корпуса бригадного комиссара Кофанова;

5. Начальника политотдела корпуса полкового комиссара Лаврентьева - за проявленные ими трусость, бездействие, паническое бегство от частей и запрещение частям оказывать сопротивление;

6. Начальника штаба 134-й сд Светличного;

7. Начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова - за проявленную ими трусость, запрещение частям вступать в соприкосновение с противником и оставление врагу материальной части дивизии.

Главный военный прокурор

Публикация Н. Геец

ЦАМО. Ф. 913, оп. 11309, д. 70, лл. 160–165.

Миф восьмой

НЕМЦЫ УСТРОИЛИ КРАСНОЙ АРМИИ «ТАНКОВЫЙ» И «АВИАЦИОННЫЙ» ПОГРОМ. СОВЕТСКИЕ ТАНКОВЫЕ ВОЙСКА И ВВС ОКАЗАЛИСЬ НЕЭФФЕКТИВНЫМИ, ВОЕВАЛИ БЕЗДАРНО И ПОГИБЛИ ЗРЯ

В 1988 году в сентябрьском номере журнала МИД СССР «Международная жизнь» была опубликована статья В. Шлыкова «И танки наши быстры», за которой вскоре последовала вторая его статья «Броня крепка…».

Мидовский журнал был тогда на подъёме, имел тираж более 60 тысяч экземпляров, и публикация статей стала в определённом смысле событием - как же, автор обнародовал ошеломляющие данные о том, что в 1941 году у вермахта не было никакого преимущества над РККА в танках, ни качественного, ни тем более количественного. Напротив - подавляющее преимущество имели советские танковые войска, и только «совковая»-де бездарность стала причиной разгрома этих войск в 1941 году.

Со временем появился ещё более жёсткий термин «Танковый погром 1941 года». Именно так назвал свою известную книгу В. Бешанов. При этом он утверждал, что крушение-де «системы тоталитарного единомыслия, освобождение историков от жестокого партийного диктата» и т. п. позволило-де «переосмыслить политические события, происшедшие в России после 1917 года, ликвидировать немало «белых пятен»…».

Замечу, что многим «историкам», сменившим «жестокий» партийный диктат на жирный долларовый диктат, не мешало бы осмыслить для начала события, происшедшие в России после 1991 года. Что же до «белых пятен», то подобные «историки» действительно их «ликвидируют» весьма своеобразным способом - замазывая чёрной краской, а то и просто грязью.

Я не буду здесь анализировать книгу В. Бешанова… За меня это сделал, на мой взгляд - отлично, Андрей Морозов в своей, к сожалению, краткой, но убедительной статье «Танковый погром и много желтых штанов», опубликованной в коллективном военно-историческом сборнике «Трагедия 1941 года» (М.: Яуза, Эксмо, 2008).

На саму же тему «танкового», а заодно и «авиационного» «погромов» мне высказаться надо… И в качестве своего рода «эпиграфа» к анализу этого мифа я приведу цитату из «Полной энциклопедии танков мира 1915–2000 гг.» (составитель Г.Л. Холявский):

«Созданный в 1935 году колёсно-гусеничный танк БТ-7, вне всякого сомнения, был для своего времени выдающейся машиной, не имевшей себе равных в мире по маневренным качествам. Однако в отечественной печати при освещении событий начального периода Великой Отечественной войны уже давно стало традицией причислять БТ-7 к числу устаревших, ограниченно боеспособных танков. Именно этой причиной обосновываются их высокие потери в июне - августе 1941 года…»

Авторы «Энциклопедии…» считают, что подобное обоснование неверно уже потому, что к устаревшим приписывают машину, производство которой прекратилось лишь в 1940 году. Но это не так уж и парадоксально - скажем, безнадёжно устаревший уже за четыре года до войны туполевский «мастодонт» ТБ-3 выпускался с двигателями М-34ФРН до 1937 года, а второй, тоже устаревший к началу войны, туполевский бомбардировщик СБ строился серийно даже до 1940 года.

Зато ценной является констатация «Энциклопедии…» относительно того, что большие потери БТ-7 объясняются неверной тактикой их боевого применения. Недостаточное бронирование танка обуславливало рациональность его применения из засад, с использованием естественных и искусственных укрытий, а БТ-7 бросали в открытые атаки, да ещё и без артиллерийского и авиационного прикрытия, потому что, как отмечает «Энциклопедия…», «наш боевой устав предусматривал для танковых частей лишь один вид боя - атаку. Стрельба с места в обороне допускалась в исключительно редких случаях». Поэтому «к тактике танковых засад у нас перешли только осенью 1941 года - после того, как было выбито более 90 % наших танков»…

Существенное замечание… Тактика танковых засад в начальный период войны могла быть и реально была - когда её умело применяли - очень успешной и эффективной именно для советских танкистов. Будущий маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза Михаил Ефимович Катуков, осенью 1941 года полковник, командир 4-й танковой бригады, вскоре ставшей 1-й гвардейской танковой бригадой, блестяще использовал засадную тактику (с использованием заранее подготовленных запасных позиций) против Гудериана на московском направлении. У Катукова не было и сотни танков, а немцы думали, что их раз в пять больше. И так было при минимальных потерях у Катукова! И хотя Катуков имел в бригаде больше средних танков Т-34, он же успешно использовал в засадах и лёгкие танки.

М.Е. Катуков в начале войны командовал 20-й танковой дивизией в 9-м мехкорпусе К.К. Рокоссовского и пришёл к своей тактике, надо полагать, в итоге осмысления очень горького опыта приграничных сражений.

Возвращаясь же к БТ-7 и его оценке в «Энциклопедии танков», могу сообщить, что подбитые в боях эти танки не было возможности восстанавливать из-за отсутствия запасных частей, и они выбывали из строя безвозвратно. Снижало их боевые качества также отсутствие необходимого количества подготовленных экипажей. Например, переключить передачу в движении мог только хорошо подготовленный механик-водитель. Это объяснялось и тем, что, как пишет «Энциклопедия…», «идя навстречу требованиям завода-изготовителя, АБТУ (Автобронетанковое управление РККА. - С.К. )соглашалось на изменения, облегчавшие жизнь производственникам, нисколько не задумываясь о танкистах».

Тем не менее БТ-7 за пять лет серийного производства был достаточно хорошо отработан и с точки зрения теории надёжности как тип серийной техники имел вполне удовлетворительную техническую надёжность. С 1935 по 1940 год был изготовлен 4881 танк БТ-7 и БТ-7А.

Вот почему я и начат с БТ-7 - к 1941 году эти лёгкие танки составляли немалую часть тех формально огромных советских танковых войск, которые сегодня кое-кто пытается выставлять подавляюще превосходящими немецкие танковые войска. На деле же избыток лёгких БТ-7 усиливал нас не очень-то и скорее играл негативную роль.

Самый же массовый предвоенный танк непосредственной поддержки пехоты Т-26 выпускался более чем десяти модификаций. И по состоянию на 1 января 1941 года их в РККА имелось 9665 единиц, а всего промышленностью с 1931 года было выпущено 11 218 танков. При этом модификация Т-26РТ с цилиндрической башней и радиостанцией была выпущена в 1933–1940 годах в количестве 2127 единиц, а Т-26-1 с конической башней - в количестве 1975 машин в 1939–1940 годах. Увы, со времён Тухачевского в РККА увлекались количеством танков, поступаясь качеством и не успевая готовить опытных танкистов. При этом наиболее надёжными к началу войны оказались в РККА наиболее устаревшие танки.

С темы надёжности бронетанковой техники, которая уже нами затрагивалась, я и начну анализ восьмого мифа. И поскольку, по мнению «Виктора» «Суворова», именно Марк Солонин «совершил научный подвиг» и положил «золотой кирпич в фундамент той истории войны, которая когда-то будет написана», я коснусь именно солонинских некоторых «открытий», предварительно напомнив читателю, что не всё то золото, что блестит.

На страницах 292–296 книги «22 июня…» Солонин уделяет внимание и этой стороне дела и заявляет, что «не находят подтверждения в подлинных документах и байки о чрезвычайном износе нашей боевой техники на пороге войны…».

Но вот как и чем он опровергает эти «байки»… Ссылаясь на «доклад о боевой деятельности 10-й танковой дивизии на фронте борьбы с германским фашизмом», Солонин цитирует: «…танки KB и Т-34 все без исключения были новыми машинами и к моменту боевых действий проработали до 10 часов (прошли в основном обкатку)…».

Что это значит?

В представлении Солонина абсолютно новая машина - это очень надёжная машина. Но с точки зрения теории надёжности это как раз очень ненадёжная машина. Надёжная машина - это машина приработанная , в которой уже выявлены и устранены все скрытые дефекты. А чтобы дефекты были выявлены, требуется не только определённый срок эксплуатации. Нужны и вполне определённые условия эксплуатации - максимально приближенные к боевым. А тут - всего лишь обкатка!

До 22 июня новые танки успели только обкатать - не по горам и долам, а по относительно спокойным трассам. А после 22 июня эту, ещё не приработанную технику бросили в реальный бой. Вот тут она и начала отказывать!

Да, для новых советских танков в 1941 году проблемы износа не было, тут Солонин прав. Но для них имелась иная проблема - малых сроков эксплуатации, недостаточных для надёжной приработки техники, а не только её обкатки. Результат же был тот же, что и в случае износа, - выход техники из строя не в результате боевых потерь, а из-за технических неисправностей.

К слову… Солонин, цитируя доклад 10-й танковой дивизии, похоже, сам не понял, что сам себя высек уже постольку, поскольку сам привёл данные о том, что личный состав дивизии с новыми танками KB и Т-34 был практически незнаком и к 22 июня 1941 года хорошо освоить их не мог - что можно успеть за 10 часов обкатки?

Для многочисленных же Т-26, БТ-7 и их модификаций (не говоря уже о совсем старых БТ-5 и так далее) критической была проблема износа - что бы и кто ни утверждал обратного.

Солонин ссылается на «Ведомость наличия и технического состояния боевых машин по состоянию на 1 июня 1941 г.» по Киевскому Особому военному округу, из которой следует, что из 5465 танков округа 1124 единицы были совершенно новыми, ещё не эксплуатировавшимися (мы уже знаем, что это не достоинство боевой машины, а недостаток); 3664 единицы (67 %) считались «вполне исправными и годными к использованию», и только 677 единиц (12 %) нуждались в среднем и капитальном ремонте.

Но не будет ли разумным допустить, что эта ведомость, мягко говоря, приукрашивала действительное положение вещей или, говоря проще, была призвана втереть очки вышестоящему начальству? Тем более что в Киевском округе эти традиции были давними - ещё со времён Якира… Интересно - приходило ли в голову Марку Солонину это соображение?

Во всяком случае, если это допускаю я, относящийся к РККА образца 1941 года с уважением, то подобное допущение было бы тем более естественным для Марка Солонина, который РККА образца 1941 года ни в грош не ценит. Он ведь то и дело заявляет, что все тогда «боялись». Так спрашивается: что, «боящиеся» помпотехи так вот и будут докладывать о массовых поломках, об угрожающем положении с ресурсом? Лично я не считаю, что они «боялись». Но вот желания этих помпотехов выглядеть прилично я исключить не могу. А воевать в 1941 году мало кто собирался - вопреки позднейшим мемуарам.

Поэтому нельзя категорически утверждать, что цитируемая Солониным ведомость - не пример приукрашивания ситуации. Увы, желание выглядеть «покрасивше», как и самоуспокоенность, не раз подводили русских людей ещё со времен Киевской Руси.

Но и это - полбеды…

В действительности же, по моему глубокому убеждению, сформировавшемуся в ходе работы над этой книгой, танкисты РККА сразу после 22 июня 1941 года, то есть с началом реальных боевых действий, оказались в исключительно неблагоприятных условиях, будучи в том абсолютно не виноваты .

Нет, на неудачи наших танковых войск повлиял ряд вполне субъективных (то есть таких, которые надо поставить в вину танкистам и командованию) негативных факторов…

Преступные промахи, бездарность, бездеятельность, некомпетентность или растерянность немалой части командования всех уровней…

Плохая разработка стратегии и тактики действий подвижных соединений - хотя, как мы знаем, имеется авторитетное доказательство и обратного, исходящее от такого серьёзного эксперта, как генерал Гальдер. Я имею в виду его признание приоритета Будённого в разработке оперативных приёмов использования подвижных соединений.

Недостаточная боевая подготовка, плохая обученность личного состава и связанное с этим недостаточное владение техникой (генерал Гальдер 12 июля 1941года отмечал в дневнике: «Степень обученности русских водителей танков, по-видимому, низкая»)…

Нарушение коммуникаций для подвоза горюче-смазочных материалов и боеприпасов…

Неоптимальная предвоенная дислокация частей, вынуждавшая их после начала боевых действий не сразу вступать в бой, а предварительно совершать марши в сотни километров…

Это и много другое действительно имело место быть и сыграло свою роковую роль в немалой мере.

