Мы знаем одно местечко, где не косят, а ягоды красным-красно. Выгони коровенку-то.
Не забудь!
Сама ты корова, - беззлобно, добродушно даже, сказал Матвей.
А ты кто? Бык при мне?..
Я-то?.. Я мерин был хороший. Всю жизнь. А теперь вот - дурею. К старости все дуреют. У тебя квас где?
В сенцах. Накрой кувшин-то опять, а крышечку камешком придави.
Матвей вышел в сени, шумно напился... открыл дверь, вышел на крыльцо.
С неба лился на теплую грудь земли белый мертвый свет луны. Тихо и торжественно было вокруг.
Ах, ночка!.. - тихо сказал Матвей. - В такую-то ночку грех не любить. Давай, Колька, наверстывай за всех... Горлань во всю мочь, черт заполошный. Придет время - замолчишь... Станешь вежливый.
С работы Колька шагал всегда быстро... Размахивал руками - длинный, нескладный, с длинными, до колен, руками. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал, а в ногу, на манер марша, подпевал:
Эх, пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки - донышко,
Три копейки - бок...
Здравствуй, Коля! - приветствовали его.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и некоторое время резал Стеньку. Потом брал гармонь и уходил в клуб. Потом, проводив Нинку из клуба, возвращался к Стеньке... И работал иной раз до утра.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарыч, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Колька, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Колька очень талантливый. Он приходил к Кольке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы... Последнее время начал попивать. Колька глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился слушал про Стеньку.
Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу... чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу... и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Но и конины не всем хватало. И увидел раз Стенька: один казак совсем уж стощал, сидит у костра, бедный, голову свесил - дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. "На, - говорит, ешь". Тот видит, что атаман сам почернел от голода. "Ешь сам, батька. Тебе нужнее". - "Бери". - "Нет". Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе. "В три господа душу мать! Я кому сказал: бери!" Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек... душа у тебя была.
Колька, бледный, с горячо повлажневшими глазами, слушает...
А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицает он. - В Волгу взял и кинул...
Княжну!.. - Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой на тонкой шее, вскакивал и, размахивая руками, кричал:
Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.
Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Колька аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда "делалось", он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:
Сарынь на кичку!
Спину ломило. В глазах начинало двоить... Колька бросал нож и прыгал по горнице на одной ноге и негромко смеялся.
А когда "не делалось", Колька сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову... сидел час, два - смотрел на звезды... потом начинал выть негромко:
Мм... у-у-у... эх, у-у-у... - И думал про Стеньку.
Когда приходил Захарыч, он спрашивал в первой избе:
Николай Егорыч дома?
Иди, Захарыч! - кричал Колька, накрывал работу тряпкой и встречал старика.
Здоровеньки булы! - так здоровался Захарыч - "по-казацки".
Здорово, Захарыч.
Захарыч косился на верстак.
Не кончил еще?
Нет. Скоро уж.
Показать можешь?
Нет? Правильно. Ты, Николай, - Захарыч садился на стул. - Ты - мастер. Большой мастер. Только никогда не пей, Коля. Это - гроб. Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай...
Колька подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.
Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.
Он про волю поет, - говорил он. - Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен. - И он неожиданно сильным, красивым голосом пел:
О-о-охты, воля, моя воля!
Воля-вольная моя.
Воля-сокол в поднебесье,
Воля - милые края...
В Кольке перехватывало горло от любви и горя. Он понимал Захарыча... Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать... всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Колька, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.
Захарыч... милый, - шептал Колька побелевшими губами, и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч, я не могу больше...
Чаще всего Захарыч засыпал тут же, в горнице. А Колька склонялся над верстачком.
От же проклятое дело: не могу теперь уснуть без гармошки Колькиной, жаловался Матвей жене, стелившей постель. - А он, как нарочно, вожжается с ней до полночи. Телка семинтальская, разве ж она так рано отпустит парня!..
Дуреешь, правда, Матвей.
Дурею, - соглашался Матвей, вышагивая босиком по избе.
Вот как перестанет ее провожать, уведет к себе в дом - что делать-то будешь?
Прямо не знаю! Я уж седня намекнул ему: подожди, мол, пока со свадьбой, домишко сперва надо перебрать... Куда ты ее приведешь - он уж скоро совсем набок завалится. Погуляй, мол, пока...
Вот ведь по-разному люди дуреют: один с вина, другие с горя большого... Ты-то с чего? Не шибко уж и старый-то. Вон у нас - какие старики есть, а рассуждают - любо слушать.
Дай-ка мне рюмку, к слову пришлось - устал седня что-то... Да, может, и засну лучше. Вот беда-то еще навалилась - хоть матушку-репку пой.
Легли поздно. Гармошки не было.
Матвей, правда, заснул... Но спал беспокойно, ворочался, постанывал и вздыхал - обильно поужинал, выпил стакан водки и накурился до хрипоты.
Гармошки Колькиной все не было.
Светлым днем по улице села ударила грустная похоронная музыка... Хоронили Матвея Рязанцева.
Люди шли грустные...
Сам Матвей Рязанцев... шел за своим гробом, тоже грустный... Рядом шедший с ним мужик спросил его:
Что ж, Матвей Иваныч, шибко жалко уходить-то отсудова? Ишшо бы пожил?..
Как тебе сказать, - стал объяснять Матвей, - знамо, пожить бы ишшо - не вредно. Но другое меня счас заботит: страха, понимаешь ли, нет, боли какой-нибудь на сердце - тоже, но как-то удивительно. Все будет так же, как было, а меня счас отнесут на могилки и зароют. Во трудно-то што понять: как же это будет все так же - без меня? Ну, допустим, понятно: солнышко будет вставать и заходить - оно всегда встает и заходит. А люди какие-то другие в деревне будут, которых никогда уж не узнаешь... Этого никак не понять. Ну лет пять-шесть повспоминают еще, што был такой Матвей Рязанцев, потом - все. А охота уж узнать, какая у них тут будет жизнь. А так - вроде ничего не жалко. И на солнышко насмотрелся вдосталь, и погулял в празднички - ничего, весело бывало, и... Да нет - ничего. Повидал много. Но как подумаешь, нету тебя, все какие-то есть, а тебя - тю-тю, никогда больше не будет... Как-то пусто им вроде без меня будет. Или ничего, как думаешь?