Но - как я сейчас понимаю - основная причина была в том, что неудачи наших танковых войск были запрограммированы объективными обстоятельствами, которые становятся понятными, видными и очевидными лишь при привлечении к системному анализу ситуации понятий теории надёжности. Собственно, я об этом уже писал в начале книги…

Специалистам хорошо известны понятия «жизненный цикл изделия» и «плато надёжности»… Жизненный цикл - это вся совокупность стадий существования изделия от его производства до снятия с вооружения. При этом имеется «железная» зависимость количества отказов (поломок) техники от времени эксплуатации для различных стадий жизненного цикла. Графически это выражается кривой, где идёт вначале нисходящая по вертикальной оси ординат ветвь - с течением времени эксплуатации количество отказов прогрессивно снижается; затем идёт это самое, параллельное горизонтальной оси абсцисс, «плато надёжности», когда отработка и приработка закончились и на протяжении большей части ресурса отказы отсутствуют или минимальны. А затем идёт восходящая по оси ординат ветвь, когда в связи со всё большим исчерпанием ресурса количество отказов с течением времени эксплуатации прогрессивно возрастает.

Немцы начали войну посредине ресурса, на «плато надёжности». А мы - на левой и правой ветвях кривой отказов. В начале левой ветви - для новых танков и в конце правой ветви - для старых. Не только специалисты по теории надёжности, но и опытные автомобилисты-любители без особых разъяснений могут понять, что это означает. Ведь чаще всего ломаются как раз или совсем новые, или совсем старые машины. Новые - потому что они ещё не приработаны, а старые - потому что износились. Но в обоих случаях машины ломаются , что и происходило с советской бронетанковой техникой в начале войны. Опять-таки сошлюсь на дневник генерала Гальдера, где в записях за 12 июля 1941 года есть и такая строка, касающаяся русских танков: «Наблюдаются частые порывы гусениц».

И у немцев танки выходили из строя, но - принципиально реже! Реже не в силу их качественно лучшего технического обслуживания, а в силу их нахождения на оптимальной, с точки зрения технической надёжности, стадии жизненного цикла. Немецкие мемуаристы иногда отмечают, что до 800 немецких танков нуждались в ремонте после Балканской кампании. Однако надо помнить, что кампании в Югославии и Греции были скоротечными и за период с конца апреля до начала июня 1941 года все дефекты были, конечно же, устранены. В некотором отношении участие немецких танков в операциях на Балканах лишь повысило уровень их текущей технической надёжности!

Конечно, среди многих тысяч наших танков была та значительная часть их, которая тоже с точки зрения теории надёжности находилась в зоне «плато стабильности». Думаю, что их количество было меньшим, чем у немцев, но вполне сопоставимым, если брать в расчёт прежде всего Т-26 и БТ-7 производства 1939–1940 годов.

Вот эти-то наши танки прежде всего и дали первый отпор танкам Гота, Гудериана и Клейста. Но, скажем, «приработанных» KB и Т-34 у нас к началу войны было просто мало.

Так, KB на 1 января 1941 года имелось в РККА 196 единиц, и на 1 апреля 1941 года - 504 единицы. Т-34 соответственно - 97 и 441 единица.

Хочу, впрочем, оговориться, что в полную достоверность этих и других цифровых данных, приводимых в различных источниках с точностью до единиц, я сам верю мало. Вряд ли через много лет, даже при использовании архивных данных, возможна подобная точность учёта. Однако расхождение данных на 3…5 и даже на 8…10 % не может иметь для целей нашего анализа решающего значения. «Порядок явления» сохраняется в любом случае.

БТ-7 за 1939 и 1940 годы было поставлено в войска чуть более двух тысяч единиц (1341 + 706), а Т-26 двух последних модификаций - более двух с половиной тысяч (1293 + 1324) единиц. Причём это данные по поставкам в РККА в целом, включая внутренние округа и Дальний Восток. Поставки в приграничные округа составляли от общих поставок примерно 50 %.

Ну, а ко всему этому - провалы командования, недостаточная выучка, утрата баз горючего и прочее, и прочее… Но всё это наблюдалось, повторяю, на объективно неблагоприятной военно-технической базе.

Поэтому все утверждения о подавляющем танковом превосходстве СССР над Германией перед войной - не более чем невежественный, опровергаемый не статистикой или мемуарами, а теорией надёжности миф.

Формально имея на вооружении к началу войны до пятнадцати и более тысяч танков, в том числе полтысячи KB и полторы тысячи Т-34, мы начали войну в условиях фактического резкого - хотя и временного - превосходства немцев в количестве действительно надёжных и боеспособных танков.

Я выделил этот тезис потому, что он является вполне нетривиальным и сам по себе полностью меняет все устоявшиеся представления о характере противостояния танковых войск СССР и Германии в начальный период войны!

Между прочим, эксперты отмечают, что из всех KB, которые были потеряны летом 1941 года, лишь около четверти было уничтожено в ходе боевых действий, а около 60 процентов было брошено из-за поломок ходовой части.

Причём в том, что так сложилось, не было ни особой мудрости немцев, ни особой глупости русских. Просто стечение исторических реальностей, реальностей развития танковой конструкторской мысли и танкостроения в обеих странах и реальностей поставок техники в войска оказались для двух сторон таковыми, как оказались. В начальный период войны немцы воевали на технике хотя и не лучшей, чем наша, а нередко по ТТХ и заведомо худшей, но они воевали в начале войны на технике, принципиально более надёжной в силу её «приработанности»!

В первый период войны наша техника выявила все свои недостатки, и после их устранения и стабилизации массового производства началось постепенное наращивание нашего танкового превосходства, которое стало одним из важных факторов нашей окончательной победы.

Марк Солонин упоминает успешный испытательный 3000-километровый пробег двух опытных танков Т-34 по маршруту Харьков - Москва - Минск - Киев - Харьков в марте 1940 года. Но он что, не понимает, что это такое? К таким пробегам готовятся заранее, их обеспечивают опытнейшие специалисты, в том числе сами создатели танка, которые знают его как свои пять пальцев, как собственное дитя! А техническое сопровождение, включающее передвижную мастерскую!

Нельзя же, право, держать читателей за - используя выражение Штирлица - болванов в польском преферансе!

Солонин рассуждает о высоких достоинствах среднего танка Т-34, ссылаясь и на оценки специалистов Абердинского испытательного полигона США, изучавших эти танки в конце 1942 года! Ещё бы! Несмотря на дефицит качественных сталей (отсюда - плохая сталь пальцев гусеничных траков и т. д.), на дефицит оборудования (отсюда - плохая термическая обработка шестерен и прочего), на низкую квалификацию части рабочей силы на танковых заводах, в целом военные «тридцатьчетверки» были надёжнее, чем предвоенные! Их «детские болезни» 1941 года, неизбежные для любой сложной конструкции, к концу 1942 года остались позади, а массовость производства теперь уже работала на повышение надёжности в полном соответствии с той теорией надёжности, научная разработка которой была ещё впереди.

Потому-то, как пишет Солонин, в январскую стужу 1943 года в ходе наступательной операции «Дон» советские танковые бригады и прошли по заснеженной степи более 300 километров, а в мае 1945 года прошли за пять дней 400 километров от Берлина до Праги по горно-лесистой местности без существенных технических потерь.

Ещё бы - в сорок пятом-то году!

Но не было бы героического 1941 года - не было бы и победного 1945 года. И как же воевали советские танкисты на частично изношенной, частично не приработанной технике в 1941 году? Ниже я приведу свидетельства генерала Гальдера, а пока ещё раз вернусь к «открытиям» Марка Солонина в его книге «22 июня…».

На странице 286-й он пишет о 4-м механизированном корпусе РККА:

«Как сон, как утренний туман растаял так и не вступивший в бой (выделение моё. - С.К. )с главными силами противника мощнейший 4-й МК (механизированный корпус. - С.К. ). Когда к 12 июля остатки корпуса добежали (это сын якобы фронтовика так пишет о воинах 1941 года. - С.К. )до восточного берега Днепра, то выяснилось, что из 101 танка KB в строю осталось 6, из 313 «тридцатьчетверок» осталось только 39, из 565 легких танков в Прилуки пришло 23 танка БТ».

Так пишет о русских воинах якобы русский М. Солонин. Но если мы откроем на страницах 19-й и 21-й книгу француза де Ланнуа «Немецкие танки на Украине», то можем прочесть:

«4-й механизированный корпус представлял собой страшную ударную силу, которая доставила немало хлопот немецким войскам с первых же дней наступательных действий. <…>

4-й мехкорпус направлялся (после начала боевых действий. - С.К. ) к Сокалю и Радехову. К северо-западу от последнего и состоялось его мощное столкновение с 11-й танковой дивизией 48-го моторизованного корпуса (вермахта. - С.К. )».

Советский 4-й мехкорпус был действительно потенциально страшной силой. Он включал в себя 8-ю и 32-ю танковые дивизии, моторизованную 81-ю дивизию и мотоциклетный полк.

8-я танковая дивизия имела в своём составе 50 KB, 140 Т-34; 68 старых трёхбашенных Т-28, 31 БТ-7 и 36 Т-26.

32-я танковая дивизия - 49 KB, 173 Т-34 и некоторое количество лёгких танков Т-26 и БТ-2.

81-я моторизованная дивизия имела 65 танков Т-26.

Не знаю, к слову, откуда М. Солонин взял в 4-м мехкорпусе 565 лёгких танков (де Ланнуа числит за 4-м механизированным корпусом 892 танка, то есть лёгких - не более 412 единиц), но пусть так. Однако М. Солонин забыл упомянуть некоторые обстоятельства, которые тот же де Ланнуа отметить не забыл, справедливо указывая, что 8-я ТД была сформирована в июле 1940 года, а 32-я ТД - даже в марте - апреле 1941 года. Де Ланнуа сообщает, что последняя дивизия в связи со сжатыми сроками формирования испытывала перед войной недостаток кадров, ей не хватало тягачей, средств связи и т. д. К тому же полки 32-й дивизии получили новую технику только в апреле - мае 1941 года, и дивизия не успела обучить личный состав.

Показательно, что уже в ходе войны, 8 июля 1941 года, генерал Гальдер, размышляя о трудностях для нас формирования новых соединений, подчеркнул, что «это особенно касается танковых соединений, в которых еще в мирное время ощущался значительный недостаток командиров, водителей и радистов, а также имущества связи»…

Могу от себя прибавить, что наличие разнотипной техники отнюдь не упрощало её техническое обслуживание.

Вернёмся ещё раз к оболганному М. Солониным 4-му механизированному корпусу. Реально он крепко воевал с первых дней войны, участвовал во фронтовом контрударе под Дубно. История войны зафиксировала следующее:

«…Напряженные боевые действия развернулись на юго-западном направлении. Для нанесения контрударов Юго-Западный фронт выделил 5-ю и 6-ю армии и войска своего второго эшелона - всего шесть механизированных (4, 8, 9, 15, 19 и 22) и три стрелковых… корпуса. <…>

22-й и 4-й мехкорпуса 5-й и 6-й армий, а также 15-й мехкорпус с 22 июня вели напряженные бои в полосах своих армий.

С 23 по 29 июня в районе Луцк, Радехов, Броды, Ровно развернулось встречное танковое сражение…»

А в боевой биографии тогдашнего командира корпуса, опубликованной в биографическом справочнике «Командармы», сказано, в частности:

«В Великой Отечественной войне корпус… в составе 6-й армии Юго-Западного фронта участвовал в приграничном сражении с превосходящими силами противника в районе г. Перемышль. Соединения корпуса участвовали во встречном танковом сражении под Дубно, Ровно, в Киевской оборонительной операции».

Могу прибавить, что командовал тогда корпусом (и неплохо, надо сказать) генерал-майор Андрей Андреевич Власов - тот самый, позднее навечно замаравший себя предательством.

Как реально приходилось воевать танкистам, можно представить себе из мемуаров маршала Москаленко, который приводит данные по неудачному контрудару на Владимир-Волынский 22-го мехкорпуса и 135-й стрелковой дивизии 27-го стрелкового корпуса. 19-я танковая дивизия потеряла тогда почти все свои 45 танков Т-26 и 12 бронемашин БА-10, в её артиллерийском полку осталось 14 орудий. Командир дивизии генерал-майор К.А. Семенченко был ранен, оба командира танковых полков убиты, начальник артиллерии дивизии пропал без вести, а командир мотострелкового полка скончался от ран.