Мужичок пожал плечами.
Хрен ее знает...
Тут невесть откуда вылетел навстречу похоронной процессии табун лошадей... Раздался разбойный свист; люди с похорон сыпанули в разные стороны. Гроб уронили... Из него поднялся Матвей...
Тьфу, окаянные!.. Я вам кто - председатель или затычка! Бросили, черти...
Матвей со стоном вскочил, долго, с трудом дышал. Качал головой...
Ну, все: это уж - надо в больницу везти, дурака. Слышь-ка!.. Проснись, разбудил Матвей жену. - Ты смерти страшисся?
Рехнулся мужик! - ворчала Алена. - Кто ее не страшится, косую?
А я не страшусь.
Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
Спи, ну тя!..
Но вспомнилась опять та черная оглушительная ночь, когда он летел на коне, так сердце сжалось - тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни, чего-то ужасно жалко. До слез жалко.
В эту ночь он не дождался Колькиной гармошки. Сидел, курил... А ее все нет и нет. Так и не дождался. Измаялся.
К свету Матвей разбудил жену.
Чего эт звонаря нашего совсем не слышно?
Да женился уж! В воскресенье свадьбу намечают.
Тоскливо сделалось Матвею. Он лег, хотел заснуть и не мог. Так до самого рассвета лежал, хлопал глазами. Хотел еще чего-нибудь вспомнить из своей жизни, но как-то совсем ничего не приходило в голову. Опять навалились колхозные заботы... Косить скоро, а половина косилок у кузницы стоит с задранными оглоблями. А этот черт косой, Филя, гуляет. Теперь еще на свадьбу зальется - считай, неделя улетела.
"Завтра поговорить надо с Филей".
День этот наступил. Вернее, утро.
Колька постучал Захарычу в окно.
Захарыч, а Захарыч!.. Доделал я его.
Ну?! - откликнулся из темноты комнаты обрадованный Захарыч. - Сейчас... я мигом, Коля!..
Шли темной улицей к Колькиному дому и негромко почему-то, возбужденно говорили.
Скоро ты его... Не торопился?
Нет вроде... эту неделю ночами сидел, вплоть до работы...
Ну, ну.. Торопиться здесь не надо. Не выходит - лучше отложи. Это какой-то или уж слишком бедный, или непомерно самонадеянный человек заявил: "Ни дня без строчки". А за ним - и все: творить надо каждый день обязательно. А зачем - обязательно? Этак-то "затворишься" - и подумать некогда будет. Понимаешь ли меня?
Понимаю: спешка нужна при ловле блох.
Что-то в этом роде.
Тяжело только, когда не выходит.
И - хорошо! И - славно! А вся-то жизнь в искусстве - мука. Про какую-то радость тут - тоже зря говорят. Нет тут радости. Помрешь - лежи в могиле и радуйся. Радость - это лень и спокойствие.
Подошли к дому.
Захарыч, - зашептал Колька, - давай в окно залезем... А то... эта... молодая-то заворчит...
Ну?! Уже ворчит?
Ворчит, ну ее! "Чего не спишь по ночам, свет зря мотаешь!"
Ая-яй!.. Плохо это, Коля. Ах, плохо. Ну полезли.
На верстачке, закрытая тряпицей, стояла работа Кольки.
Колька снял тряпицу...
Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их... Знал он и этих, что ворвались: приходилось, он делил с ними радость и горе тех ранних походов и набегов, когда был он молодым казаком, гуливал с ними... Но не с ними, нет, хотел испить атаман горькую чашу - это были домовитые казаки. Стало на Дону худо, нахмурился в Москве царь Алексей Михайлович - и они решили сами выдать грозного атамана. Они очень хотели жить как раньше - вольно и сладко.
Кинулся Степан Тимофеич к оружию, да споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки... Завозились. Хрипели. Негромко и страшно матерились. Нашел в себе силы Степан приподняться, успел прилобанить одному-другому могучей своей десницею... Но ударили сзади чем-то тяжелым по голове. Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
Выбейте мне очи, чтоб я не видел вашего позора, - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам...
Так рассказал Кольке Захарыч. (Рассказ идет на изображение). И эту трагическую сцену, конец ее, остановила рука художника - Кольки...
Долго стоял Захарыч над работой Кольки... Не проронил ни слова. Потом повернулся и пошел к окну. И тотчас вернулся.
Хотел пойти выпить, но... не надо.
Ну как, Захарыч?
Это... Никак... - Захарыч сел на лавку и заплакал - горько и тихо. - Как они его... а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады. - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Колька мучительно сморщился и заморгал.
Не надо, Захарыч...
Что "не надо"-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. - Они же дух из него вышибают!..
Колька сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.
Сидели и плакали.
Их же ж... их вдвоем с братом, - бормотал Захарыч. - Забыл я тебе сказать... Но ничего... ничего, паря. Ах, гады!..
И брата?
И брата... Фролом звали. Вместе их взяли. Но брат - тот... Ладно. Не буду тебе про брата. Не буду.
Чуть занималось светлое утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах...
По поселку ударили ранние петухи.
Тут вышла из-за перегородки жена Кольки, Нинка. Заспанная и недовольная.
Людям на работу с утра, а они толкутся всю ночь, как... эти...
Чего ты? - попытался воздействовать на жену Колька.
Да ничего! И нечего по ночам сюда шляться. Пить-то и одному можно... А других подговаривать... учителя вроде бы так и не делают.
Нинка!..
Не ругайся, Николай... Не надо...
Захарыч, к удивлению Нинки, вылез в окно и ушел.
Как-то Матвей поздно ночью завернул к дому Кольки... Стукнул в окно.
Колька вышел на крыльцо.
Ты чего, дядя Матвей?
Сели на приступку.
Как оно? - спросил Матвей.
Да так... Ничего.
Помолчали.
Вынеси гармонь, сыграй чего-нибудь.
Колька удивленно посмотрел на председателя.
Ну, што, лень, што ли? То всю деревню ходил булгатил...
Счас вынесу.
Колька принес гармонь.
Ну... какую-нибудь, какие по ночам играл.