Вот как таяли люди и таяла боевая техника летом 1941 года. Но у Солонина есть своё объяснение её убыли - он на страницах 296–298 сравнивает проценты потерь вооружения с потерями колёсных автомашин и делает «сенсационный» вывод:

«…для деморализованной, охваченной паникой толпы танки и пушки, пулеметы-минометы являются обузой. Мало того, что танки ползут медленно, они самим фактом своего наличия заставляют воевать. Вот поэтому от них и поспешили избавиться. А грузовичок - даже самый малосильный - сберегли. Он лучше подходит для того, чтобы на нем «перебазироваться» в глубокий тыл, да еще и фикус с собой прихватить…»

М. Солонин делает свой вывод на основании следующих суммарных цифр убыли техники за второе полугодие 1941 года: всего 33,3 % потерянных автомобилей на фоне потери 73 % танков, 70 % противотанковых пушек, 60 % гаубиц, 65 % ручных пулемётов; 61 % миномётов… По поводу последних он безграмотно замечает: «Хотя, казалось бы, что может сломаться в миномете? Труба - она и есть труба…»

Угу! В булках тоже ничего особенного нет - они ведь на деревьях растут! Срывай себе и жуй…

Что тут можно сказать?

Относительно потерь танков, например, можно привести данные по убыли танков у немцев к осени 1941 года. Чуть позднее читатель с ними познакомится и тогда сможет убедиться сам, что во 2-й танковой группе процент потерь достигал 75 %. Но главный шулерский приём Солонина заключается в том, что он ставит на одну доску потери боевой и не боевой техники. Да, автомобили, так же, как и танки, участвуют в войне. Однако автомобили - в отличие от танков - не идут в бой. К тому же советские «полуторки» к 1941 году тоже были достаточно надёжны в силу массового их производства на протяжении немалого времени.

Подобной «статистикой»-«эквилибристикой» солонины и бешановы отвлекают внимание читателя от сути дела. А для опровержения их измышлений я обращусь опять к авторитету генерала Гальдера. 12 сентября 1941 года, на 83-й день войны, он записал в дневнике:

«Русский танк Т-34 (25 тонн) весьма хорош и быстроходен. К сожалению, не захвачено ни одного пригодного образца этого танка (выделение моё. - С. К. )».

По Солонину, запуганные Сталиным советские танкисты, не желая за него сражаться, целёхонькими бросали свои танки и на попутных автомобилях мчались - кто в свой тыл, кто - сдаваться немцам…

А начальник Генерального штаба сухопутных войск Рейха генерал-полковник Гальдер после доклада генерал-инспектора моторизованных войск Брейта на 83-й (восемьдесят третий) день войны сетует, что немцы не имеют в своём распоряжении ни одной целой «тридцатьчетверки»!

Нет, эти слова Гальдера стоило бы, пожалуй, написать у всякого рода солониных прямо на лбу - как и сведения, приведённые Гальдером в своём дневнике 9 октября 1941 года об использовании трофейных танков на фронте по состоянию на 9.10.1941 года:

«…в России: группа армий «Юг» - 16 танков (в октябре туда будет передано ещё 5 танков); группа армий «Центр» - 42 танка (в октябре и ноябре будет направлено на фронт ещё 20 танков); группа армий «Север» - 23 танка (в октябре будет направлено на фронт еще 5 танков). Когда закончится перевооружение 100-й и 101-й бригад, для использования в тыловых районах будет выделено ещё 548 танков».

Итого, получается, что к октябрю 1941 года вермахт смог использовать на фронте всего 81 (восемьдесят один) трофейный советский танк с перспективой использования к ноябрю ещё 30 (тридцати) танков. Кроме того, удалось приспособить к делу чуть более полутысячи откровенно устаревших советских танков для тыловых карательных частей против партизан.

Не густо…

По немецким данным, за первые два месяца войны немецкие войска подбили и захватили свыше 14 тысяч танков. Эта цифра, конечно, преувеличена, но вряд ли преувеличена астрономически. И, безусловно, правы те эксперты, которые основной причиной того, что немцы не смогли массово использовать наши трофейные танки, называют неустранимые поломки ходовой части и двигателя. Пожалуй, надо бы к этому лишь прибавить: «…зачастую - вследствие исчерпания ресурса».

Я же сейчас немного коснусь вопроса о точности данных по потерям на советско-германском фронте, приведя пример «разнобоя» в оценке потерь не техники, а людей.

Насколько суммарные оценки «вещь в себе», можно увидеть, сопоставив некоторые цифры, взятые в считающемся чуть ли не нормативным справочнике Б. Мюллера-Гиллебранда «Сухопутная армия Германии 1933–1945 гг.», и цифры генерала Гальдера.

В справочнике, в издании 2002 года (М.: Изграфус, Эксмо), на странице 714-й приведены данные по потерям сухопутных войск по годам войны в период до 30.11.1944 года.

По Мюллеру-Гиллебранду эти потери за 1940–1941 годы составили: убитыми 140 378 человек; пропавшими без вести - 8769 человек; демобилизованными (?) - 38 894 человека; дезертирами - 3 (три) человека.

Итого - 188 044 человека за весь 1941 год, всю вторую половину которого Германия уже воевала с СССР.

Это - по Мюллеру-Гиллебранду.

Но как понимать тогда приводившуюся мной в начале этой книги запись от 5 января 1942 года в «Военном дневнике» генерала Гальдера: «Потери с 22.6 по 31.12.1941 года: Ранено - 19 016 офицеров, 602 292 унтер-офицера и рядовых; убито - 7120 офицеров, 166 602 унтер-офицера и рядовых; пропало без вести - 619 офицеров, 35 254 унтер-офицера и рядовых. Итого потеряно 26 755 офицеров и 804 148 унтер-офицеров и рядовых. Общие потери сухопутных войск на Восточном фронте составляют 830 903 человека…»

Так сколько же потерял вермахт - 188 044 человека за весь 1941 год или всё же 830 903 человека только с 22 июня 1941 года и только на Восточном фронте?

Конечно, верны данные Гальдера, но странная статистика вроде бы основательного Мюллера-Гиллебранда по людским потерям позволяет предположить, что и данные по потерям техники у него в какой-то мере занижены. При этом приводимые Мюллером-Гиллебрандом данные - уж никак, во всяком случае, не завышенные - по потерям немцами танков в 1941 году отнюдь не свидетельствуют о неком победном и ничем не сдерживаемом движении по просторам СССР немецкой танковой лавины.

Вот что пишет Мюллер-Гиллебранд (на стр. 285):

«После завершения крупных операций по окружению в летней кампании танковые группы располагали к началу сентября 1941 года следующим количеством боеспособных танков (в процентах): 1-я танковая группа - 53, 2-я - 25, 3-я - 41, 4-я - 70».

И далее он сообщает, что 22 июня 1941 года на Востоке, включая резерв ОКВ (2-я и 5-я танковые дивизии) имелось около 3680 танков, а безвозвратные потери на всех фронтах за период с июня по ноябрь 1941 года составили 2251 танк.

Если учесть, что, по данным того же источника, в Северной Африке имелось всего 350 танков - менее 10 % от наличия на Востоке, то потери - как минимум не преувеличенные, а то и заниженные - немцами танков на советско-германском фронте к концу осени 1941 года составили не менее 2000 единиц, то есть не менее 54 % от количества на 22 июня 1941 года.

Это же подтверждает - в реальном масштабе времени - и дневник генерала Гальдера, в котором уже 13 июля 1941 года было зафиксировано (выделение моё. - С.К. ):«Потери в танках составляют в среднем 50 %» .

«3. Положение с танками. Части 1-й танковой группы в среднем потеряли 50 % танков. Наихудшее положение в 16-й моторизованной дивизии. Части 2-й танковой группы имеют: 10-я танковая дивизия - 83 % танков; 18-я танковая дивизия - 57 % танков. Остальные дивизии 2-й танковой группы в среднем имеют 45 % танков. В 3-й танковой группе: 7-я танковая дивизия - 24 % танков, в остальных двух танковых дивизиях по 45 % танков…»

Это ведь тоже можно расценивать как танковый погром !Особенно если учесть, что германские танковые части ещё до начала боевых действий находились в состоянии максимальной боевой готовности и не испытывали - в отличие от советских танковых соединений - трудностей организационного периода.

И вот теперь, я думаю, пора познакомить читателя с некоторыми из тех записей 1941 года в служебном дневнике генерала Гальдера, которые относятся к боевым действиям советских танков в первые месяцы войны.

Уже 24 июня 1941 года Гальдер, имея в виду группу армий «Юг», отметил: «У противника появился новый тип тяжёлого танка», а позднее в тот же день записал:

«На фронте групп армий «Юг» и «Север» появился русский тяжелый танк нового типа, который имеет орудие калибра 80 мм (согласно донесению штаба группы армий «Север» - даже 150 мм, что, впрочем, маловероятно)».

Замечу, что реально KB имел тогда 76-мм пушку ЗИС-5, но отдельные экземпляры действительно были вооружены 152-мм орудием.

25 июня 1941 года Гальдер записал уточнённые данные о новом танке - имелся в виду всё тот же KB, a также внёс в дневник первые сообщения с фронта о появлении «еще одного нового танка», то есть Т-34.

И 25-го же июня 1941 года он отметил: «Противник организованно отходит, прикрывая отход танковыми соединениями».

Но тогда наши танковые соединения играли роль пожарных команд, часто использовались раздёрганными или без учёта обстановки. Характерна запись Гальдера от 28 июня 1941 года:

«В полосе группы армий «Юг» 8-й русский танковый корпус (реально - 8-й механизированный корпус, танковых корпусов у нас тогда не было. - С.К. ) наступает от Броды на Дубно в тыл нашим 11-й и 16-й танковым дивизиям. Надо надеяться, что тем самым он вдет навстречу своей гибели».

Танковое сражение под Дубно было для нас действительно очень неудачным, но и эти бои замедляли темп немецкого наступления. Утром 27 июня 1941 года Гальдер пренебрежительно записал: «Русские соединения, атаковавшие южный фланг группы армий «Юг», видимо были собраны наскоро»… А уже к середине дня 27 июня он озабочен: «11, 13 и 14-я танковые дивизии ведут бои с танками противника между рекою Стырь и Ровно»…

Реально танкам Клейста противодействовали кадровые, а не «наскоро» сформированные соединения советских механизированных войск, но тот же 8-й мехкорпус перед тем, как атаковать ударную танковую группировку Клейста, совершил 400-километровый марш и вступил в бой с ходу, по частям. Такой вынужденный способ ввода корпуса в бой и натолкнул Гальдера на догадку об импровизации русских.

«На фронте группы армий «Юг» все еще продолжаются сильные бои. На правом фланге 1-й танковой группы 8-й русский танковый корпус глубоко вклинился в наше расположение и зашел в тыл 11-й танковой дивизии. Это вклинение противника, очевидно, вызвало большой беспорядок в нашем тылу между Бродами и Дубно. Противник угрожает Дубно с юго-запада…

В тылу 1-й танковой группы также действуют отдельные группы противника с танками, которые даже продвигаются на значительные расстояния…»

Как видим, даже неудачный, наспех организованный по указанию Ставки контрудар советских механизированных корпусов имел своё значение. И хотя Гальдер 30 июня 1941 года записал, что напряжённая обстановка в районе Дубно разрядилась, он тут же прибавил:

«Вклинение противника довольно серьезно помешало продвижению 16-й танковой и 16-й моторизованной дивизий, а также на несколько дней задержало (выделение моё. - С.К. ) 44, 111 и 229-ю пехотные дивизии, следовавшие во втором эшелоне за 3-м танковым корпусом».

Потом, через десятилетия после войны, глядя на карты с теперь точно известной расстановкой сил сторон, новоявленным «стратегам» можно будет рассуждать о том, что нашей-де Ставке не стоило отдавать нашим мехкорпусам невыполнимые приказы о контрударах, а стоило использовать их более рационально и осмотрительно. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны», - это сказал не я, а Шота Руставели. Однако в общем отсчёте военного времени те несколько дней, на которые в июне 1941 года задержат Клейста 8-й мехкорпус на территории Украины, к весне 1945 года обернулись ударами советских танковых армий на территории Рейха.

А тогда приходилось отходить, вводя - как отметил Гальдер 2 июля 1941 года - «крупные силы танков в качестве прикрытия»…

8 июля 1941 года генерал гордо констатировал, что из 29 выявленных танковых дивизий 20 целиком или большей частью уничтожены и лишь 9 дивизий ещё полностью боеспособны. Но как бы отреагировал начальник Генштаба Сухопутных сил Рейха, если бы ему тогда сказали, что к 22 июня 1941 года в РККА была сформирована шестьдесят одна танковая дивизия?

Да, мало какие из этих дивизий к началу войны были полностью боеготовыми, но они существовали, они не только несли потери, но и воевали, набирали боевой опыт. И уже 11 июля 1941 года Гальдер сделал знаменательную, уже знакомую читателю, запись:

«Танковые соединения понесли значительные потери в личном составе и материальной части. Войска устали…»

«На фронте группы армий «Север» сильные арьергарды противника при поддержке танков и авиации (выделение моё. - С.К. ) оказывают упорное сопротивление танковой группе Гепнера».

И это было только начало!

«…Севернее Умани обнаружено скопление 38 эшелонов. Из эшелонов выгружаются танки, которые сразу же движутся на восток…

Подполковник Бюркер сделал доклад о своей поездке на фронт в 10-ю танковую дивизию. Трудности, возникающие в ходе операций… и упорное сопротивление отдельных групп противника приводят в ряде случаев к критическому обострению обстановки… Несмотря на это, войска чувствуют себя уверенно и проникнуты чувством превосходства над противником. Боеспособность (указанной) танковой дивизии тем не менее постепенно уменьшается…»

Однако постепенно уменьшалась боеспособность не только указанной танковой дивизии, но и танковых соединений вермахта вообще.

21 июля 1941 года Гальдер, имея в виду группу армий «Север», пишет: «Возможно, окажется целесообразным направить часть танковых соединений, которые все время слабеют, в район Бологого…» и т. д.

«…В районе Умани 16-я и 11-я танковые дивизии ведут упорные бои с крупными силами танков противника… Это, конечно, может поставить наши танковые соединения, действующие в районе Умани, в тяжелое положение, тем более что характер боев с 26-й русской армией не дает оснований надеяться на быстрое достижение успеха».

«I. Противник:

Боеспособность: Несмотря на большое количество израсходованных сил, у противника все еще имеются свежие соединения. <…>

г. Оперативно-тактические приемы ведения боя. Наступление на фланги с применением танков, как уже нами подчеркивалось ранее…»

Это после якобы танкового-то погрома РККА!

А во время доклада у фюрера 26 июля 1941 года Гальдер со слов Паулюса записывает: «Отмечено усиление активности авиации («уничтоженной» немцами. - С.К. )и танков противника, в особенности на левом фланге танковой группы Гота».

5 августа 1941 года Гальдер, подобно лисице, заявлявшей, что виноград-то зелен, обманывает сам себя, отмечая:

«Главком (Браухич. - С.К. )возвратился с совещания у фюрера. Фюрер заявил (это ему внушили мы, но закулисным образом), что нынешнее развитие обстановки приведет, как и в прошлую мировую войну, к стабилизации фронтов»…

Простите, но ведь в первые дни войны руководство вермахта твёрдо было уверено в скором окончании войны. Или это не Гальдер 3 июля 1941 года писал (выделение везде моё. - С.К. ):

«…не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней . Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель »!

Прошёл ровно месяц, и тот же Гальдер радуется, что фюрер согласен с идеей стабилизации фронта и перехода - как в Первую мировую войну - к позиционной войне. То есть уже в начале августа 1941 года - задолго до русской осенней распутицы - Гитлер, Браухич и Гальдер психологически похоронили надежды на «блицкриг».

И тогда же, 4 августа 1941 года, на совещании в штабе группы армий «Центр», которое Гитлер провёл в Борисове, у Гитлера - по свидетельству Гудериана - невольно вырвалась фраза:

«Если бы я знал, что у русских действительно имеется такое количество танков, которое приводилось в вашей книге (в книге 1937 года «Внимание, танки!» Гудериан называл цифру 10 000 танков. - С.К. ), я бы, пожалуй, не начинал эту войну»…

Вот слова, которые тоже стоило бы написать разного рода бешановым на лбу! Умри, но лучше не докажешь всё значение действий советских танковых соединений в 1941 году для обеспечения будущей Победы 1945 года. В свете этих слов фюрера можно утверждать, что в 1941 году советские танковые войска свою стратегическую задачу выполнили полностью - если учесть их общее состояние к началу войны!

Эти слова Гитлера можно расценивать и как признание факта непрерывного наличия у России в 1941 году стратегически значимых танковых сил. Да, потери их были очень велики. Но и война ведь шла Великая.

Обратимся к воспоминаниям «первого танкиста Рейха» Гудериана… Вот несколько цитат:

«17-я танковая дивизия под Сенно (к 7 июля 1941 года. - С.К. )вела ожесточенные бои с сильным противником, который ввел в бой чрезвычайно большое количество танков. Упорные бои вела также и 18-я танковая дивизия»…

«18 июля (1941 года. - С.К. )я находился в 47-м танковом корпусе. 17-я танковая дивизия была переброшена с фланга, который она прикрывала восточнее Орши, в район южнее Смоленска, чтобы отразить атаки русских, двигавшихся на город с юга. В боях, которые здесь происходили, был смертельно ранен храбрый командир этой дивизии генерал Риттер фон Вебер…

К 20 июля (1941 года. - С.К. )…русские продолжали наносить атаки 24-му танковому корпусу и на Смоленск…

21 июля (1941 года. - С.К. )…все силы 46-го танкового корпуса вели упорные бои с противником»…

Тогда Гудериан ещё воевал на московском направлении и, как видим, воевал в тяжких трудах, нередко уже утрачивая инициативу и темпы. А это был только конец июля 1941 года…

28 августа 1941 года Гальдер после разговора с генералом Паулюсом по телефону, оставшись наедине со своим дневником, уже откровенно брюзжал:

«…Я понимаю трудность и напряженность обстановки. Но ведь вся война состоит из трудностей (вот как?! - С. К. ). Гудериан не согласен с таким положением, при котором он вынужден подчиняться тому или иному командующему армией… К сожалению, и Паулюс подпал под его влияние. Я ни в коем случае с этим не согласен. Гудериан сам планировал эту операцию. Пусть он сам теперь и увидит, насколько она выполнима»…

Как видим, к концу августа 1941 года у генералов Рейха дело дошло до взаимных претензий и внутренних «разборок». И не за горами были разборки с ними фюрера. В связи с провалом наступления на Москву и прочими провалами Гитлер в течение 1942 года - с февраля по октябрь, уволил 185 генералов, в том числе 66 - из действующей армии. Кроме того, 8 генералов получили предупреждение об увольнении, Паулюса фюрер собирался заменить Зейдлицем, да и самого Гальдера в конце сентября 1942 года с поста начальника генштаба снял.

Английский военный историк Фуллер прокомментировал сей факт следующим образом: «Такого разгрома генералов не видывали со времен битвы на Марне».

А бешановы всё толкуют нам о «танковом погроме»! Я же, заключая «танковый» раздел, приведу ещё одну цитату из Гудериана, воюющего уже на Украине:

«Рано утром 15 сентября (1941 года. - С.К. )я посетил передовой отряд 3-й танковой дивизии… и беседовал с командиром 6-го танкового полка подполковником Мюнцелем. В тот день Мюнцель имел в своем распоряжении только один танк T-IV, три танка Т-III и шесть танков Т-II; таким образом, полк имел всего десять танков».

Десять танков, из которых шесть - это, собственно, лёгкие танкетки, уступающие даже нашим БТ и Т-26 и три - лёгкие танки, с которыми БТ и Т-26 могли достаточно успешно конкурировать.

Погром это или не погром?

В октябре 1941 года Гудериан вновь наступает на Москву. Но как! А вот как:

«6 октября… южнее Мценска 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжелый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить»…

Однако Тулу «первый танкист Рейха» так и не взял…

* * *

На «танковую» тему применительно к начальному периоду войны можно говорить ещё много. Причём используя только западные источники, например, такие классические для этой темы книги, как «Танки, вперёд!» или цитировавшиеся выше «Воспоминания солдата» Гудериана. Однако нам пора перейти к теме войны в небе, которая, впрочем, для советских ВВС началась с войны на земле.

Да, увы, для определения того, что произошло с нашими Военно-Воздушными Силами 22 июня 1941 года, слово «погром» подходит вполне. Однако и тут не всё так очевидно, как сегодня уверяют многие, начиная с того, что основной личный состав ВВС РККА, то есть строевые лётчики, с первых дней войны воевал не так уж и плохо, а нередко - блестяще!

Начну, впрочем, с «негатива», воспользовавшись, в частности, архивными документальными данными, сообщаемыми М. Мельтюховым в его статье, опубликованной в коллективном военно-историческом сборнике «Трагедия 1941-го. Причины катастрофы» (М: Яуза, Эксмо, 2008).

Даже поверхностное изучение объективных донесений первых дней боевых действий нашей авиации показывает, что в отношении определённой её части более точно говорить о без действии .

Так, на Северо-Западном фронте основные потери в 7-й авиадивизии пришлись на 46-й скоростной бомбардировочный авиаполк и, как было сказано в спецсобщении 3-го Управления НКО № 2/35552 от 28 июня 1941 года, объяснялись «неорганизованностью и растерянностью со стороны командира полка майора Сенько и начальника штаба подполковника Канунова, приведшим при первом налёте противника весь личный состав в паническое состояние».

За 22 июня 1941 года 46-й СБАП потерял 20 самолётов, из которых только половина была сбита в воздухе, а остальные были уничтожены на Шауляйском аэродроме на земле при налёте авиации немцев.

Самолёты выбывали из строя, не взлетев, - из-за нераспорядительности, нервозности командования, из-за скученности техники на аэродромах, из-за демаскирования аэродромов… Если читатель вспомнит цитировавшиеся мной приказы наркомов Ворошилова и Тимошенко о необходимости маскировки, рассредоточения и т. п., то можно понять, что вина за уничтожение значительной части нашей авиации в огромной мере лежит на её командовании, в том числе - высшем. Недаром из всех «видовых» военных руководителей только авиационные высшие генералы после начала войны были арестованы, как Смушкевич и Рычагов, и осенью 1941 года расстреляны. Думаю, они это заслужили.

Читать донесения Особых отделов фронтов, помеченные концом июня 1941 года, тяжело и нервно. Командир 124-го истребительного авиаполка майор Полунин 22 июня прибыл в полк из отпуска после того, как противник совершил два налёта на аэродром. После третьего налёта комполка улетел на учебно-тренировочном УТИ-4 в неизвестном направлении.

Командир 41-го истребительного полка Западного фронта майор Ершов высылал на перехват не боеспособные группы, а 1–2 самолёта, которые становились лёгкой добычей лётчиков люфтваффе.

В Киевском Особом военном округе, отмечало 3-е управление НКО в спецсообщении от 1 июля 1941 года, «несмотря на сигналы о реальной возможности нападения противника, отдельные командиры частей Юго-Западного фронта не сумели быстро отразить нападение противника…». В Черновцах 21 июня 1941 года лётный состав был отпущен в город, в ресторане города Бучач всю ночь 22 июня пьянствовали командир 87-го ИАП, командир 16-й авиадивизии майор Слыгин и его замполит батальонный комиссар Чёрный…

Таких примеров можно привести много, но я думаю, достаточно и этого.

Но в пределах не то что одного и того же фронта (округа), а одной и той же авиадивизии ситуация уже с первых часов войны могла отличаться принципиально. Так, 33-й истребительный авиационный полк 10-й авиационной дивизии Западного ОВО, дислоцировавшийся в городе Пружаны, не имел даже боеприпасов на самолётах. А 123-й ИАП той же дивизии, хотя и был в значительной мере уничтожен на земле, первый день войны провёл просто геройски. В 123-м полку вскоре осталось всего 6 самолётов, однако, как было сказано в донесении уполномоченного 3-го (Особого) отдела 10-й смешанной авиадивизии Леонова, «наши летчики по 2–3 самолета 123-го авиаполка вылетали навстречу, принимали лобовой бой, сбивая по 3–4 самолета, обращали в бегство противника…».

В правдивости этого документа можно было бы усомниться, если бы это было политдонесение, но это было спецсообщение особиста, в целом отражающее негативные факты, так что верить ему можно.

К тому же это был не единичный пример, зафиксированный в истории той войны. Лётчик 127-го ИАП Андрей Данилов в первый же день войны сбил 4 самолёта. 9 июля 1941 года он был сбит, имея уже 9 побед, но остался жив, хотя тогда его сочли погибшим. Его боевые товарищи по полку СЮ. Жуковский и Николай Бояршинов 22 июня 1941 года тоже сбили по 4 самолёта, совершив соответственно 9 и 6 боевых вылетов за день.

Лётчик 123-го ИАП истребительной авиации ПВО Иван Калабушкин в первый день войны, пилотируя биплан И-153, сбил даже 5 немецких самолётов - один «Мессершмитт-109», два Ю-88 и 2 «Хейнкель-111». В 1942 году Калабушкин стал Героем Советского Союза.

Тоже будущий Герой Советского Союза (с 1943 года) младший лейтенант Дмитрий Ковтюлев из 91-го ИАП, летая тоже на И-153, за первые две недели войны сбил 4 самолёта.