Колька заиграл "Ивушку".
И тут в дверях выросла Нинка... В спальной рубахе, босая.
Чего эт - ночь-заполночь разыгрались тут!..
Колька перестал играть.
Людям спать надо, а тут... Нальют глаза-то и ходют... Колька, иди спать!
Ты што это, Нинка? - удивился Матвей. - И двух недель не живешь с мужем, а уж взяла моду ворчать, как карга старая. Бесстыдница ты такая!.. Што же дальше будет?
А нечего тут...
Чего "нечего"? Дьяволы злые. Молодая ишо, радоваться бы надо, а ты уж как бы поядовитей слово из себя выдавить. Кто это тут глаза налил? Ну?
И нечего тут...
Заладила, ворона... Тебя ж, Нинка, любить надо, а где тут! Душа не повернется - так-то будешь. Не бери пример с наших деревенских дур, которые только и знают, что всю жизнь лаются... Будь умней таких. Жизнь-то - всего одна, и та, не успеешь оглянуться - к вечеру уж. И тут тянет человека оглянуться... Вот и оглядываются - каждый на свое. Не надо, Нина, штоб душа ссохлась раньше времени... Не надо.
Василий Шукшин, рассказ «Верую!» – краткое содержание
На Максима Ярикова по воскресеньям накатывается страшная тоска – не хочется жить. Неласковая, грубая жена Люда не понимает и не жалеет его. Однажды в таком состоянии Максим идёт развеяться к соседу, Илье Лапшину, у которого гостит родственник – поп.
Поп, крупный мужчина с огромными руками, потчует Максима спиртом и сам тоже пьёт его большими стопками. За выпивкой он читает сокрушённому Ярикову мудрое поучение о том, что без зла в мире человек не сознавал бы и добра, что без мук не было бы и блаженства. Жизнь, по мнению попа, нужно принимать во всех её проявлениях («Живи, сын мой, плач и приплясывай».) Внешне шутовская речь попа заключает в себе глубокий смысл. Наливая себе и Максиму всё новые стопки, поп под конец предлагает ему помолиться. Оба они встают. Поп начинает плясать вприсядку, распевая частушки с припевом «Верую, верую!» За ним пускается в пляс и Максим. Сценой этого «радения», где соединяются радость с болью, любовь с яростью, отчаяние с вдохновением, – и завершается рассказ Шукшина.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Волки» – краткое содержание
Иван Дегтярёв и его нудный и хитрый тесть Наум Кречетов едут из деревни в лес за дровами. По дороге, на горе, они внезапно встречают пять голодных волков. Волки бросаются догонять их. Наум разворачивает коня и с криками «Грабю-ут!» пускается наутёк. Лошадь Ивана чуть мешкает и отстаёт. Волки быстро приближаются к Дегтярёву и его коню. Ивану грозит верная гибель.
Оба топора лежат в санях у тестя. С их помощью можно отбиться от волков, но Наум, не заботясь о зяте, спешит спасать лишь собственную жизнь. Откликнувшись, наконец, на громкие крики Ивана, Кречетов бросает один топор на обочину дороги. Иван выпрыгивает из саней и хватает его. Волки в это время догоняют и раздирают его лошадь, однако человека с топором, насытившись, не трогают.
Уйдя от них пешком, Иван встречает за поворотом тестя, который бросил его на растерзание волкам. В сердцах он хочет отлупить этого предателя, чтобы здесь же, в лесу, сбить с себя ярость и потом никому не рассказывать про случившееся. Однако тесть, нахлёстывая коня, уезжает в деревню. Вернувшись домой, Иван выпивает стакан водки и идёт к Науму разбираться. Тесть, теща и жена уже ждут его с милиционером, который для ивановой же пользы сажает его на ночь в сельскую кутузку, чтобы отпустить наутро, когда он успокоится.
Василий Шукшин, рассказ «Крепкий мужик» – кратко
В колхозе «Гигант» строят новый склад, перевозя туда бочкотару и цемент из старого – церкви семнадцатого века, давно закрытой большевицкими борцами за атеизм. Ретивый колхозный бригадир Коля Шурыгин, крепкий, здоровый любитель выпить, решает сломать освободившуюся церковь, чтобы пустить её кирпичи на свинарник. Шурыгин считает, что так он отличится перед начальством и оставит по себе на селе долгую память.
Когда «крепкий мужик» подгоняет к церкви три трактора, вся деревня сбегается с возмущёнными возгласами. Однако крики земляков лишь возбуждают Шурыгина не уступать. Храм рушится под рык тракторных моторов.
Вечером соседские бабы клянут «дьявола» Шурыгина. Продавщица в сельпо грозит «дать ему гирькой по кумполу». Колю ругает мать. Жена, не приготовив ужина, уходит из дома к соседкам. Недалёкий бригадир уже и сам убеждается: сделанную предками на совесть церковную кладку не разбить для свинарника. Её кирпичам суждено зарастать крапивой. Недовольный Шурыгин, выпив вечером бутылку водки, садится на мотоцикл и, распевая частушку, едет среди ночи в соседнюю деревню – продолжать пьянку с председателем колхоза.
Василий Шукшин, рассказ «Мастер» – краткое содержание
Сёмка Рысь, непревзойдённый сельский мастер-столяр, восхищён красотой старинной церкви в соседней деревне Талица. Эта церковь давно закрыта и разорена коммунистами, но Сёмка мечтает возродить её. Готовый работать собственными руками мастер обращается с планом восстановления храма к священнику в соседний райцентр, а потом и к митрополиту. Но в советских условиях те не могут ему помочь. Враждебные религии коммунисты соглашаются восстанавливать церкви лишь изредка – и исключительно для пропаганды своего псевдолиберализма.
Митрополит советует Сёмке попытать счастья и обратиться с просьбой в облисполком. Мастеру отвечают там, что талицкий храм «как памятник архитектуры ценности не представляет». Расстроенный Сёмка больше ни с кем и никогда не заговаривает про любимую церковь, а проезжая мимо, старается не смотреть в её сторону.