Командир 55-го ИАП подполковник В.П. Попов, вовремя получив сообщение о приближении 20 немецких бомбардировщиков в сопровождении 18 истребителей, поднял в воздух дежурную эскадрилью МиГ-3 и приказал атаковать группу, в то время как полк, поднятый по тревоге, взлетал, чтобы добить врага.

Так же действовал командир 67-го ИАП майор Б.А. Рудаков.

Лётчики И.И. Иванов, Л.Г. Бутелин, С.М. Гудимов, А.С. Данилов (тот самый), Д.В. Кокорев, А.И. Мокляк, Е.М. Панфилов, П.С. Рябцев в первый же день войны совершили тараны, причём в большинстве своём остались при этом живы.

То есть лётчики воевали неплохо… Да и командование кое-где было на высоте. Так, в Одесском военном округе за несколько дней до войны была проведена проверка боевой готовности войск округа, в том числе и авиации. Авиационные части были перебазированы на полевые аэродромы, где самолёты были рассредоточены и замаскированы. Штаб ВВС округа его начальником А.З. Устиновым был переведён из Одессы в Тирасполь. В итоге за первый день войны авиация округа потеряла шесть самолётов, выведя из строя 30 вражеских.

А в Прибалтийском, например, ОВО из 880 самолётов к концу первого дня войны осталось не более 500.

Всего советские ВВС в первый день войны потеряли около 1200 самолётов, из них 800 - на аэродромах. Это были потери огромные, но можно ли их назвать катастрофическими? Уже 22 июня 1941 года советские ВВС совершили около 6 тысяч боевых самолёто-вылетов и уничтожили более 200 немецких самолётов.

То есть на два наших сбитых самолёта уже в первый день войны пришёлся один немецкий сбитый самолёт! Не так уж и плохо - если учесть все обстоятельства, предшествовавшие 22 июня, и то, как этот день для многих наших лётчиков начался.

Впрочем, и предшествовавшие обстоятельства были разными. Так, в апреле 1941 года комиссия во главе с начальником Управления формирования и комплектования ВВС генералом А.В. Никитиным проверяла 12-ю бомбардировочную авиационную дивизию ВВС Западного Особого военного округа. Дивизия серьёзно отставала от нормативных сроков освоения самолётов СБ. Замечу, что если в апреле 1941 года часть получала такие «новые» самолёты, как стремительно устаревающий туполевский СБ, то до этого на вооружении она не могла иметь ничего иного, кроме туполевского ТБ-3, устаревшего к 1941 году просто удручающе.

При проверке выяснилось, что 104 экипажа дивизии находятся всё ещё в стадии переучивания - из-за боязни командования части иметь лётные происшествия. Энергичный Никитин быстро добился перелома, а результат его инспекции окончательно проявился после начала войны, когда 12-я дивизия сразу отличилась в боях и за высокое лётное мастерство и отвагу личного состава была отмечена в приказе Военного совета Западного фронта.

Но в целом советские ВВС встретили войну не в лучшей форме во всех своих звеньях - от командно-штабного до звена аэродромного обслуживания. Плюс всё та же проблема перехода на новую технику, переучивание, малый налёт…

Да и проблемы не только качества, но и - как ни странно - количества авиационной техники.

Вначале - о качестве. Я уже писал, что благодаря таким военным «гениям», как Тухачевский и Уборевич, - но отнюдь не только им, - к 1939 году советское авиастроение не дало по-настоящему современных самолётов. Качественно плохо обстояли дела и с самолётным оборудованием, начиная с радиосвязи (её часто просто не было) и заканчивая аэронавигационным оборудованием, которое было далеко от совершенства. Свой негативный вклад внесли и «гении» типа авиаконструктора Туполева, о чём я тоже писал.

И, несмотря на самые высокие в мире (!) предвоенные цифры производства боевых самолётов, хорошие самолёты, способные выиграть войну, начали появляться у нас почти перед самой войной.

Вот некоторые цифры по мировому производству самолётов. Это суммарные данные, включая гражданские самолёты, но, прежде всего для СССР и Германии, а также для США в 1941 году, они были близки к чисто «военно-воздушной» цифре…

Проанализируем эти данные с учётом того, что за общими для современной цивилизации арабскими цифрами к 22 июня 1941 года скрывались очень различающиеся национальные цифры, отражающие структуру и состояние национальных военно-воздушных сил России и Германии.

Германия, как видим, только в два последних предвоенных года (если иметь в виду Великую Отечественную войну) выпустила 18 164 самолёта (не считая планеров).

СССР за эти два года выпустил 20 927 самолётов, то есть всего на 15 % больше.

То есть о подавляющем численном превосходстве ВВС РККА над люфтваффе говорить не приходится.

При этом на 1 июня 1940 года в ВВС РККА имелось всего (включая исправные и неисправные самолёты) 15 693 единицы боевых самолётов.

Но из них…

Прошу и предупреждаю читателя: здесь надо быть внимательным! В общее число 15 693 единицы входят, например, 3334 разведчика и корректировщика Р-5, Р-6, Р-Зет, Р-10, ССС… Думаю, что вскоре после 22 июня 1941 года за десяток, а то и сотню подобных «корректировщиков» советское наземное командование согласилось бы получить от люфтваффе один настоящий корректировщик «Фокке-Вульф-189» - знаменитую двухфюзеляжную мощно вооружённую «раму», сбить которую во время войны считалось особой честью в советских ВВС.

Итак, из 15 693 единиц мы объективно можем вычесть 3343 единицы очевидного старья. Итог: 12 350 самолётов.

Далее… 1285 устаревших штурмовиков, которые не могли конкурировать с теми пикирующими бомбардировщиками Ю-87 (знаменитыми «штуками» польской войны), которые к 1941 году были всё ещё грозным оружием поля боя.

12 350 - 1285 = 11 065 боевых самолётов.

Далее… Вычтем из этого количества 5826 единиц бипланов И-15бис, И-153 и устаревающих монопланов И-16, которые представляли собой грозную силу лишь тогда, когда в их кабинах сидели такие лихие ребята, как Андрей Данилов (И-153), или такие мощные асы, как легенда Северного флота, дважды Герой Советского Союза Борис Сафонов и будущий трижды Герой Покрышкин (И-16), но - не рядовой строевой лётчик.

11 065 - 5826 = 6239 единиц боевых самолётов.

Вычтем 527 «монстров» ТБ-3 и получим уже 5712 боевых самолётов, в число которых за год до войны входило 3703 морально устаревших бомбардировщика СБ.

Всего две тысячи относительно современных и действительно современных самолётов - бомбардировщиков, истребителей, штурмовиков… Вот что мы имели «благодаря» Тухачевскому, Уборевичу, Туполеву и т. д. за год до войны.

К 22 июня 1941 года благодаря авиаконструкторам Яковлеву, Микояну, Гуревичу, Лавочкину, Горбунову, Гудкову, Петлякову и Ильюшину, стоявшим во главе армии советских авиастроителей, мы имели:

399 истребителей Як-1;

1309 истребителей МиГ-3;

322 истребителя ЛаГГ-3;

460 пикирующих бомбардировщиков Пе-2;

249 штурмовиков Ил-2 (пока что, «благодаря» кретинам из Управления ВВС РККА, одноместным, без кормового стрелка-радиста).

Итого: 2739 действительно современных и способных к развитию боевых советских самолётов к 22 июня 1941 года.

Впрочем, я забыл ещё одну выдающуюся фигуру, усилиями которой советские ВВС перед войной стремительно преображались, а во второй половине войны завоевали превосходство в воздухе, - самого Иосифа Сталина.

2739 современных самолётов… Вот что мы имели к началу войны против 4980 самолётов антисоветского блока (Германия + Италия + Финляндия + Румыния + + Венгрия), 4000 из которых приходилось на долю Рейха.

Самолёты союзников Германии я в расчёт не беру - чаще всего они были слабее И-153 или СБ. Но вот самолёты самой Германии к 22 июня 1941 года как минимум не уступали лучшим советским самолётам.

Собственно, для специалистов и историков авиации давно ясно, что немцы начали войну с уже массовыми современными ВВС, а мы такие ВВС обрели лишь к концу 1942 года.

Я не буду здесь приводить сравнительные данные боевых самолётов ВВС РККА и люфтваффе к началу войны - они общеизвестны - и не буду воспарять в высоты обобщённого количественного анализа, а опущусь в конкретную осень 1968 года, когда я впервые оказался в зале конструкций Харьковского (ещё не ордена Ленина и не имени Н.Е. Жуковского) авиационного института. Тогда для меня, первокурсника ХАИ, как и для моих товарищей, было полной неожиданностью знакомство с конструкцией нашего Ла-5 и немецкого Me-109 со снятой обшивкой.

«Лавочкин-5» без обшивки выглядел то ли горизонтально уложенным решетчатым забором, то ли кроватью… А «Мессершмитт-109» выглядел по-прежнему самолётом, потому что его фюзеляж относился к солидному типу «монокок», то есть цельнометаллическому, а фюзеляж Ла-5 был ферменным, сваренным из трубок.

«Немец» смотрелся явно солиднее, хотя в целом ТТХ (тактико-технические характеристики) Ла-5 обеспечивали ему превосходство над Me-109 и равенство в бою с новейшим германским истребителем «Фокке-Вульф-190».

Но это - в 1943 (третьем) году!

А в 1941 (первом) году суммарное превосходство люфтваффе над ВВС РККА было несомненным как в качественном, так и в количественном отношении.

Повторяю - и в количественном!

Качественное превосходство люфтваффе к 1941 году не оспаривают даже «записные» «демократы». Они же взахлёб твердят об огромном (более чем тройном или четверном!) нашем количественном авиационном превосходстве в 1941 году, оперируя цифрой в полтора десятка тысяч самолётов ВВС РККА.

Однако на деле, как видим, даже количественного особого превосходства мы в 1941 году не имели, потому что наши менее чем три тысячи современных самолётов должны были противостоять с 22 июня 1941 года четырём тысячам германских самолётов, которые все были современными и превосходили в 1941 году по ТТХ новые советские самолёты, за исключением разве что Ил-2, которых в начале войны было немного.

Я понимаю, что такой вывод никак нельзя расценивать как сенсационный - он вполне укладывается в ту основную схему, которая установилась в советской военной историографии где-то в 70-е годы. Но тут уж ничем автор читателю помочь не в силах - дважды два равно четырём в любую историческую эпоху, и цифра в четыре тысячи самолётов всегда будет с точки зрения боевой эффективности больше цифры в три тысячи самолётов, если все эти самолёты примерно равны но своим боевым характеристикам.

Но даже потери тысяч боевых самолётов - и устаревших, и новых, в первые дни войны не списали советские ВВС образца 1941 года «в тираж»… Да, немецкие пикирующие «Shtuka» Ю-87 безнаказанно «утюжили» отступающие или контрнаступающие колонны наших войск. Тем не менее наши авиационные полки и дивизии выполняли важные, в том числе не только тактические, но и оперативные, задачи уже в 1941 году.

Тысячи самолётов были быстро уничтожены. Но ведь тысячи и остались.

И они воевали.

Я могу приводить немало цифр, показывающих, что советские ВВС даже в 1941 году отнюдь не исчезли с театров военных действий на германском Восточном фронте. Скажем, в монографии 1985 года М.Н. Кожевникова «Командование и штаб ВВС Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945» на странице 62-й приводятся сведения о воздушной операции по уничтожению немецкой авиации на аэродромах с 5 по 8 ноября 1941 года. Тогда 5 ноября ударам подверглись 13 вражеских аэродромов, 6 и 7 ноября - 15, а 12 и 15 ноября были повторно нанесены удары по 19 аэродромам. В результате были уничтожены и повреждены более 100 и сбит в воздушных боях 61 самолёт.

Или вот приведённая в монографии 1975 года «Авиация в битве под Москвой» (автор - А.Г. Фёдоров) история с лётчиком 11-го ИАП лейтенантом С.С. Гошко… Её хоть в приключенческий боевик вставляй! 2 июля 1941 года Гошко на самолёте Як-1 атаковал разведчика Хе-111, на борту которого находился подчинённый генерала Гальдера - полковник генерального штаба. Полковник был так уверен в воздушном господстве люфтваффе и в погроме советской авиации, что взял с собой в полёт важные документы - оперативные карты, шифры и т. п. Во время атаки вооружение истребителя отказало, и тогда Гошко пошёл на таран. Хе-111произвёл вынужденную посадку на советской территории, а Гошко с повреждённым винтом тоже благополучно сел.

Это был первый таран в системе ПВО Москвы.