Василий Шукшин, рассказ «Микроскоп» – краткое содержание
Малообразованный столяр Андрей Ерин, имея внутри сильную тягу к науке, мечтает купить себе микроскоп. У Андрея нет свободных денег для этого, но он решается обмануть жену и говорит ей, что случайно потерял снятые с книжки 120 рублей. Геройски выдержав сильный скандал с супругой и даже её побои сковородником, Ерин через несколько дней покупает микроскоп и приносит его домой. Жену он уверяет, что был премирован этим прибором за успехи на работе.
Василий Шукшин «Микроскоп». Видео
Забывший обо всём на свете Андрей проводит у микроскопа всё свободное время, стараясь разглядеть микробов в капельках воды. Его обуревает мечта найти путь к истреблению вредных микроорганизмов, чтобы человек не «протягивал ноги» в 60-70 лет, а жил до 150. Андрей пробует проткнуть микробов иголкой, изничтожить их электротоком. Но оригинальным опытам кладёт внезапный конец визит к нему домой сослуживца, Сергея Куликова, который проговаривается жене Ерина, что никаких премий за трудовые успехи им не давали. Жена догадывается, куда делись 120 «потерянных» рублей, и отвозит микроскоп в комиссионку.
Василий Шукшин, рассказ «Миль пардон, мадам» – краткое содержание
Фантазёр Бронька Пупков, любитель то и дело повторять присказку «Миль пардон, мадам!», больше всего на свете любит рассказывать выдуманную байку о том, как он во время войны проник в бункер самого Адольфа Гитлера, стрелял в него, но, к несчастью, промахнулся. Этой историей Бронька удивляет приезжающих отдохнуть в его деревню горожан, у которых специально вызывается быть провожатым при лесных прогулках.
Свой вымысел Бронька повествует с необыкновенным артистизмом. Во время рассказа он преображается. Глаза его горят, голос срывается. Когда речь доходит до трагического промаха, лицо Броньки покрывается слезами.
Эпизод из фильма по рассказам Василия Шукшина «Странные люди» (1969). Рассказ Броньки Пупкова о покушении на Гитлера. В роли Броньки - народный артист СССР Евгений Лебедев
Односельчане покатываются над ним со смеху. За враньё Броньку несколько раз совестили в сельсовете. Но вдохновенный подъём, искренне переживаемый им во время рассказа о «покушении», так ярок, что он не может удержаться от повторения всё той же выдуманной истории новым слушателям.
Василий Шукшин, рассказ «Письмо» – краткое содержание
Старухе Кандауровой (Кузьмовне) снится «страшный» сон: будто она усердно молится пустому углу без иконы. Проснувшись, она идёт к местной снотолковательнице, бабке Ильичихе. Узнав, что Кузьмовна держит свою икону не на стене, а в шкафу, чтобы её не увидел приезжающий к ней с дочерью партийный зять, Ильичиха делает ей строгий выговор. Слегка поругавшись с Ильичихой, Кандаурова возвращается домой в думах о дочери и её нелюдимом, молчаливом муже.
Вечером она садится писать им письмо. Во время этого занятия в вечерней тишине под звуки далёкой гармошки Кузьмовна вспоминает, как в далёкой молодости Васька Кандауров предложил ей у соседского закоулочка выйти за него замуж. Вся нелёгкая, но и такая неповторимая жизнь проходит у Кузьмовны перед глазами. «Ещё бы разок всё с самого начала», – думает она, слегка всплакнув.
Василий Шукшин, рассказ «Сапожки» – краткое содержание
Шофёр Сергей Духанин во время поездки в город за запчастями замечает в магазине красивые женские сапожки. Они стоят дорого – 65 рублей, но в Сергее внезапно пробуждается желание сделать подарок супруге Клавдии. Он точно не знает, какой у неё размер обуви, но тяга проявить к родному человеку нежность и доброту перехлёстывает всё. Духанин покупает сапожки.
Приехав вечером домой, он показывает подарок жене и дочерям. Пока они с ахами и охами рассматривают его, у Сергея трясутся руки: цена покупки по его зарплате очень велика. Клавдия начинает примерять сапожки – и они оказываются малы ей. Несмотря на такую незадачу, вечер в семье проходит по-особому: поступок Сергея создаёт особую атмосферу теплоты.
Василий Шукшин, рассказ «Сильные идут дальше» – краткое содержание
Живущий в селе у Байкала холостяк Митька Ермаков – типичный для рассказов Шукшина деревенский хохмач и мечтатель – целиком погряз в собственных фантазиях. Он хочет найти средство стать уважаемым, знаменитым и любимым женщинами человеком – например, открыть лекарство от рака.
В один бурный осенний день Митька видит, как толпа городских «очкариков» любуется с берега на бушующий Байкал. Величественный вид шторма наводит горожан на философские размышления, вроде того, что в «житейской буре сильные идут дальше», те, кто дальше отгребётся от берега, выживают дольше других.
Митька слушает интеллигентское «пустословие» с лёгким презрением. Однако среди горожан он замечает красивую женщину и решает показать ей, как воочию выглядят те самые «сильные». Сбросив одежду прямо на осеннем холоде, Митька бросается в ледяную байкальскую воду и красиво плывёт среди высоких волн. Но одна из них накрывает его с головой. При попытке выплыть Митька позорно теряет в воде трусы и начинает тонуть.
Двое «очкариков» прыгают в воду и спасают его. Митьку едва откачивают на берегу искусственным дыханием. Придя в себя и поняв, что лежит без трусов на глазах той самой женщины, он мгновенно вскакивает и убегает. Горожане смеются, а неисправимый Митька начинает теперь мечтать об изобретении машинки для печатания денег и продолжает откалывать всё новые хохмы.
Владимир Высоцкий. Памяти Василия Шукшина
Василий Шукшин, рассказ «Срезал» – кратко
Из деревни Новой вышли два лётчика, один полковник, корреспондент, врач… В Новой гордятся именитыми земляками, но испытывают и некоторую ревность к их заслугам. Во время приездов знатных людей на родину односельчане частенько стараются сбить с них спесь, дать понять, что те, кто остался в деревне, тоже не лыком шиты!
Особым талантом ловко «поддевать» и «срезать» в застольных разговорах видных городских земляков обладает сельчанин Глеб Капустин – любитель читать газеты и смотреть телевизор. Василий Шукшин описывает «учёную» беседу Капустина с приехавшим к матери кандидатом наук Константином Ивановичем. Глеб с успехом противопоставляет городской образованности деревенскую смекалку. Начав разговор с «первичности духа и материи», он потом переводит его на «проблему шаманизма в отдельных районах Сибири» и на способ установить контакт с разумными существами, которые, возможно, есть на Луне. Умелыми вопросами Капустин ставит приезжего кандидата в полный тупик – к большому удовольствию собравшихся послушать «диспут» мужиков. По деревне потом долго ходят рассказы о том, как «дошлый» Глеб «срезал» знатного горожанина. Диалог Капустина и Константина Ивановича в рассказе Шукшина отличается незабываемым остроумием.
Василий Шукшин, рассказ «Хозяин бани и огорода» – краткое содержание
Зарисовка Шукшиным деревенских нравов. Разговор двух мужчин на деревенской завалинке. Один пришёл помыться к другому в баню, потому что ремонтирует свою. Хозяин бани начинает представлять, как жена и соседи будут хоронить его, когда он умрёт. Беседа постепенно переходит на характеры и жизнь односельчан, потом на деньги – и кончается скандалом. Хозяин бани заявляет, что сын собеседника ворует морковку на его огороде. Второй мужчина в ответ обзывает его «куркулём» и отказывается мыться в его бане.
Василий Шукшин «Чередниченко и цирк» – кратко
40-летний советский служащий Чередниченко имеет хорошую зарплату, дом из лиственницы и заочно заканчивает сельхозинститут, что сулит дальнейший карьерный рост. Чередниченко ощущает себя хозяином жизни во всём, кроме одного: у него до сих пор нет жены.
Прибыв отдыхать на южный курорт, он замечает там в цирке смелую акробатку Еву. Чередниченко принимает для храбрости стакан вина и идёт делать ей предложение. Он подробно описывает Еве своё твёрдое материальное положение, заманчивые служебные перспективы, советует акробатке бросить растленную артистическую богему и начать вместе с ним «жизнь морально и физически здоровую». Ева, сначала недоумевая, но потом заулыбавшись, обещает дать ему назавтра ответ в записке, переданной цирковому служителю.
Чередниченко ощущает гордость от того, как лихо он управляется с дамами. Но по возвращении домой его начинают обуревать сомнения. Достойная ли партия Ева? Ведь не исключено, что раньше она прошла со знакомыми циркачами все глубины падения женской нравственности, а он, не разузнав ничего об этом, полетел свататься! Со смешанными чувствами Чередниченко идёт назавтра за запиской Евы – и неожиданно читает там совет «в сорок лет быть умнее». Слегка уязвлённый насмешкой циркачки, но и облегчённый от вчерашних тяжких колебаний, Чередниченко выпивает в ларьке стакан винца и садится насвистывать на скамейке вальс «Амурские волны».
Василий Шукшин, рассказ «Чудик» – кратко
Странноватого, легкомысленного деревенского киномеханика Василия за особый дар постоянно влипать в неприятные истории односельчане и жена зовут Чудиком. Решив съездить из Сибири к брату на Урал, Василий вначале теряет в магазине крупную сумму (50 рублей), потом едва не гибнет в самолётной аварии и пытается послать из аэропорта супруге игривую, любовную телеграмму. Жена брата Чудика, городская буфетчица, не рада приезду деревенского родственника. Чтобы задобрить её, Василий разрисовывает журавликами и петушками детскую коляску в квартире брата. Но брезгливая сноха не понимает «народного творчества» и выгоняет Чудика из дому. Не слишком расстроившись, тот возвращается назад за многие сотни километров и босиком с весёлой песней бежит от автобуса домой.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Шире шаг, маэстро» – краткое содержание
Молодой врач Николай Солодовников, недавно распределённый из института в сельскую глубинку, полон юных надежд на будущую творческую работу, быстрый карьерный рост, важные научные открытия. Настроение Солодовникова приподнимает и наступившая весна. Он с лёгкой иронией взирает на то, как его начальник, добродушная главврач Анна Афанасьевна, больше занята не медицинской деятельностью, а добыванием для больницы лекарств, листового железа и батарей отопления. Исполнившись широких планов, Солодовников уверен: его работа в деревне – лишь первая ступень куда более блестящей профессиональной биографии. Всей душой устремляясь к ней, он мысленно подбадривает сам себя: «Шире шаг, маэстро!»
Однако сельская жизнь берёт своё, возвращает от возвышенных мечтаний к повседневной прозе. Шукшин описывает в своём рассказе один рабочий день врача Солодовникова. В этот день ему приходится съездить на лошади в соседнюю деревню за листовым железом, слегка поругаться с одним мужиком из-за охапки сена, поговорить с директором совхоза о трудностях поступления в мединститут, сделать выговор вымогающему на опохмелку кладовщику и сильно уставшим вернуться в больницу. Шукшин показывает, что из этих кажущихся мелкими забот и складывается то трудовое существование, которое придаёт жизни не менее яркий смысл, чем учёные степени, кафедры, профессуры и научный почёт.
Как явствует из комментариев, в активе В. Шукшина - 125 опубликованных рассказов, большинство из которых поражают своей жизненной неповторимостью, своеобразием жизненного материала. Критика пыталась определить индивидуальное качество этих рассказов через понятия “шукшинский герой” и “шукшинская жизнь”.
По мнению критиков, шукшинский герой “в кирзовых сапогах” (С. Залыгин) “пылит по проселочным дорогам” (Л. Аннинский). Алтайских шоферов, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на Чуйском тракте, ведущем от города Бийска до монгольской границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной алтайской степи, на берегу реки Катуни. Сейчас о родной деревне писателя Сростки говорят как о музее Шукшина под открытым небом.