Но противовоздушная оборона столицы была сильна не только готовностью её летчиков к таким крайним мерам. Скажем, в самом начале войны на вооружение ПВОМосквы поступили - на замену уже имевшимся отечественным радиолокационным станциям обнаружения типа РУС-1 («Ревень») - достаточно совершенные станции РУС-2 («Редут»), способные фиксировать групповые воздушные цели в радиусе 120 км, а также определять азимут, дальность, курс, скорость и даже приблизительное количество самолётов в группе.

И уже со второй половины июля 1941 года силам московской ПВО пришлось вступить в бои. 13 июля 1941 года генерал Гальдер после очередного доклада в ставке фюрера отметил:

«…г. Необходимо организовать терроризирующий воздушный напет на Москву, чтобы нарушить организованную эвакуацию предприятий и опровергнуть пропаганду противника, которая говорит об истощении наступательной мощи Германии…»

А в директиве № 33 от 19 июля 1941 года Гитлер прямо потребовал немедленно развернуть воздушное наступление на Москву. 22 июля 1941 года на Москву был произведён первый налёт, и уже тот факт, что налёт этот был ночным, доказывает, что советская авиация, как мощная боевая сила, разгромлена не была. К моменту первого налёта в Московской зоне ПВО насчитывалось 585 самолётов: 170 МиГ-3, 75 ЛаГГ-3, 95 Як-1, 200 И-16, 45 И-153… Последние две цифры показывают, что в ПВО столицы отнюдь не были собраны все оставшиеся новейшие самолёты советских ВВС. Напротив, в ней было, как видим, даже почти полсотни бипланов И-153!

К слову, ПВО Москвы насчитывала и 1044 зенитных орудия, почти все из которых были новыми 85-мм пушками, оснащёнными современными приборами управления огнём. Для сравнения: Лондон прикрывало 452 орудия крупного, среднего и малого калибра, Берлин - 724.

Обо всём этом сказано в монографии А. Г. Фёдорова «Авиация в битве под Москвой». Однако «демократически» продвинутая часть общества «совковую» информацию ныне игнорирует, и поэтому далее в этом кратком очерке я обращусь ко всё тому же служебному дневнику генерала Гальдера, приведя ниже некоторые из его записей 1941 года, касающихся советских ВВС…

«Командование сообщило, что за сегодняшний день уничтожено 850 самолетов противника, в том числе целые эскадрильи бомбардировщиков, которые, поднявшись с воздух без прикрытия истребителей, были атакованы нашими истребителями и уничтожены».

«Численность авиации противника: перед группой армий «Юг» - 1200 самолетов, перед группой армий «Центр» - 400 самолетов, перед группой армий «Север» - 300 самолетов».

«Отмечено усиление активности авиации противника перед фронтом группы армий «Юг» и перед румынским фронтом».

«Наше командование серьезно недооценивало силы авиации противника в отношении численности. Русские, очевидно, имели в своем распоряжении значительно больше, чем 8000 самолетов. Правда, теперь из этого числа, видимо, сбита и уничтожена почти половина, в результате чего сейчас наши силы примерно уравнялись с русскими в численном отношении. Но боеспособность русской авиации значительно уступает нашей (эта оценка проникнута излишней эйфорией от успехов первой недели войны. - С.К. ) вследствие плохой обученности их летного состава…

В настоящее время командование группы армий «Юг» считает, что перед фронтом группы армий «Юг» противник располагает 800 - 1000 первоклассных самолетов, перед фронтом группы армий «Центр» действуют 400–500 первоклассных самолетов противника, перед фронтом группы армий «Север» также 400–500 первоклассных самолетов».

Как видим, на пятый день войны германский генштаб оценивал силы советских ВВС в 1900 единиц всех самолётов, а на десятый день войны - в 2000 единиц максимально и в 1600 минимально только «первоклассных» самолётов. И это отнюдь не подтверждает «демократический» тезис о якобы «авиационном погроме» советских ВВС в 1941 году.

10 июля 1941 года, на 19-й день войны, в дневнике Гальдера появляется запись, которая будет впоследствии не раз варьироваться в количественном отношении при сохранении сути:

«…Разведывательные эскадрильи дальнего действия… крайне ослаблены, лишь в одной эскадрилье имеется три боеспособных самолета, в остальных эскадрильях - ни одного».

В тот же день Гальдер прибавил:

«Численность авиации противника: всего на фронте действует, предположительно, около 1500 самолетов…»

Вот как! Война идёт, марки солонины давно разгромили советские ВВС и сдали в плен их пилотов, а оценки их численного состава германским генштабом практически не меняются. Более того, 12 июля 1941 года, на 21-й день войны, Гальдер озабочен:

«Авиация противника проявляет большую активность, чем до сих пор, в полосах групп армий «Юг» и «Север»…»

При этом он, по состоянию на 12 июля 1941 года, оценивает количественный состав советских ВВС в 1743 самолета только против групп армий «Центр» и «Юг», поскольку перед фронтом группы армий «Север» авиаразведка не велась «из-за неблагоприятных условий погоды».

Обращаю внимание читателя на то, что погодные условия, мешавшие немцам вести разведку перед фронтом группы армий «Север», не помешали усилению активности советской авиации в полосе этой группы войск.

При этом безвозвратные потери войсковой разведывательной авиации на 13 июля 1941 года составили: по «Хеншель-126» - 24 %, по «Фокке-Вульф-189» - 15 %, по «Юнкерс-88» - 33,3 %. по «Мессершмитт-110» - 39 %.

Эскадрильи ночной разведки потеряли «Дорнье-17» - 20 %, «Физелер-156» - 13 %.

И их ведь кто-то сбивал!

Зато численность нашей авиации, действующей против трёх немецких групп армий, Гальдер, по состоянию на 13 июля 1941 года, определяет уже в «примерно 2500 самолетов».

Похоже это на «погром»?

«Сегодня действовало на фронтах: группы армий «Север» - 208 самолетов, группы армий «Центр» - 855 и группы армий «Юг» - 626 самолетов противника. Эти цифры все время резко колеблются. Они не отражают переноса главного направления действий авиации…»

Итого, по оценкам Гальдера, - 1689 самолётов только непосредственно на фронте к 24-му дню войны.

17 июля 1941 года Гальдер после разговора с главкомом Браухичем, вернувшимся из штаба группы армий «Север», записывает:

«Превосходство в авиации на стороне противника. Боевой состав наших соединений, действующих на фронте, резко сократился».

Для сравнения приведу воспоминания Гудериана:

«23 июля я… отправился в дивизию СС «Рейх», находившуюся севернее Ельни… Сильные бомбардировочные удары русских с воздуха задержали дальнейшее продвижение дивизии…»

А с начала войны не прошло и месяца…

И пошло-поехало!

«Отмечено усиление активности авиации и танков (и танков! - С.К. )противника, в особенности на левом фланге танковой группы Гота».

«На фронте группы армий «Центр» …активность авиации противника возрастает, что на ряде участков вызывает серьезные затруднения».

«Численность боеспособных самолетов в разведывательных эскадрильях резко снизилась».

«…тактическая разведка страдает от уменьшения истребительного прикрытия…»

«…нельзя добиться всего и всюду одновременно, причем не столько из-за сухопутных войск, сколько из-за авиации».

Это записано почти в тот же день, когда Гитлер признался Гудериану, что если бы он знал, сколько у русских танков, он войны бы не затевал.

Начиналось отрезвление, хотя до похмелья было ещё далеко.

26 августа 1941 года Гальдер помечает, что на 21 августа по разведывательным данным «противник… имеет в наличии 750 истребителей, 650 бомбардировщиков, 300 самолетов прочих типов и 700 самолетов (из состава дальневосточной авиации)». «Всего противник, следовательно, - подытоживает генерал, - имеет 2400 самолетов… Из этого количества боеспособными следует считать 225 истребителей и 195 бомбардировщиков».

К слову, по последним двум цифрам читатель может судить, насколько широкими могут быть возможности «жонглировать» теми или иными статистическими данными, если использовать их недобросовестно. Ведь из формальных пятнадцати тысяч советских самолётов, на которые ссылаются солонины и резуны, боеспособными была не такая уж большая часть - такой уж оказалась специфическая конкретика состояния советских ВВС на 22 июня 1941 года. В то время как в люфтваффе на 22 июня 1941 года боеспособными были почти все самолёты - иначе их на образующийся Восточный фронт просто не послали бы!

Впрочем, на фронте многие, даже не сбитые самолёты быстро перестают быть боеспособными в ВВС всех стран мира. Ведь ресурс боевой машины невелик, поскольку её среднестатистическая боевая жизнь значительно короче ресурса, и машины надо часто ремонтировать.

6 сентября 1941 года Гальдер приводит соотношение сил авиации - по разведывательным данным - с раскладкой по всем типам самолётов и итогом: 1919 немецких самолётов против 1175 советских.

Превосходство велико, особенно если знать, что у нас заявлено немцами до 400 транспортных самолётов против ноля у немцев. Но это - очень неточные данные, и 12 сентября 1941 года Гальдер засчитывает нам уже 2940 самолётов, из них 670 истребителей и 600 бомбардировщиков, а 8 октября 1941 года - примерно 1300 истребителей и бомбардировщиков суммарно.

Причём надо учесть, что в этот период многие наши авиационные заводы уже эвакуировались на восток и производство самолётов и авиадвигателей временно резко снизилось.

Резко спал, впрочем, и германский напор… 19 ноября 1941 года Гальдер, готовясь к докладу у Гитлера, записывает:

«Обстановка в воздухе. Авиация, по-видимому, сможет осуществлять только операции с ограниченными целями и не сразу, а последовательно. Отсюда просьба (Гитлеру от ОКХ. - С.К. ) - там, где возможно, предусмотреть, когда и какие потребуются авиационные соединения».

Эту запись немецкий послевоенный издатель дневника Гальдера сопроводил показательным примечанием: «Авиация вследствие ее слабости не могла одновременно участвовать в нескольких крупных операциях. Она могла использоваться лишь последовательно».

Собственно, здесь мы фактически имеем признание: 1) факта погрома люфтваффе на Восточном фронте к концу осени 1941 года; 2) факта утраты превосходства в воздухе немцами к тому же времени.

Невероятно, но ведь - факт! Засвидетельствованный не каким-то там Сергеем Кремлёвым, а самим Францем Гальдером и его германскими коллегами. Собственно, и «первый танкист рейха» Гейнц Гудериан после войны вспоминал, например, что 18 сентября 1941 года под Ромнами для его 24-го танкового корпуса сложилась критическая обстановка, а воздушная разведка танковой группы «находилась в тяжелом состоянии… из-за превосходства авиации противника».

28 ноября 1941 года Гальдер отмечает активность нашей авиации под Москвой и Ростовом, 7 декабря 1941 года опять пишет об «активных действиях авиации противника», что, впрочем, неудивительно - с 5 декабря 1941 года началось наше мощное контрнаступление под Москвой.

И в нём тоже принимала участие авиация, имевшая к началу контрнаступления даже численное превосходство в воздухе на московском направлении: 762 наших самолёта (в том числе 590 новых) против 615 немецких. Три четверти истребителей составили Як-1, МиГ-3 и ЛаГГ-3, треть бомбардировщиков - Пе-2.

Так что советская авиация, начав воевать 22 июня 1941 года, не без успехов воевала и вообще весь 1941 год.

Не буду настаивать на ниже приводимой версии, но сегодня мне думается, что представление о 1941 годе как времени безраздельного господства люфтваффе сложилось за многие послевоенные годы не без влияния книг различных фронтовых литераторов, начиная с Константина Симонова, а также кинематографистов. Художественное слово - а тот же Симонов был достаточно талантлив - обладает большой силой внушения, и наиболее запомнившейся воздушной коллизией 1941 года для многих советских людей оказалась описанная Симоновым как очевидцем трагедия нескольких устаревших туполевских бомбардировщиков ТБ-3, безнаказанно расстрелянных в воздухе «мессершмиттами». При этом литераторы чаще всего намекали на «просчёты Сталина», хотя немалую долю ответственности за подобные трагедии не мешало бы отнести на счёт, например, авиаконструктора Туполева, не обеспечившего советской авиационной мысли должного уровня динамичности даже к 1938-му году.

На этом краткий анализ мифов о танковом и авиационном «погромах» РККА в 1941 году можно было бы и закончить, но в качестве своего рода постскриптума я приведу некоторые интересные - надеюсь - сведения о люфтваффе, её асах, их победах и ещё кое о чём.