Герои Шукшина из той “шукшинской жизни”, которую прожил сам писатель. Закончив в 1943 г. семь классов сельской школы в родной деревне, Шукшин поступает в Бийский автомобильный техникум и учится в нем около года. Перед этим он безуспешно хотел стать бухгалтером под руководством крестного. Автомобильного механика из него так и не вышло. В 1946-1948 гг. он был разнорабочим, учеником маляра, грузчиком (литейный завод в Калуге), работал на железной дороге, был слесарем на тракторном заводе во Владимире. В 1948-1952 гг. служил радистом на флоте, но этот период его жизни в литературе почти не отразился, в 1953-1954 гг., поначалу не имея среднего образования, работал в Сростках директором вечерней школы сельской и рабочей молодежи и готовился к экзаменам за десятилетку экстерном, осенью 1953 г. экзамены все сдал, его приняли в партию, избрали секретарем райкома комсомола. В 1954 г. в возрасте двадцати пяти лет, когда многие уже получили высшее образование, становится студентом 1-го курса ВГИКа, где вместе с А. Тарковским учится в мастерской М. Ромма. Летние каникулы проводил дома, в Сростках, работал в колхозе, ездил по Алтаю, рыбачил, встречался с людьми. Как М. Шолохов на Дону, так и В.. Шукшин на Алтае нашел своих героев.
Однако важен не только герой, но и ракурс его изображения. В простом, обыкновенном герое “в кирзовых сапогах”, о котором писали многие, Шукшина интересует то, мимо чего проходили все, - душа. «Меня больше интересует “история души”, и ради ее выявления сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует», - говорил Шукшин. Ho и не всякая “душа” близка писателю. “...Так называемый простой, средний, нормальный, положительный человек меня не устраивает. Тошно. Скучно... - писал Шукшин. - Мне интереснее всего исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Ho у него всегда разумная душа”.
Человек-недогматик в обыденной жизни часто смотрится как человек странный, не от мира сего. Шукшин написал достаточно много рассказов об этих людях (“Мастер”, “Выбираю деревню на жительство”, “Микроскоп”, “Штрихи к портрету”, “Алеша Бесконвойный” и др.); более того, именно об этих людях его кинофильм “Странные люди” (1969), в который вошли его новеллы: “Чудик” (в сценарии - “Братка”), “Мильпардон, мадам” (в кино - “Роковой выстрел”), “Думы”. Определение этому герою критики взяли из прозы самого Шукшина - чудик.
Рассказ В. Шукшина “Чудик” (1967) - о тридцатидевятилетнем сельском механике Василии Егоровиче Князеве. Отталкиваясь от названия, автор сразу же начинает повествование о самом герое: “Жена называла его - Чудик. Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось”.
Шукшин, как правило, избегает длинных вступлений и вводов в действие. В данном случае Шукшин следует советам Чехова. Далее, как и Чехов, он стремится не описывать душевное состояние героя, а сделать так, чтобы оно было понятно из его действий. Шукшин - сторонник объективной манеры письма.
Заявленный в первых строках рассказа тезис о том, что с Чудиком постоянно что-то случалось, реализуется в тексте в двух житейских ситуациях: в городском магазине и на Урале у брата, куда он все же приехал. Увидев в магазине кем-то оброненную пятидесятирублевую бумажку, Князев не кинулся проверять свои карманы, что сделало бы большинство людей, а лихорадочно, чтобы никто не опередил, соображает, как бы поостроумнее сказать людям в очереди про эту бумажку: “ - Хорошо живете, граждане! - сказал он громко и весело. - У нас, например, такими бумажками не швыряются!” Позднее он убедился, что это были его деньги, но зайти за ними в магазин постыдился. Пришлось возвращаться домой (а ехал он к брату, которого не видел 12 лет) - снимать деньги с книжки и вторично отправляться в путь.
Биографы утверждают, что подобный случай произошел с самим Шукшиным весной 1967 г. в Бийске, когда он по командировке “Правды” ехал в Сростки, чтобы написать статью о молодежи. Возникает вопрос: нет ли в самом В. Шукшине “примет” подобного героя?
Другой эпизод, где реализует себя Чудик, - сцены пребывания в семье брата Дмитрия. Неожиданна для него неприязнь снохи, которая, как утверждает брат, холуйствует перед людьми ответственными и презирает деревенских. Чудик хотел мира со снохой и, чтобы ее порадовать, разрисовывает детскую коляску, за что изгоняется из дома. “Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем жить?”
Чудик едет домой, и, только выйдя из автобуса и побежав по теплой мокрой земле (“шел рясный парной дождик” - маленький, как у Чехова, пейзаж, как бы между прочим!), он обрел душевное спокойствие.
Две ситуации, описанные в этом рассказе, - типично шукшинские: человек чем-то или кем-то выведен из равновесия либо чем-то поражен или обижен, и он хочет как-то разрешить эту боль, вернувшись к нормальной логике жизни.
Впечатлительный, ранимый, чувствующий красоту мира и в то же время несуразный Чудик сопоставляется в повести с мещанским миром снохи, буфетчицы управления, в прошлом женщины деревенской, стремящейся стереть в своей памяти все деревенское, перевоплотиться в настоящую горожанку. Ho это не противопоставление города и деревни, которое находили критики в рассказах писателя 60-х гг. (“Игнаха приехал”, “Змеиный яд”, “Два письма”, “Капроновая елочка” и др.). Объективно говоря, этого противопоставления как такового в его рассказах не существовало вообще. Шукшин исследовал серьезную проблему маргинального (промежуточного) человека, ушедшего из деревни и до конца не акклиматизировавшегося в городе (“Выбираю деревню на жительство”) или прижившегося ценой утраты чего-то важного в себе, как в случае со снохой Чудика и другими героями.
Эта проблема была глубоко личной и для самого писателя: «Так у меня вышло к сорока годам, что я - ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже - не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато... Ho в этом моем положении есть свои “плюсы”... От сравнений, от всяческих “оттуда - сюда” и “оттуда - туда” невольно приходят мысли не только о “деревне” и “городе” - о России».
В несуразном, странном человеке, по мнению Шукшина, наиболее полно выражается правда его времени.
Дисгармоничность героя рассказа “Миль пардон, мадам” (1967) заявлена уже в парадоксальном сочетании его имени и фамилии - Бронислав Пупков.
К такому имю надо фамилию подходящую. А я - Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так - смех. А вон у нас - Ванька Пупков, - хоть бы што”.
В этом рассказе есть краткий портрет героя и краткое авторское описание его судьбы, но 9/10 текста отведено диалогу.