Так, в книге опытного авиационного генерала люфтваффе Вальтера Швабедиссена «Сталинские соколы: Анализ действий советской авиации в 1941–1945 годах», не свободной от передержек, конечно, - она писалась тогда, когда ещё была свежа горечь поражения Рейха, - о советских ВВС образца 1941 года говорится отнюдь не пренебрежительно. Швабедиссен справедливо отмечает, что в начале войны советские ВВС значительно уступали люфтваффе в части тактики, технического состояния, боевой практики и подготовки лётного состава, но он же пишет:

«В воздушных боях советские летчики показали себя агрессивными, храбрыми, однако часто действовали опрометчиво и прямолинейно, им не хватало гибкости. Как индивидуальный боец средний советский летчик (в 1941 году. - С.К. ) испытывал недостаток личной инициативы; однако в групповых боях его высокая дисциплинированность была как нельзя кстати…»

Не только в целом лестная, но и вдумчивая оценка, хотя кое в чём с ней можно и поспорить.

А вот капитальная энциклопедия «Асы Сталина», созданная англосаксами Томасом Поллаком и Кристофером Шоурзом в 1999 году и изданная на русском языке в 2003 году. Сам факт этого издания - укор в адрес Института военной истории МО РФ и вообще МО РФ, ничего подобного не создавших. Два англоязычных автора тоже не всегда точны, но достаточно объективны. На их данные я далее в своих рассуждениях и буду опираться прежде всего.

Поллак и Шоурз сообщают, что за время войны советские ВВС потеряли 46 800 самолётов, в том числе во время боевых действий - 20 700 самолётов. При этом советские лётчики одержали около 40 000 побед, в том числе 4900 - лётчики морской авиации и 3900 - лётчики авиации ПВО. В эту статистику не вошли победы лётчиков штурмовой и бомбардировочной авиации, а их счёт - замечу уже я - тоже идёт на тысячи. Некоторые штурмовики, боевые заслуги которых определялись количеством боевых вылетов, выполняли также «истребительную» норму на звание Героя Советского Союза, лично сбив 15 и более самолётов противника.

По современным официальным данным, потери офицерского (не только лётного) состава за годы войны составили в советских ВВС 18 420 человек погибшими и умершими и 20 684 человека пропавшими без вести и попавшими в плен. Эти цифры хорошо согласуются с цифрой боевых потерь самолётов у Поллака и Шоурза. При этом надо помнить, что не всякий сбитый истребитель означал гибель лётчика, но зато сбитый бомбардировщик мог означать гибель сразу двух-трёх, а то и более офицеров. И ещё: часть погибших лётчиков, особенно в первые два года войны, имели не офицерские, а сержантские звания (как, впрочем, и в люфтваффе, где имелись кавалеры Рыцарского креста - унтер-офицеры).

Итак, современные иностранные авторы признают за советскими лётчиками до сорока тысяч побед, что явно не преувеличено, а скорее преуменьшено. Простой подсчёт: только в истребительных частях наших ВВС воевало 895 Героев Советского Союза, 27 дважды Героев Советского Союза и два трижды Героя Советского Союза. Минимальный «геройский» счёт побед - десять и более (в среднем 15 и более). То есть только истребители - Герои Советского Союза сбили до 10 тысяч немецких самолётов.

Но было же немало лётчиков-орденоносцев, сбивших по 5–7 и более самолётов. На их счёт надо записать не менее пятнадцати, а то и более тысяч побед.

Наконец, массовый средний лётчик-истребитель имел один-два лично сбитых самолёта, и они, безусловно, дополняют общий счёт побед до как минимум 40 (сорока) тысяч, признаваемых на Западе.

В качестве документальной иллюстрации сообщу дополнительно, что в соответствии с приказом наркома обороны И. Сталина № 0298 от 19.08.41 года о порядке награждения личного состава ВВС Красной Армии за хорошую боевую работу, лётчик, сбивший 3 самолёта противника, представлялся к правительственной награде, ещё 3 - ко второй награде. Сбивший 10 самолётов истребитель представлялся к званию Героя Советского Союза, а штурмовик мог по этому приказу получить Героя за 8 сбитых самолётов. Впрочем, реально «средний» Герой-истребитель имел на счету, как я уже сказал, 15 и более сбитых самолётов, к тому же в ходе войны и официальная «геройская» норма была повышена.

Но вот передо мной книга Михаила Зефирова «Асы люфтваффе. Дневная истребительная авиация» (Н. Новгород: Покровка, 2000).

Автор, издавший ряд компилятивных книг об авиации Рейха, относится к той же злобной «когорте» антисоветчиков, что и Резун, Солонин, Бешанов, Бунич, Солженицын и т. п. И он утверждает, что за всё время боевых действий на Восточном фронте немцы потеряли около 4 (четырёх) тысяч самолётов, зато потери на Западном фронте составили 13 тысяч; что соотношение побед в воздушных боях в 1941 году на советско-германском фронте было 5000 к 600 в пользу немцев, что в 1944 году немцы сбили 7000 наших самолётов, а мы - лишь 1100 немецких и т. д.

Зефиров «развенчивает» шесть «расхожих», как он определяет, мифов о люфтваффе (ох уж эти мне «мифы»!) и вступается за честь германских асов, которых якобы порочат инсинуациями типа того, что эти асы занимались массовыми приписками воздушных побед.

И на странице 6-й своей капитально изданной книги М. Зефиров уверяет читателя, что официальная-де система зачёта побед, принятая в люфтваффе, с её не-превзойдённой-де немецкой пунктуальностью учитывала всё до последнего самолёта и исключала любые приписки.

Это - на странице 6-й…

Но вот на странице 212-й в статье о самом результативном немецком асе на Западном фронте Хансе-Иоахиме Марселле, в примечании к хронике его побед, безмятежно сообщается, что послевоенные-де исследования подтвердили лишь 120 его побед, или… 76 (семьдесят шесть) процентов. И далее сказано, что это ещё - очень высокий процент «действительности» побед…

Как это понимать? Выходит, при хвалёной немецкой системе зачёта побед, якобы учитывающей всё до последнего самолёта, по крайней мере каждая четвёртая «победа» Марселля не была одержана в воздухе, а была буквально создана из воздуха!

А может быть - каждая вторая? Ведь Зефиров упоминает как одну из конкретных цифр 46 процентов «действительности» «побед».

Странно получается…

Знаменитого Гюнтера Ралля с его якобы 275 «победами» (273 - на Восточном фронте) наши лётчики сбивали восемь раз.

Герхард Баркхорн - второй после Хартмана ас Рейха - свою первую победу одержал на якобы 120-м боевом вылете, а потом якобы сбил на Восточном фронте 301 самолёт. При этом даже его официальная биография признаёт, что он был подбит восемь раз - как и «сам» Харман с его якобы 352 победами.

А сбивший «всего» 59 (официально) немецких самолётов Александр Покрышкин был сбит всего четыре раза (три раза выпрыгивал с парашютом), но он ведь воевал с первого дня войны и начинал на старом И-16.

Зато абсолютный лидер по числу побед среди лётчиков союзников - Иван Кожедуб с его «всего» 62 победами не был сбит ни разу за свои три с лишним сотни боевых вылетов, начиная с лета 1943 года.

Ни один блестящий английский или американский лётчик, воюя на отличных самолётах (сам Покрышкин вторую половину войны летал на американской «Аэрокобре»!), ни один блестящий русский лётчик не смог преодолеть планку официальных побед выше цифры 62, а в люфтваффе не один десяток лихо «запрыгивал» за сотню и более «побед», а кое-кто - и за две сотни, а Хартман с Баркхорном - даже за три!

По Михаилу Зефирову асам люфтваффе было сшибать русских лётчиков проще, чем царю Николаю Второму - царскосельских ворон влёт. Но вот ас Герман-Фридрих Иоппин с его 42 победами на Западном фронте начинает воевать против русских и уже 25 августа 1941 года погибает в районе Брянска, успев записать за собой ещё 28 «побед».

А опытнейший (1914 года рождения) ас майор Герхард Хомут, пока воевал на Западном фронте, одержал 61 «победу», но уже на втором боевом вылете на Восточном фронте - 2 августа 1943 года - был сбит и погиб.

При этом типичным для официальных биографий объяснением гибели немецких асов на Восточном фронте может быть пример аса Хафнера. 14 октября 1944 года он вступил в бой с одиночным Як-9, но, как утверждают западные источники, «на одном из виражей, вероятно, был ослеплён солнцем, потерял управление и врезался в землю»…

Итак, если на земле германским генералам мешала воевать в России погода плохая, пасмурная, то асам люфтваффе наоборот - успешно воевать с русскими лётчиками мешала погода хорошая, солнечная.

Причём подобные объяснения были в ходу не только для 1944-го, но и для 1941 года! Скажем, Гейнц Гудериан писал, что днём 10 сентября 1941 года он на окраине города Ромны натолкнулся на группу старших офицеров, и далее - по тексту: «Группа понесла тяжелые потери при налете авиации противника, против которой нельзя было организовать необходимое прикрытие, так как русская авиация действовала с аэродромов, расположенных в зоне хорошей погоды, а наши аэродромы находились в зоне неблагоприятной погоды и в этот дождливый день не имели возможности подняться в воздух…»

Читаешь и диву даёшься! Ну, допустим, это было и гак, хотя для первой трети золотого украинского сентября особое, а тем более затяжное ненастье не характерно. Скажем, накануне, вечером 9 сентября, Гудериан возвращался на свой командный пункт в Кролевец именно самолётом, а вечером 10 сентября запросил по радио для Моделя, вышедшего к Ромнам, «сильное прикрытие истребителями». Если бы немецкие аэродромы безнадёжно раскисли 10 сентября, то вряд ли они просохли бы за ночь, тем более что, по утверждению Гудериана, в ночь с 10 на 11 сентября «лил проливной дождь». Так откуда взялось бы на следующий день воздушное прикрытие?

Далее, я не задаюсь и вопросом о том, откуда Гуде-риану или его информаторам было известно о состоянии погоды за минимум десятки километров от линии фронта в советском тылу - ведь немецкая авиация, по уверению Гудериана, была прикована к земле, и воздушная разведка становилась невозможной. При этом Гудериан вспоминал, что якобы до 14 сентября «погода продолжала стоять плохая» и авиационная разведка «совершенно не действовала»…

И это при том, что в тот же день 14 сентября Гудериан, проезжая по Ромнам, видел гуляющие «празднично одетые толпы местных жителей» - под ливнем, что ли? В день 14 сентября он совершил переезд по маршруту Кролевец - Батурин - Конотоп - Ромны - Лохвица. Неплохой вояж для одного фронтового дня… Конечно, по имперскому автобану Гудериан проскочил бы эти полторы сотни километров за какой-то час, но это ведь была война, к тому же командующий 2-й танковой труппой не просто ехал по маршруту, а инспектировал войска…

Впрочем, оставим в стороне подобные вопросы и обратим внимание на то обстоятельство, что группу старших офицеров вермахта, как и самого Гудериана (он при переезде по мосту через Сейм тоже попал под налёт), русская авиация бомбила 10 сентября 1941 года в Ромнах в дождливую погоду! И если уж погода была лётной для советских бомбардировщиков с якобы «неумелыми» пилотами, то для немецких истребителей, ведомых кавалерами Рыцарского креста, она должна была быть тем более лётной.

И не кроется ли причина безнаказанных советских бомбовых ударов по танковой группе Гудериана не в «хорошей» для русских и «плохой» для немцев погоде, а в ином? Вспомним, что немецкие издатели дневника Гальдера, имея в виду, правда, ноябрь 1941 года, отмечали, что к тому времени германская авиация «не могла одновременно участвовать в нескольких крупных операциях» и могла «использоваться лишь последовательно»… Так не было ли это справедливо для оценки возможностей германской авиации уже к сентябрю 1941 года?

И не уподоблялся ли Гудериан, ссылаясь на благосклонность русской погоды лишь к русским лётчикам, тому «пад-паруччику» из фильма «Белое солнце пустыни», который, будучи вышвырнутым таможенником Верещагиным в окошко, заявил, что у последнего «гранаты не той системы»?

Вот, собственно, на этом я с темой «танкового» и «авационного» «погромов» и закончу, чтобы перейти к анализу предпоследнего, девятого мифа - как раз о «плохой погоде» и «ошибках Гитлера»…

В 2010 г. по инициативе издательства «Эксмо» был издан сборник из материалов статей военных историков на заданную тему «Первый удар Сталина. 1941 г.» (см. список литературы). В числе других там помещено очередное интервью с В. Суворовым, который по-прежнему разрабатывает концепцию подготовки СССР нападения на Германию в 1941 г. Следует обратить внимание на аргументы, приводимые им в защиту своей точки зрения. «Глубина» научной проработки отдельных тезисов способна вызвать удивление. Вот например: «Если бы Сталин первым нанёс удар, то все были бы за Сталина. Красная Армия вступает на вражескую территорию, тут и часы можно снять, и велосипед угнать, и в пивную завалиться… Красная Армия воевала бы за товарища Сталина очень успешно. А как только товарищ Сталин попал в неприятную ситуацию, начался развал…» (С. 41). Вот, оказывается, почему РККА терпела поражения в 41-м году – пивной рядом не оказалось, и часы было не с кого снять…

Подробный разбор статьи Суворова о танковых частях Красной армии накануне войны сделала редакция журнала «Родина» в 1997 г. (Суворов В. Зачем Жукову 32 тысячи танков? – см. список литературы).