Охотник, умный и удачливый, редкий стрелок, Бронька Пупков на охоте по дурости лишился двух пальцев. Ему бы снайпером на войне быть, а пришлось всю войну прослужить санитаром. Он не смог на войне реализовать свой дар, так нелепо утраченный в мирное время. И душа его затосковала. Работая егерем после войны, как правило, в последний день, когда справляли отвальную, он рассказывает городским охотникам, которых сопровождал и которым показывал лучшие места в округе, свою драматическую историю мнимого покушения на Гитлера и при этом плачет. “...Я стрел ил... Я промахнулся...”
Так причудливо деформируется несостоявшаяся мечта охотника применить свой талант на войне. Он ненавидел фашистов, но эта ненависть не могла проявиться в воинском подвиге - и душа его тоскует. Вот как комментирует киноновеллу “Роковой выстрел” из кинофильма “Странные люди”, поставленную по рассказу “Миль пардон, мадам”, сам писатель: “Я хотел сказать в этом фильме, что душа человеческая мечется и тоскует, если она не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув на подвиг, если не жила она никогда полной жизнью, не любила, не горела”.
Исследователь творчества В. Шукшина критик В. Коробов конкретизирует слова писателя, объясняя смысл выдуманной Бронь-кой Пупковым истории о поединке с Гитлером: “Эта странная выдуманная история - принародное покаяние героя, выплеснувшаяся наружу сердечная мука, маета, исповедь, казнь самого себя. Только таким образом он получает некоторое недолгое душевное облегчение... Война, правда войны, всенародная трагедия - вопиет в Броньке Пупкове”.
Как справедливо отмечает С.М. Козлова, в рассказах В. Шукшина о странных людях «по существу одна сюжетная ситуация: герой с маниакальной методичностью и страстью ищет “духовника” для исповеди, покаяния, “для разговора” (“Раскас”, “Чудик”, “Миль пардон, мадам”, “Срезал”, “Митька Ермаков”, “Залетный”, “Верую!”, “Беседы при ясной луне”, “Выбираю деревню на жительство”, “Штрихи к портрету”)».
Глеб Капустин из рассказа “Срезал” - также странный человек, которого практически невозможно поставить в один ряд с Чудиком и Бронькой Пупковым, ибо его странность - на ином полюсе жизни. Вот почему, когда многие исследователи пытаются доказать, что Шукшин разрабатывает разные варианты одного характера, что в его художественном мире наблюдается не многообразие типов, а разнообразие вариантов одного характера, корень которого - чудачество, “выкобенивание” (по Аннинскому), “обиженная душа”, - это не совсем верно.
Обиженным, и не раз, в своей жизни бывает каждый, и строить основательную типологию по этому признаку рискованно. Слишком разные эти “чудики” - крепкий мужик бригадир Шурыгин (“Крепкий мужик”), старуха Малышева (“Бессовестные”), Семка Рысь (“Мастер”), Глеб Капустин из рассказа “Срезал”.
“Тут, я думаю, разработка темы такой... социальной демагогии... Человек при дележе социальных богатств решил, что он обойден, и вот принялся мстить, положим, ученым. Это же месть в чистом виде, ничуть не приукрашенная... А в общем-то злая месть за то, что он на пиршестве, так сказать, обойден чарой полной... Может быть, мы немножко виноваты, что слишком много к нему обращались как к господину, хозяину положения, хозяину страны, труженику, мы его вскормили немножко до размеров, так сказать, алчности уже. Он уже такой стал - все ему надо. А чтобы самому давать - он почему-то забыл об этом. Я думаю, что вот деревенский житель, тоже нынешний, и такой”.
Ho в тексте рассказа писатель Глеба Капустина не осудил окончательно, пытаясь его понять, в этом направлении и пошла творческая мысль исследователей в 80-90-х гг.
Бесспорно, Глеб Капустин - это новый характер новой деревенской жизни, открытый писателем. Характер довольно сложный, не исчерпывающийся понятием “социальная демагогия”. He только словесную абракадабру, не различая смысла слов “филология” и “философия”, несет Глеб Капустин. Есть у него и серьезные, даже авторские, мысли (к такому приему иногда прибегает Шукшин - доверяет свои мысли разным героям):
«...Мы тут тоже немножко... “микитим”. И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем. И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг... можно сотни раз писать во всех статьях слово “народ”, но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться».
В этих словах звучит скрытая обида на то, что городские позволяют себе высокомерное поведение в отношении деревенских, хотя герои рассказа Константин Иванович Журавлев и его жена, кандидаты наук, которых Глеб Капустин “срезал”, люди скромные и никакого высокомерия не проявляли. Ho Глеб этого уже не видит, для него все горожане на одно лицо - недруги. Возможно, ранее в деревне Новой, предполагает В. Коробов, такие визитеры бывали.
Мотив обиды деревенского, ощутившего неуважение со стороны горожанина, звучит и в более раннем рассказе “Критики” (1964), но и там город и деревня не противопоставляются, а идет разговор о праве человека на самовыражение; более того, это право отстаивается, что называется, с бою.
Чувство обиды земляков испытывал на себе и не раз сам Шукшин. Односельчане писателя, недовольные тем, что он исказил их жизнь и “опозорил” на всю страну в кинофильме “Живет такой парень”, что Алеша Бесконвойный из одноименного рассказа вовсе не Алеша, а Шурка Гилев, при встречах норовили его спросить: “Ну, расскажи, Василий, и как это ты из лаптя в сапог превратился?”
Е.В. Черносвитов считает, что малая родина мстит бросившим ее: “Чуть ли не кровная месть. Род мстит за себя... В таком контексте Глеб Капустин - это родовой прокурор... он и судия, и палач, и жертва... Ну, а когда мизансценой его действия является современная деревня, он принимает облик все того же чудика, идиота, да не совсем...”