Сборники статей сторонников концепции В. Суворова о превентивном (опережающем) ударе (их оппоненты дали им название «резунисты») выходили неоднократно и в различных издательствах (можно проявить творчество и инициативу и поискать самостоятельно). Характерное отличие – в заголовке или аннотации обычно присутствует фраза «Правда Виктора Суворова». Один из последних сборников по теме – «Нокдаун 1941. Почему Сталин проспал удар» под авторством В. Суворова и М. Солонина, вышедший в издательстве «Эксмо» (см. список литературы).

Марк Солонин разрабатывает концепцию, суть которой можно свести к тезису: «Красная армия разбежалась, бросив технику, потому что не хотела воевать. Поискать работы Солонина можно самостоятельно в Интернете или книжных магазинах. В сжатом виде свои взгляды он излагает в сборнике «Нокдаун 1941. Почему Сталин «проспал» удар?» (см. список литературы).

Параллельно возникла версия о профессиональной непригодности советских военачальников. В рамках этой концепции возникла новая картина танковых сражений лета 1941 г.: умные и дальновидные германские командиры с немногочисленными танками перемалывали лавины бронетанковой техники Красной армии, брошенной в бой под руководством бездарных сталинских полководцев. Особенно показательна в этом отношении работа В.В. Бешанова «Танковый погром 1941 года» (М., 2002). Вот, например, некоторые цитаты: «Если немцы считали, что война с Россией трудна и в ней недопустимы нарушения уставов, то советские военачальники действовали с невероятной беспечностью, плюнув на все тактические наставления. И это главная причина поражения 15-го механизированного корпуса» (С. 312); «Оказывается, немцы вели разведку, постоянно и непрерывно отслеживали ситуацию, ориентировались в обстановке, имели надёжную связь, чётко управляли и маневрировали своими силами. Хотя всё вышеперечисленное – это азбука военного дела, советские генералы ничего подобного не делали. Так пьяный мужик, залив глаза, бежит на супостата с дубьём, не глядя под ноги» (С. 315 – 316).

Показателен подзаголовок к книге В. Бешанова: «Куда исчезли 28 тысяч советских танков?». У неискушённого читателя может создаться впечатление, что на 22 июня 1941 г. на Украине, в Белоруссии и Прибалтике стояли стройными шеренгами 28 тысяч танков Красной армии, против которых немецкие «супермены» бросили всего четыре тысячи и ухитрились выйти победителями. Большинство исследователей оценивают численность танков РККА к июню 1941 г. в 22 – 23 тысячи (число 28 тысяч могло возникнуть, как общее число бронетехники, выпущенной заводами СССР за годы первых трёх пятилеток; но при этом необходимо учесть, что танки, как и любая техника, изнашивались, выходили из строя, подбивались в бою). При этом совершенно игнорируется то обстоятельство, что в западной части страны СССР располагал 10 – 12 тысячами боевых машин; ещё 10 тысяч из Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока никаким волшебным образом «перелететь» летом 1941 г. в Белоруссию и Украину не могли (даже если забыть о том, что на Дальнем Востоке сохранялась опасность вступления в войну Японии).

Официальная точка зрения отечественной историографии с учётом новых материалов, введённых в оборот в 1990-е гг. отражена в издании «Великая Отечественная война: военно-исторические очерки» (Кн. 1. М., 1998. – см. список лит-ры).

Из серьёзных историков, работающих с опорой на архивные материалы, можно назвать Алексея Исаева. Его работы «От Дубно до Ростова…» (боевые действия на Юго-Западном фронте в 1941 г.), «Неизвестный 1941 г. Остановленный блицкриг» (боевые действия на Западном фронте в июне 1941 г.). Разбор отдельных аргументов В. Суворова даётся в работе «Мифы и правда о Маршалле Жукове» (см. список литературы).

Ключевой причиной разгрома РККА летом 1941 г. Исаев считает отставание Красной армии в стратегическом развёртывании: СССР просто не успел создать в приграничных военных округах мощную группировку сил, сопоставимую с немецкой. Немцы, имея превосходство в силах на направлении главных ударов и общее превосходство в живой силе прорвали своими 190 дивизиями редкую растянутую вдоль западной границы цепочку из 55 дивизий армий прикрытия границы. Далее в районе Смоленска и Киева наступающие части противника упёрлись в войска второго стратегического эшелона СССР, что резко затормозило их продвижение. Превосходство в танковых частях и авиации не удалось реализовать из-за недостаточной подготовки кадров лётчиков и танкистов, а также быстрого продвижения противника, что привело к быстрой потере территории и невозможности эвакуировать подбитую и вышедшую из строя технику.

Наибольшее внимание на современном этапе привлекает состояние танковых частей РККА и вермахта. На вопрос «куда делись танки Красной армии?» (в приграничных округах к июню 1941 г. их было в два раза больше, чем немецких) Исаев отвечает: неуязвимой бронетехники не бывает. Поэтому броневая мощь Т-34 и КВ сильно преувеличена авторами воспоминаний и научных работ второй половины XX века. Новые советские танки легко подбивались зенитными 88-мм орудиями, полевыми 100-мм и 150-мм гаубицами; кроме того, гусеницы и кормовая часть «тридцатьчетвёрок» могли поражаться даже 37-мм и 20-мм орудиями (см. работу «От Дубно до Ростова…». С. 242 – 244).

Вероятно, при поиске причин поражения танковых частей Красной армии в начальный период войны следует рассматривать всю совокупность факторов, не ограничиваясь только сравнением количества танков воюющих сторон. В последние годы в исследованиях наметилась тенденция к анализу структуры механизированных корпусов РККА. Часто публикующийся в последние годы исследователь А.В. Исаев в качестве главных причин огромных потерь танков в начальный период войны называет превосходство немецких танковых соединений в пехоте и артиллерии.

Исаев пишет: «Основная ошибка, которую допускают многие исследователи, – это сравнение только танков противоборствующих сторон. Хотя сражения происходят не между толпами танков на заранее выбранном поле, подобно сражениям рыцарей. Воюют в реальности организационные структуры, сложные механизмы, собранные из разных родов войск. Танки в них – это лишь один из составляющих кубиков. Знаковый, но не единственный значимый. Помимо танков, есть пехота, пушечная и гаубичная артиллерия, тракторы и автомашины для её перемещения, мотоциклы и броневики, грузовики для перевозки пехотинцев, топлива, боеприпасов. Но изучать скучные схемы с квадратиками «рота тяжёлого оружия», «мотоциклетный батальон», «взвод связи» многим историкам было, видимо, недосуг. Занимались этим только в военных академиях, и соответствующие труды до широкой публики просто не доходили. Хотя можно из хорошего кирпича сложить сарай или, напротив, шедевр архитектуры из посредственных строительных материалов. В итоге нам словно предлагают сравнивать два дома, рассматривая образцы кирпичей, из которых их построили… В обороне механизированные части, как наиболее подвижные резервы, перебрасываются к месту прорыва, стремясь разбить прорвавшиеся танковые соединения врага в бою или даже окружить их. Но для этого нужна примерно равная подвижность «кирпичиков» мехсоединения, когда и танки, и артиллерия, и пехота, топливо и боеприпасы для них двигаются со сравнимой скоростью, обеспечивая самостоятельные действия в глубине обороны противника… Никто в этих условиях склад с горючим не подготовит, снаряды на грунт в нужном месте не выложит. Всем, начиная от еды и воды и до боеприпасов, зенитной и противотанковой обороны, механизированное соединение обеспечивает себя самостоятельно, по принципу «всё своё ношу с собой»… Одним словом, должен быть собранный из нужных винтиков и деталек механизм: если каких-то элементов будет не хватать, механизм остановится, несмотря на качественное исполнение одного конкретного болтика» («От Дубно до Ростова…». С. 64 – 65).

«Танковое сражение это не поединок двух толп танков на заранее выбранном поле, а поединок дивизий и армий, включающие танки, пехоту, артиллерию… Ответ на вопрос: «Куда делись тысячи танков механизированных корпусов КОВО?» – достаточно прозаичен. 30 – 50 % «неуязвимых» Т-34 и КВ были подбиты корпусными, зенитными и 50-мм противотанковыми орудиями немецких войск… Не поддержанные артиллерией и пехотой БТ и Т-26 тем более были быстро перемолоты скорострельными 37-мм противотанковыми пушками немецких танковых и пехотных дивизий…» (Исаев А.В. От Дубно до Ростова. М., 2004. С. 242 – 248; Он же. 1941: Бои на Украине // Фронтовая иллюстрация. 2004. № 4. С. 72 – 74).

Не следует забывать, что воюют люди, а не техника. Специфика подготовки танкистов Красной армии перед войной показана в коллективной работе Лопуховского и Кавалерчика «Июнь 1941. Запрограммированное поражение» (С. 469 – 473).

Мощные доты на новой границе (так называемая «Линия Молотова») просто не успели достроить. На их сооружении перед началом войны было занято несколько десятков сапёрных батальонов.

Кроме того, как показал опыт войны СССР и Финляндии в 1939 – 1940 гг. и действия отдельных частей вермахта на Украине и Белоруссии летом 1941 г. гарнизоны мощных дотов легко блокируются штурмовыми группами, после чего уничтожаются подрывными зарядами или огнемётами. А. Исаев, например, пишет: «Если нет возможности выиграть огневой бой с наступающими, то противник принудит к молчанию артиллерию и огневые точки, прикрывающие инженерные препятствия. Далее не брутальные молодцы с закатанными рукавами и МП-40 в руках, а флегматичные сапёры взрывами обвалят стены противотанкового рва и снимут мины. Тем самым будут обеспечены проходы для танков и пехоты. Именно так немцы проходили противотанковые рвы и минные поля под Курском в июле 1943 г…» («Мифы и правда о Маршалле Жукове». С. 121).

Лопуховский и Кавалерчик одной из главных причин поражения Красной армии в 1941 г. считают ослабление западного направления (будущий Западный фронт) в пользу юго-западного (С. 370). В концентрированном виде причины поражения сведены ими в главу 9 (С. 587 – 643).

Целый ряд историков (Лопуховский, Исаев, Барятинский и др.) обращают внимание на то обстоятельство, что в Красной армии катастрофически не хватало автомобильного транспорта (33 % штатной численности). По плану оперативного развёртывания недостающее количество автомобилей должны военный части должны были получить в течение 2 – 3 недель от колхозов и промышленных предприятий. В реальности, армии приграничных округов вынуждены были сразу вступить в бой, не имея никакого резерва времени на пополнение живой силой и техникой (Лопуховский. С. 388, 504 – 507).

Больше внимания стали уделять превосходству вермахта (такое название имела сухопутная армия Германии). При подготовке к войне Германия ещё с 1920-х гг. сделала ставку на молниеносную войну (блицкриг). Для этого требовались высокий уровень индивидуальной подготовки рядового и офицерского состава и оснащение армии самой современной техникой, особенно танками и авиацией. Каким образом Германии удавалось обойти жёсткие ограничения Версальского мирного договора показано в работе Лопуховского и Кавалерчика (С. 34 – 62). больше в немецких войсках было солдат, имевших боевой опыт (Лопуховский; С. 456 – 464). Так Лопуховский обращает внимание на огневую мощь немецкой пехоты за счёт массового применения ручных пулемётов MG-34 (С. 467 – 468).

ЛИТЕРАТУРА

Сторонники традиционной точки зрения (СССР не планировал нападения на Германию).

Бобылев П.Н. К какой войне готовился Генеральный штаб РККА в 1941 г.? // Отечественная история. 1995. № 5.

Бобылев П.Н. Точку в дискуссии ставить рано. К вопросу о планировании в Генштабе РККА возможной войны с Германией в 1940 – 1941 гг. // Отечественная история. 2000. № 1.

Великая Отечественная война: Военно-исторические очерки. Кн. I. М., 1998.

Голубев В.А. Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? // Отечественная история. 1996. № 5.

Другая война: 1939 – 1945 / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1996.

Лопуховский Л. Н., Кавалерчик Б. К. Июнь 1941. Запрограммированное поражение. М., 2010 (гл. 8 и др.).

Мерцалов А., Мерцалова Л. Чей караван ведёт «Ледокол»? // Родина. 1994. № 5.

Невежин В.А. Сталинский выбор 1941 г.: оборона или лозунг наступательной войны (по поводу книги Городецкого «Миф ледокола») // Отечественная история. 1996. № 3.

Невежин В.А. Стратегические замыслы Сталина накануне 22 июня 1941 г. // Отечественная история. 1999. № 5.