По своему строению “Срезал” - типичный шукшинский рассказ. Начинается он без всяких вступлений, с главного события: “К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович...” Далее автор дает оценочный портрет Глеба Капустина (“мужик... начитанный и ехидный”) и рассказывает о его страсти срезать, ставить в тупик приезжих знатных гостей: одна страница описания, авторского текста плюс пять страниц диалога. Герои выявляют себя в разговоре - “интеллектуальном” поединке, сцене спора. Действующих лиц практически двое, Глеб и Константин Иванович, остальные - статисты или почти статисты. Финал рассказа традиционно открытый: окончательный приговор герою не вынесен, а неоднозначная оценка вложена в уста мужиков и в скудный авторский комментарий: удивление и восхищение мужиков (“ - Чего тут. Дошлый, собака!”), но без любви (“Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще”), с жалостью и сочувствием к кандидату.
На вопрос о том, кто прав, кто виноват, ответа нет, его должен дать сам читатель - такова логика открытого финала.
Рассказы Шукшина драматургичны, в большинстве из них преобладают диалог, сценические эпизоды над описательными, несценическими, это бесспорный результат воздействия на прозу сценического мышления Шукшина-режиссера, которое влияет даже на сюжет. Сюжет в рассказах Шукшина - это хронологически сменяющие друг друга сценические эпизоды. Сам писатель боялся законченных сюжетов, которые, по его мнению, всегда несут какой-то вывод, мораль, а морализаторства он не терпел: “Сюжет не хорош и опасен тем, что он ограничивает широту осмысления жизни... Несюжетное повествование более гибко, более смело, в нем нет заданности, готовой предопределенности”.
“Для меня самое главное - показать человеческий характер”, - не раз говорил Шукшин. Образу чудика, странного человека, отводится значительное место в рассказах Шукшина, более того, он стоит в центре его прозы, но мир героев писателя не исчерпывается этим характером. Шукшинская типология характеров многообразна: достаточно посмотреть на его “коллекцию” отрицательных персонажей, чтобы в этом убедиться (“Крепкий мужик”, “Вечно недовольный Яковлев”, “Беспалый”). Герой писателя чаще всего раскрывается в речи, в диалоге, а смысл языкового мастерства В. Шукшина состоит в умении найти самое точное, единственное слово для самовыражения героя. “Ухо поразительно чуткое” - так охарактеризовал это умение А.Т. Твардовский.
Ho у шукшинских героев есть черта, которая их делает частью индивидуального художественного мира писателя, - отсутствие духовной инертности, неравнодушие. Эти простые люди озабочены не благами материальными, а своим внутренним миром, они думают, ищут, пытаются понять смысл своего существования, свои чувства, отстоять себя. По словам В. Распутина, до Шукшина “никто еще в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души... Душа - это и есть, надо полагать, сущность личности, продолжающаяся в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами”.
Год написания: 1967
Жанр произведения: рассказ
Главные герои: Князев Василий Егорыч - киномеханик, Дмитрий - брат, Софья Ивановна - сноха.
Сюжет
Василия Егорыча супруга называет Чудиком. Решив ехать в гости к брату на Урал, он первым делом идет в магазин, за гостинцами. Там находит 5 рублей и оставляет на прилавке, чтобы забрал потерявший. Выйдя Чудик осознает, что деньги выпали у него, но вернуться не может, из страха быть обвиненным в воровстве. Самолет, на котором летел герой совершает неожиданную посадку на картофельном поле. Один из пассажиров при посадке потерял вставную челюсть. Василий Егорыч поднял ее руками, что возмутило владельца. Встретившись, братья воспоминают прошлое и обсуждают философские темы. Сноха не довольна приездом гостя. Утром Чудик остается один дома. Он хочет сделать приятное и разукрашивает коляску. Однако, на Софью Ивановну это впечатления не произвело и она вынуждает уехать родственника, пригрозив выбросить вещи.
Вывод (мое мнение)
Искренность, открытость и доброта часто принимаются за чудачество. Но Чудик сохранил в себе прекрасные качества, которые не замечают люди. Шукшин показывает что нужно воспринимать человека, каким он является. Прогресс и цивилизация городской жизни негативно влияет на человека, делает душу черствой.
Шукшин Василий
Странные люди
Василий Шукшин
Странные люди
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
К брательнику, поближе к Москве! - отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
Далеко, Чудик?
К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников...
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
А этот без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!
Шляпа поддакивала:
Да, да... Они такие теперь. Подумаешь - склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
Хорошо живете, граждане! - сказал громко и весело.
На него оглянулись.
У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
"Наверно, тот, в шляпе", - сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
"У нас, например, такими бумажками не швыряются!"
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.
Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой - нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
Да почему же я такой есть-то? - горько рассуждал Чудик. - Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло объяснение с женой.
Это... я деньги потерял. - При этом курносый нос его побелел. Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
Когда теряют, то, как правило...
Ну, не-ет!! - взревела жена. - Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! И побежала за ухватом. - Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку - отражать удары.
Они закружились по комнате...
Нна! Чудик!..
Подушку-то мараешь! Самой стирать...
Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..
По рукам, дура!..
Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..
По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..
Тебе же хуже!
Ну, будет!
Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...
Ну, будет тебе!..
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.
Спасибо на добром слове, - "ядовито" прошептал Чудик.
Где был-то - может, вспомнишь? Может, заходил куда?
Никуда не заходил...
Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол?.. Бежи, они пока ишо отдадут...
Да не заходил я в чайную!
Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
Ну выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон - сырую водичку из колодца!
Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...
Ты у меня худой будешь!
К брату-то я поеду?
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
Зачем? - не понял тот. - У нас, за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
В нем ничего не испортится? - спросил стюардессу.
Что в нем испортится?
Мало ли... Тут, наверно, тьпц пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба - и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..
Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
А завтрак зажилили, - сказал он.
В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
Вот интересно, - снова заговорил Чудик, - под нами километров пять, так? А я - хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа - это ж до пасеки будет!
Самолет тряхнуло.
Вот человек!.. Придумал же, - еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.
Пристегнитесь ремнями! - сказала миловидная молодая женщина. - Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
Велят ремень застегнуть.
Ничего, - сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: - Дети - цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
Как это? - не понял Чудик.
Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться.
Вот уже земля - рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик "промазал".
Наконец - толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали - это поразило Чудика. Он тоже молчал.
Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
Мы, кажется, в картошку сели?
Что вы, сами не видите, - ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
Эта?! - радостно воскликнул он. И подал.
У читателя даже нос побагровел.
Почему обязательно надо руками хватать? - закричал он шепеляво.
